Анатолий Афанасьев - Одиночество героя
— Вы кто? — спросила Ольга, когда отъехали на солидное расстояние. Первые слова, которые он от нее услышал. Ему понравился ее голос: учтивый, без эмоциональной окраски.
— Меня Иван Алексеевич послал. Прямо к нему и поедем. Там подлечишься.
— А это далеко?
— Часа за три обернемся. К рассвету.
— Можно я посплю?
— Спи, малышка, ты это заслужила.
Глава 6
За окружной Ольга начала кукситься, скулила, как собачонка, свернувшись комочком на заднем сидение. Ее трясло. Пришлось делать остановку. Климов свернул на первую попавшуюся грунтовку, отъехал недалеко, чтобы невзначай не завязнуть в какой-нибудь колдобине. Небо уже подавало признаки серого утреннего света. Достал аптечку, зажег салонные лампы.
— Где болит?
Ольга помахала рукой, обвязанной белой тряпицей.
Обрубок мизинца действительно распух, загноился, по ладони поползли алые трещинки.
— Придется потерпеть, — предупредил Климов. Ольга что-то пискнула в ответ. С ее рукой он провозился долго: сделал надрез, выдавил гной и кровь, промыл, прочистил рану, залил йодом и, перед тем как бинтовать, наложил компресс с бактерицидным бальзамом. Девушка терпела молча, и Климов почувствовал к ней уважение. Заодно спиртиком снял кровь с лица и шеи, заклеил пластырем ухо. А также сделал два укола: противостолбнячный — в плечо и обезболивающий с антибиотиками — в вену.
— Ну вот, — заметил самодовольно. — Скоро будешь как новенькая. На-ка, прими?
Протянул плоскую металлическую фляжку с коньяком. Даже не поинтересовавшись, что это такое, девушка запрокинула голову, прижала фляжку к губам. Жидкость забулькала как в водопроводном кране. Пить малышка умела, этого не отнимешь.
— Не угостите сигаретой? — попросила она кокетливо, когда Климов отобрал фляжку. Оживала на глазах. Сигарету дал. И зажигалкой чиркнул.
— Ну что, лучше?
Тут она показала, что еще не совсем вернулась в реальность.
— Не понимаю, — произнесла вдруг заносчиво. — Зачем вы заботитесь обо мне, если собираетесь зарыть в лесу?
— Вовсе не собираюсь. Отвезу к Ивану Алексеевичу.
— Вы второй раз о нем вспоминаете. Кто он такой?
Климов озадачился.
— Наверное, тебе лучше еще подремать, потом где-нибудь перекусим по дороге.
— Она хотела выколоть мне глазки, — сообщила Ольга интимно.
— Теперь уже не выколет.
Оленька закряхтела по-старушечьи.
— Не знаю, кто вы, но прошу, убейте сразу. У вас ловко получается — пук-пук! — и нету. Ну что вам стоит?
— Ничего не стоит, — согласился Климов. — Но тебя я не трону. Я твой друг, не враг.
Оленька хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Коньяк, что ли, подействовал?
— Вы хи-итрый мужчина… Перед тем как убить, положено изнасиловать, да? Это пожалуйста. Хоть сто раз. Но если можно, без боли. Я устала от боли. Неужели не понимаете?
— Все, закрой глаза и спи, — Климов выключил свет, пересел за баранку.
На трассе прибавилось машин: в основном грузовой транспорт, тягачи, дальнобойщики. На утреннем шоссе, в брызгах рассвета «Корвет» держал полтораста километров словно понарошку. Не езда — одно удовольствие. Ольга посапывала сзади. Уснула мгновенно. В зеркальце видны взлохмаченные локоны и краешек щеки. Несчастная, мужественная, любвеобильная рыночная мышка.
Климов по мобильному телефону соединился с информационным пунктом «Вербы», передал сообщение для Смагина. Доложил, что все в порядке, но немного наследил. Попросил немедленно произвести подчистку в лечебно-оздоровительной фирме «Грезы». Поблагодарил за помощь. Сказал, что вернется в Москву двадцать пятого мая, то есть завтра. Закодировал информацию «секундой», чтобы нигде не задержалась. Он мог позвонить Тихону Сергеевичу домой, напрямую, дед поднимался с петухами, но что-то его остановило. Слишком свежо в памяти давнее гостевание. Пироги, пельмени и ледяная «можжевеловка», гостинец недобитых словацких побратимов. Тихон Сергеевич обращался с ним, как с занедужившим сыном, каковым его и считал, хотя говорил об этом иносказательно. Поведал поучительную историю о некоем древнем арийском воителе Рогдане, который, одолев множество врагов на ратном поле, вечером, умиротворенный, лег спать, а утром не проснулся, хотя был абсолютно здоров. Генерал уверял, что это не единичный случай. Оказывается, есть роковая болезнь, которая настигает воинов в самый неподходящий час, она называется утомление души. Эта болезнь иногда поражает целые народы, как случилось в их стране. Генерал не сомневался в выздоровлении Климова, как не сомневался в том, что Россия в очередной раз перемелет посланную ей беду. Дело за малым: необходимо, чтобы благородные люди, кого не околдовал доллар, нашли путь к единению. Когда они объединятся, мрак, опустившийся на наши равнины, сам по себе рассеется.
