Леопольд Тирманд - Злой
— Как ты меня здесь нашёл? — растерянно буркнул он.
— Это уж моё дело, — твёрдо отрезал Куба.
— Ведь ты должен был позвонить ещё вчера?! Почему не позвонил? — всё неувереннее спрашивал Крушина.
— Не видел необходимости. А сегодня я должен был тебя увидеть.
— Сюда нельзя! — со вспыхнувшей злостью крикнул Крушина. — Слышишь, хам! Я не говорил, чтобы ты приходил сюда! Как тебе это удалось?
— Заткнись, — посоветовал Куба.
В глазах Крушины запылала безудержная ярость.
— Мехцинский мёртв, — медленно и спокойно произнёс Куба, закуривая сигарету.
— Что?! — заорал Крушина, опрокидывая стул.
— То, что слышал. Мориц мёртв. Попал позавчера под поезд. На Восточном вокзале.
— Откуда ты знаешь?
— Это моё дело. Слишком слабенький ты философ, Крушина, чтобы знать о таких вещах.
Крушина рванул галстук и воротник. С минуту он остолбенело стоял, внезапно почувствовав себя гвоздиком, попавшим между молотом и наковальней. Он не знал, убить ли ему этого наглого конопатого парня или пожать руку и поклясться в вечной дружбе. Вообще ничего не знал в эту минуту. И поэтому, крикнув: — Жди здесь! — он пулей вылетел из комнаты. Одним прыжком преодолел коридор и с шумом открыл дверь в кабинет Мериноса. Там стояли трое в рабочих фартуках и, разминая в руках цветные куски пластмассы, разговаривали с Мериносом. Тот спокойно повернулся к Крушине.
— А, Роберт, — недовольно сказал он, — что за манера входить в комнату, где работают!
— Пан председатель… Па-а-н председатель… — пробормотал Крушина. — Нечто важное… Нечто действительно оч-чень важное!
— Прошу извинить, граждане, — обратился Меринос, приятно улыбаясь, к людям в фартуках, — но пан Крушина, как видите, так взволнован, что надо дать ему высказаться.
Люди в фартуках, обменявшись любезностями с Мериносом, вышли. Когда дверь закрылась, Меринос сел за письменный стол и гаркнул:
— Ты что, одурел? Снова эти ваши фокусы в присутствии рабочих. Ты, Роберт, или поймёшь, чего я от тебя хочу, или отправишься в Кротошин в ссылку, придурок!
— Па-а-н председатель… Прошу прощения. Но это очень важно! Мехцинский мёртв! — выдавил из себя Крушина.
Меринос молча, пронзительно глянул на него. Затем быстро спросил:
— Откуда ты знаешь?
— Пришёл один из моих людей. Лиз новых. Коллега Морица… Позавчера его завербовал. Специалист по зрелищам.
Меринос выскочил из-за письменного стола, подошёл к Крушине и в бешенстве схватил его за лацканы пиджака. Его лицо дрожало от безумного гнева.
— Сюда пришёл?.. Сюда, наверх? Ты заплатишь за это, если…
— Пан председатель! Па-а-н председатель… — бормотал Крушина. — Я дал ему номер телефона… Это свой. Очень ценный фраер. Сам не понимаю, как он нашёл. Больше не буду… Я не знаю… Я ему скажу, чтобы больше сюда не приходил, потому что нельзя!
Мощным толчком обеих рук Меринос отбросил от себя Крушину. Тот грохнулся на пол, как манекен. Меринос сел за письменный стол и закурил сигарету.
— Слушай, Роберт, — заговорил он сдержанным, спокойным тоном, — если возникнет в этом необходимость… ты должен искупить эту ошибку. Ты же хорошо знаешь, что контора кооператива «Торбинка» не существует для наших людей, что она для них закрыта. Знаешь также, что предусмотрено уставом в случае нарушения запрета, правда?
Крушина, пошатываясь, поднялся и поправил на себе одежду.
— Знаю, — он потёр лоб. В этом жесте выразилось бессильное отчаяние.
— Это меня очень утешает, — холодно ответил Меринос. — А теперь рассказывай о Морице.
