Владимир Турунтаев - Методом исключения
— Хорошо, — сказал Орехов. — Ждите меня возле бакалейного отдела.
Вот что поведала ему Полина Ивановна Долгорукая:
— Третьего дня объявился какой-то прежний Ванин дружок. Всю ночь пили и свои разговоры вели. Я мало что поняла, ровно как не по-русски. Только мне показалось, что этот его дружок, Григорий, имеет на Ваню влияние. Сказал: «Пока поживу у вас!» — ровно как распорядился. Ваня велит помалкивать. А вчера Григорий привез к нам в квартиру заграничный телевизор и опять как распорядился: «Пока у вас постоит!» А мне кажется, что телевизор этот краденый…
— Пальто кожаного не видели у него? — спросил Орехов. — На меховой подкладке.
— Про какой-то кожан поминал. Толкнуть, сказал, надо.
«Да нет, так не бывает! — подумал Орехов. — Слишком было бы просто…»
— Полина Ивановна, я понял. Сегодня же решим, как быть с этим Григорием.
— А Ване ничего за это не будет?
— Будем надеяться, — сказал ей Орехов. — Он не знает, что вы со мной встречаетесь?
— Нет.
— И не говорите пока ему ничего. А главное, чтобы Григорий ничего не заподозрил.
Бородин выслушал его и сказал:
— Он или не он — надо брать.
— Тогда и Долгорукого?
— Тогда и Долгорукого.
— Ну что ж, все ясно.
В тот же день Григорий был задержан и препровожден в тюрьму. Он оказался известным квартирным вором-гастролером с тремя судимостями. Недавно сбежал из колонии и находился в розыске.
Шаров не опознал в нем Хрипуна ни по лицу, ни по голосу. Голос у Григория был мягкий, чистый и певучий.
12
— Я думаю, Роман, что твоя вина не столь велика, — сказал Орехов Кунцевичу на очередном допросе. — Не удивляйся: мы знаем уже почти все. Знаем, что от хозяйственного магазина вы с сообщником прошли следом за Прохоренко и его приятелем-собутыльником в парк на улице Ясной. Знаем, что не ты, а твой сообщник нанес Павлу Прохоренко смертельный удар ножом. Мы только не знаем имени твоего сообщника и где он скрывается. Это дело времени. Но ты знаешь. А раз знаешь и молчишь, то есть покрываешь убийцу, тем самым превращаешь себя в соучастника преступления. В активного пособника убийцы. Рано или поздно, а мы его разыщем, и ты пойдешь под суд вместе с ним…
Кунцевич молчал, плотно сомкнув губы.
— Все равно разыщем его, — раздумчиво, словно бы разговаривая с самим собой, повторил Орехов. — Как говорится, жадность фраера сгубила. Мало ему показалось бумажника с деньгами, кожаного пальто, которое вы сняли с Прохоренко, ондатровой шапки и сапог, он ведь еще — ты, наверное, знаешь…
— Ничего мы не снимали!.. — выкрикнул писклявым своим голосом Кунцевич. — Никакого пальто!..
— Не снимали, точно? — переспросил Орехов.
— Нет! Точно!
— Только бумажник взяли?
— Ага…
И тут лицо Кунцевича залилось густой краской, глаза заметались из стороны в сторону. Он шумно набрал полные легкие воздуха и так же шумно вытолкнул его из себя. Пальцы рук крепко вцепились в сиденье стула.
Кунцевич поднял на следователя затравленный взгляд и со всхлипом выдавил:
— Я не убивал!..
— Знаю! — сказал Орехов. — Но ты был там.
— Был…
— И знаешь, кто убил Прохоренко.
Кунцевич обреченно кивнул, и лицо его исказилось в беззвучном плаче.
— Кто же?
Кунцевич вытер глаза рукавом и швыркнул носом.
— Ты боишься его? — спросил Орехов.
— Ну а как?
— Мы ж его посадим!
— А что с того? — Кунцевич смотрел недоверчиво. — Руки-то у него длинные. И оттуда достанет.
— Это он сам так говорит?
— А не так, что ли?
Помолчали. Орехову не хотелось врать. Еще неизвестно, поверит ли Кунцевич вранью, да и необходимости в этом не было.
— Давай мы вот что сделаем, — сказал он Кунцевичу. — Ты мне все подчистую расскажешь, а я в протоколе пока не поставлю числа.
Кунцевич не понял:
— Как это?
— Число поставим после того, как твой сообщник все сам расскажет. А до этого он не будет ничего знать о нашем с тобой разговоре. Например, он расколется восемнадцатого числа, а твои показания я помечу девятнадцатым или двадцатым. И когда он перед судом будет знакомиться с материалами уголовного дела, то подумает, что не ты его выдал, а он тебя.
— А если он не признается? — подумав, спросил Кунцевич.
— Такого не может быть, — улыбнулся Орехов. — У него ведь уже были судимости?
— Ну были.
