Эдуард Фикер - Операция «C-L»
– Попросите ко мне лейтенанта Скалу, – говорю я сотруднику, стоящему ко мне ближе других.
Я приглашаю Карличека в кабинет. Карличек уже отдышался, пришел в себя. И может спокойно рассказывать о своем открытии во всех подробностях. Без сомнения, он разыскал кого-то из прежних рабочих Рата.
– Да, – говорит Карличек, удобно располагаясь в кресле, – мне повезло. Я разыскал Франтишека Галту. Правда, сюда не доставил. Лет ему многовато. И рассказывает он в час по чайной ложке. Если бы рейхстаг поджигали так же медленно, как старик раскуривает трубку, то пришлось бы Геббельсу ждать конца войны, чтобы он загорелся.
– Карличек, – злюсь я, – ваша мысль искать преступника среди работавших у Рата превосходна, никто не спорит, но сейчас, прошу вас, говорите по существу.
– А я так и говорю, – возражает Карличек. – Просто я хочу, чтобы вы поняли, что допрашивать его вам не стоит. Я уже вытянул из него все необходимое, а ненужные подробности отбросил.
Вот это правильно. К черту подробности! Не известно, сколько еще будет действовать таблетка. Главное для нас – ИМЯ. Владелец его не изменил, об этом свидетельствует и монограмма на зажигалке. Наверняка мы его разыщем в соответствующих списках.
Но прежде чем Карличек принимается за свой рассказ, нас прерывает Лоубал, он докладывает, словно отстукивает на машинке, что краску для серии «G-L» поставляла фирма «Колор».
Я приказываю:
– Разыщите среди ее сотрудников человека по имени Гуго Фалфар. Исполняйте!
Лоубал уходит, даже не моргнув глазом, хотя ему наверняка придется поднять с постели директора фирмы «Колор».
– Продолжайте, Карличек.
Ночь медленно, но неумолимо близится к концу, и я со страхом думаю, что действие таблетки может кончиться как раз тогда, когда мне понадобится вся моя энергия.
– Франтишек Галта живет в старом доме, километрах в двух от виллы Рата, – спокойно продолжает Карличек. – В свое время инженер Фалфар, заведующий производством и доверенное лицо Рата, принял Галту на работу за нищенскую плату. Фалфар был якобы мрачный, бесчувственный, злобный тип. Описание Галты полностью совпадает с нашими представлениями о нем.
Рассказывая, Карличек с удивлением поглядывает на меня. Только впоследствии он сказал, что у меня как-то странно блестели глаза.
– Да продолжайте же ради бога!
– Итак, Рат жил со своей семьей в розовой вилле. Все считали, что он вполне приличный человек, но только потому, что все дела за него вершил этот самый Фалфар. У Фалфара была на вилле комната, где он ночевал, ставил свои опыты и выплачивал рабочим зарплату. Отлично разбирался во всяких там кислотах, водородах и прочее и прочее. Кое-какие составы Рата он улучшил. Даже изобрел средство для уничтожения пятен от вина.
Карличек не так краток, как бы мне хотелось. Но надо признаться, что мое нетерпение, в сущности, не имеет реальной основы.
Франтишек Галта припоминает, что в том месте, где теперь находится зеркало, был вход в подвал. Когда рабочих Рата увольняли без всякого предупреждения, Фалфар привозил на виллу новых. Было у него две машины – грузовая и легковая. Гуго Фалфар остался на вилле и после того, как рассчитали всех рабочих. Потом куда-то исчез, но семья Рата по-прежнему жила на вилле.
После пятнадцатого марта в окрестностях появилось гестапо. Галта слышал, что Рата с семьей увезли. Правда, сам он этого не видел, но узнал ратовский грузовичок, на котором солдаты вывозили обстановку виллы и машины с фабрики.
На вилле Рата после своего увольнения Галта никогда больше не бывал. Во время войны там появилась надпись на немецком и чешском языках, запрещающая входить на территорию усадьбы. Там проходили учение солдаты. После войны поговаривали, что вилла с усадьбой перейдет во владение Рата. И все ждали его возвращения.
Но, возможно, здесь уже начинается область фантазии. Из сохранившихся архивов налоговых организаций нам известно, что в 1938 году Э. А. Рат снял с учета свое предприятие, числившееся там под рубрикой «мелкий промысел». По словам Галты, сейчас на вилле Рата никто не живет. Правда, сам Галта не берется это утверждать. Бабы болтают, что на вилле дело нечисто, но, скорее всего, там остались гранаты после немцев. В прошлом году весной слышали, как на вилле что-то взорвалось.
В архивах национальных комитетов напрасно искали сведения о вилле Рата. Правда, Скале удалось разыскать в полицейских архивах только старую карту усадьбы и окрестностей.