Вероятно, многое из того, что говорил (или недоговаривал) старый вояка, справедливо и умно, но Климову было невыносимо глядеть в добрые, проницательные глаза генерала и слушать его вязкие, прочувствованные речи. У него возникло ощущение, будто его горестно окликает минувший век. Он устыдился суетного раздражения, которое охватило его за ужином…
Девушка на заднем сиденье зашевелилась. На шоссе как раз возник указатель с перекрещенными вилкой и ложкой. Климов проехал еще сто метров, сбрасывая скорость, и свернул к избушке на курьих ножках, прилепившейся к соснам. По фасаду избушки протянулась ярко-красная реклама «Кока-колы» и чуть выше название забегаловки: «Бистро Брайтон-Бич». Климов даже не улыбнулся: ко всему привык. Поодаль вытянулась цепочка теремков-шопиков, чуть в стороне — конус заправочной станции.
— Ольга, проснулась?
— Да.
— Как себя чувствуешь?
— Нормально.
Щеки порозовели, голос не дрожит, глаза смотрят печально.
— Я схожу куплю чего-нибудь поесть.
— Куда вы меня везете?
— Я же говорил, к Ивану Алексеевичу.
— Иван Алексеевич живет в Москве.
Опамятовалась — и то слава Богу.
— Он выехал на природу. Не волнуйся, все в порядке.
— Я хочу в туалет.
— А-а, конечно. Пойдем тогда вместе.
Машину запер и поставил на сигнализацию. На воле приятно обдуло утренним ветерком. В висках набрякла тяжесть: сказывалась бессонная ночь. Кофе покрепче — то, что надо.
Внутри «Брайтон-Бич» — обыкновенная столовка, но чисто. На столах клеенчатые скатерти, в одном углу — музыкальный автомат, в другом — бар в сиянии кофейного агрегата и множества разноцветных бутылок. За одним из столов завтракала компания водил, пять человек, — хмурые, невыспавшиеся лица, мерное движение челюстей. Из обсуживающего персонала — малый лет тридцати в темно-синем комбинезоне, больше подходящем для заправочной станции, чем для столовой, и почему-то с белым поварским колпаком на голове. Из-за стойки бара он сонно взглянул на вошедших Климова и Ольгу.
— Где у вас туалет? — спросил Климов.
— Туалет платный, — пробурчал бармен.
— Не беда. Заплачу.
Проводил Ольгу до двери, прикрытой полотняной шторкой.
— Сама справишься?
Не ответила, шмыгнула за дверь. Не было ее долго, минут пятнадцать. Климов взял в баре тарелку бутербродов, два стакана кофе и для девушки большую рюмку малинового ликера. Отнес на стол подальше от шоферюг. Пока ждал, выпил оба стакана и съел бутерброд с жирной польской ветчиной. Вернулся к бару.
— Сделай еще кофейку, братишка. Только покрепче.
— Покрепче — двойная цена.
— Ничего, не разорюсь. Завари по-человечески.
Новый кофе бармен подал в фарфоровых чашках с затейливым орнаментом и с отбитыми ручками.
Девушка наконец пожаловала из туалета — и словно другая. Умылась, причесалась, коленки дерзко сверкают из-под короткой юбчонки. Куртка наброшена на плечи как-то так, что создается впечатление шика. А провожал в туалет инвалидку. «О женщины, — подумал Климов, — о, таинственные создания!»
Села за стол — и сразу потянулась к рюмке. Но пригубила без жадности, не так как лакала коньяк из фляжки.
— Выздоравливаешь на глазах, — одобрил Климов. — Покушай немного. Бутерброды вкусные. Вон с рыбкой попробуй, я не пробовал.
— Как вас зовут?
— Михаилом Федоровичем. Для тебя просто Миша.
— Можно спросить об одной вещи?
— Хоть и о двух.
— Вы работаете на Гария Хасимовича?
— Нет, я сам по себе.
— Так не бывает, — в ее глазах не осталось и следа безумия — поразительная метаморфоза. — Вы же сами знаете, что так не бывает. Не может быть человек сам по себе.
— Допустим, я приятель Ивана Алексеевича. Он попросил об услуге, я ее оказал. Вот и все.
— У него не может быть таких приятелей, как вы.
— Почему?
— Миша, не вешайте лапшу на уши. Я не дурочка, хотя вы считаете меня дурочкой. И напрасно.