— Значит, он в этих делах собаку съел. Так вот, я выдам тебе секрет: рецидивисты обычно долго не запираются. Как это делаете вы, новички. Во-первых, они знают, что это бесполезно. А потом, они рассуждают так: если уж попался, то надо постараться, чтобы срок дали поменьше. А чтобы срок был поменьше, надо признаваться и притом сразу. Как его звать?
— Васькой. Василием…
— Отчество?
— Еще отчество!..
— А фамилия?
— Хохлов… — Роман с сокрушенным видом махнул рукой: — Говорил ведь ему: «Не надо мужика убивать!» А он только одно и знает: «Заткнись, падло!..»
— Где он сейчас?
— Не знаю.
— Хорошо, мы это выясним, — сказал Орехов. — А теперь скажи, когда и где вы с Хохловым познакомились?
Кунцевич ответил на этот раз без паузы, даже, скорее, торопливо, словно спешил избавиться от груза, который до сих пор держал в себе.
— Прошлой весной. В мае, что ли. Подруга материна привела его к нам. Опенкина Клавдия. Он тогда жил с ней, а сейчас не знаю, живет, нет ли…
— Так… — удовлетворенно протянул Орехов. — Привела, значит, Опенкина. А она сама где живет?
— В овощесовхозе. Тепличницей работает там.
— И часто Хохлов захаживал к вам?
— Ну, может, раз в неделю.
— Что он у вас делал?
— Выпивал, что еще. Когда в дурака играли. Когда спал с матерью или с Нинкой…
— Вино он с собой приносил? Или вы его угощали?
— Почти каждый раз приносил.
— Обычно в какое время он появлялся?
— Когда темно становилось. Днем никогда не приходил.
— Он где-нибудь работает?
— Грузчиком. На железной дороге.
— Какие-нибудь вещи приносил к вам домой?
— Нет, не бывало. Обещал только… если пойду с ним… — тут Роман словно поперхнулся, примолк и забегал глазками по углам кабинета.
— Куда же он тебя звал? — поинтересовался Орехов.
— Куда… Известно, куда: надело! Только я никуда не ходил.
— Отказывался всякий раз?
— Ну.
— И часто он делал тебе такие предложения?
— Может, раза три.
— Где именно он предлагал совершать кражи?
— Этого не говорил.
— Со своими приятелями он тебя знакомил?
— Нет, всегда один приходил.
— Когда и как ты встретился с Хохловым восьмого января? Расскажи все по порядку.
Кунцевич немного подумал, тяжело вздохнул и приступил к рассказу:
— С утра я был дома. Вместе с Николой, ну с материным хахалем, распечатали бутылку портвейна. Потом с работы пришла мать. Потом Нинка. Вчетвером выпили пол-литру и еще портвейна. А часов в шесть пришел Васька, принес пол-литру. Когда эту кончили, мать дала еще на бутылку. И мы с Васькой пошли. У «Буревестника» взяли «Московской», и тут Васька меня за руку схватил: «Видишь вон тех двоих? Идем-ка за ними!» Ну вот, один и был тот, которого вы мне на фотокарточке показывали! И с ним еще один. Оба сильно выпивши. Ну как и мы же. Они к хозмагу, и мы тоже. Там они чего-то остановились. Васька стрельнул у них сигарет. Зачем-то спросил у того, в кажане: «Не знаешь, сколько километров отсюда до Москвы?» Тот глаза вылупил: «Пешком, что ли, туда собрался?» Васька: «Ну да. А что?» — «Не дойдешь!» Тогда Васька сказал: «Что-то мне рожа твоя знакома. Ты кто такой?» Тот: «В родильном доме работаю. Акушером». Тут Васька мне велел отнести бутылку домой. Не знаю, что там еще у них за разговор был. Когда я вернулся, Васька с этим ругались. Васька его вертухаем обругал. Сказал, что вспомнил его. Теперь, сказал, рассчитаемся. Ну, двинулись они к перекрестку, а Васька мне: «Айда за ними!» Те свернули в парк, и Васька меня туда тянет. Я хотел домой воротиться, а Васька как глянет: «Убью, падло!» — прямо какой-то бешеный стал.
Те пошли по дорожке, уселись прямо на снегу, стали выпивать и закусывать, а мы из-за деревьев за ними наблюдали. Потом они чего-то стали драться. Васька сказал: «Этот вертухай отпил и отъел свое». Я спросил: «Как это?» — «А сейчас увидишь». И пошел к ним. Я думал, он их разнять хочет. А он с этим, в кожане который, схватился. Когда я подбежал, Васька уже вытирал свой нож об него…
— Хохлов его своим ножом ударил?
— Своим.
— А второй, Шаров, где в это время был?
— Пластом лежал в снегу. Вырубился. И нож в руке. Я этот нож у него забрал, хотел себе оставить, а Васька отобрал его у меня, вымазал в крови и сунул в карман тому… Как его?..
— Шарову?