– Ладно, Карличек, – говорю, но на сердце у меня неспокойно, – возьмите-ка лучше первые страницы этого письма и читайте.
Я отодвигаю в сторону описание примет, данное участковым, и вновь принимаюсь за чтение письма Фалфара, где он утверждает, что зло не побочный продукт чего-то, а основа жизненного бытия, существующая независимо от человеческого сознания.
– Чем еще он может нам угрожать? – презрительно спрашивает Карличек, прочитав первую страницу, и вскидывает на меня свои голубые глаза. – Только своей адской машиной, которую он бы с наслаждением сунул нам под стул. Так что смотрите, на что садитесь.
Из дальнейшего чтения письма не видно, чтобы Гуго Фалфар чем-то конкретно угрожал нам. Письмо это – настоящий обвинительный акт, написанный раздраженно, но смысл его трагичен.
«В 1914 году мой отец, солдат запаса австро-венгерской армии, отказался с оружием в руках воевать против так называемого неприятеля, заявив, что никогда не убьет человека. Его высоконравственную мораль объявили изменой родине, и он был расстрелян дюжиной солдат по приказу военного трибунала. Если эти убийцы еще живы, спросите-ка их, не является ли это мерзкое убийство преступлением против их совести. Поэтому не вам судить о моих убеждениях, что зло есть основа основ. Разве можете вы сосчитать, сколько невинных людей было убито с доисторических времен?
А я могу. Мне даже понятны усилия современных людей сохранить мир. Но существуют и такие, кого война неисцелимо покалечила и которым ничто не поможет стать прежними, даже если они будут жить в обстановке мира до самого дня своей смерти.
Мой отец говорил: «Нет большего преступления, чем война». Значит, все преступления, содеянные отдельной личностью, ничто по сравнению с войной. Ныне вам уже известно, сколько человек я отправил на тот свет, или, во всяком случае, вы полагаете, что вам это известно. Сравните эту цифру с несколькими сотнями людей, убитых всего за три минуты воздушного налета на Прагу 14 февраля i945 года, и вы поймете, как неразумно преследовать меня со своим многочисленным аппаратом за то, что я ликвидировал несколько бесполезных и ненужных жизней».
Вот оно, его кредо, его философия! В четырнадцатом году впечатлительная детская душа Гуго Фалфара содрогнулась от чувства беспомощности. И он рос, искусственно вскармливая в себе ненависть, возможно, в конце концов, и оправданную, но, по мере того как она стала для него единственным законом развития, он полностью утратил веру в лучшую жизнь, окончательно порвал с человеческим обществом. Зло, и только зло, стало его кумиром. Разумеется, немало способствовали этому и его природные наклонности.
Звонок. Я поднимаю телефонную трубку и слышу:
– Добыл требуемые факты без труда. Гуго Фалфар – один из ведущих химиков лаборатории народного предприятия «Колор». Директор ручается за информацию. Спешу на фабрику узнать адрес и предупредить начальника отдела кадров и заводской комитет.
– Звоните сразу, как только что-нибудь узнаете, – говорю я. – Возможно, что этот путь приведет нас к цели скорее, чем поиски владельца машины и адресов.
Мы обложили Фалфара с трех сторон. Может, дело пойдет так быстро, что я даже не успею дочитать письмо.
Я передаю Карличеку следующую страницу. А сам читаю дальше:
«Вымаливали бы вы в подобных обстоятельствах у бога победу для австрийского оружия? Когда меня к этому призывали столь усердно, что чуть было не оторвали ушную мочку, я кинулся на Библию с ножом.
За это меня исключили, запретив посещать все средние школы Австро-Венгрии.
Мой разум запрещал мне испытывать чувство жалости. И с полным правом заменил его затаенной ненавистью.
Лишь однажды мне пришлось испытать это чувство.
Я воровал в поле репу и картошку, иначе мы с матерью умерли бы с голода. И за это сторож выстрелил мне в ногу. Я упал, и все пять добытых с таким трудом картофелин рассыпались на дороге. И вот на какой-то миг мне стало их страшно жаль. Я подумал о матери – она была очень больна, – схватил камень и разбил сторожу лицо. За что он хорошенько отделал меня прикладом.
Моя мать умерла в 1918 году.
На похоронах за мной гонялись по всему кладбищу. Я спрятался в вырытой могиле. Я отбивался, как зверь, от двух человек, которые спрыгнули туда, чтобы меня схватить. Меня отправили в исправительный дом.
Там обратили внимание на мои исключительные способности. Учитывая смерть отца и прочие обстоятельства, мне разрешили учиться. Постепенно я стал понимать, что бессмысленно выражать ненависть ударом кулака и что мне вернее будут служить предательство, обман, удары из-за угла – все то, что обрушивалось на меня.