В половине одиннадцатого вечера рядом с недостроенным отелем МДМ остановилась грузовая машина марки «шевроле», которую варшавские шофёры называли «канадкой». Из кабины вышел Роберт Крушина и приказал сидевшему за рулём Метеору:
— Подожди минуту.
Сзади, с платформы, соскочил Шая, бросив на ходу:
— Прошу за мной!
Оба перелезли через сломанную дощатую ограду и вошли в дом.
Шая уверенно вёл Крушину в темноте. По широкой лестнице они поднялись из будущего вестибюля на первый этаж; длинные коридоры здесь были разделены деревянными столами на временные конторские помещения. Свет с той стороны улицы бледно падал на остатки табличек с полустёртыми надписями: «Бухгалтерия», «Орг… отдел», «Технич… руков…», «Плановый отдел».
Шая толкнул какую-то загородку из балок и предупредил:
— Теперь, панство, берегитесь, здесь тесно.
Он первый протиснулся в щель между стенами, откуда тянулась вверх узкая каменная доска с набитыми на неё перекладинами.
Оба довольно долго поднимались наверх, наконец Шая, подтянувшись на руках, спрыгнул на широкий порог и толкнул скрипучую фанерную дверь. Одновременно он вытащил из кармана куртки электрический фонарик и включил его: бледный столбик света растаял в темноте просторного зала, огромные оконные проёмы которого выходили на пустой, захламлённый строительными материалами двор; этот зал, вероятно, предназначался для будущих банкетов и приёмов.
— Привет, ребята! — крикнул Шая.
— Привет, привет… — послышалось из темноты; из чёрных углов, из-за бетонных столбов будущих колонн беззвучно выплывали тёмные фигуры.
— Прошу, прошу, панство, становитесь в шеренгу. Для осмотра. Первая зарплата прибыла! — выкрикивал Шая. Ему ответило невнятное бормотание толпы, словно вынырнувшей из небытия.
Шая погасил фонарик и лихорадочно сновал в мутной темноте; затем вновь зажёг фонарик и начал зачитывать вынутый из кармана список.
— Герман? Братек? Монек? Лавета? Вонсик?
— Есть… есть… есть, — отвечали хриплые глухие голоса.
Перечислив двадцать с липшим кличек, Шая вынул из кармана пачку банкнотов по двадцать злотых, сел на подоконнике, положил деньги и список перед собой и стал вызывать. Вызванный подходил, брал двадцатку, и Шая ставил рядом с его кличкой крестик. Окончив, он выкрикнул:
— Это за то, что вы явились на место. А теперь стройтесь, ребята!
Тёмные силуэты выстраивались в длинную шеренгу гораздо быстрее и охотнее, чем вначале; похоже, дело начинало привлекать людей.
От стены отделился тёмный широкий силуэт человека в шляпе. Приблизившись к шеренге, он зажёг мощный фонарь, который держал в руке. Продвигаясь вдоль шеренги, человек в шляпе светил прямо в перекошенные лица и зажмурившиеся, ослеплённые светом глаза, внимательно разглядывая каждого.
— Какие-то мелкие… — недовольно буркнул наконец Крушина.
— Как мелкие? Что вы говорите, пан начальник? — почтительно возразил Шая.
Фонарь в этот момент осветил ещё одну могучую фигуру.
— Ты, Пятый Колодец, — сказал, подходя поближе, Шая, — снимай пиджак. И рубаху.
Опешивший парень сбросил одежду: в холодном свете ручного прожектора заиграли узловатые крестьянские мышцы и худая, словно составленная из стальных костей, грудь.
— Хорошо, — буркнул Крушина, — этот годится.
Быстрым движением он указал ещё на четверых.
— Эти идут с нами, — бросил он Шае. — Добавь им ещё по двадцатке. Остальные на сегодня свободны.
Шая тут же громко повторил приказания.
Через несколько минут пятеро и Шая влезали на крытую брезентом платформу грузовика. Крушина сел рядом с Метеором. Тот включил мотор, и «шевроле» с могучим пыхтением двинулся к Пенкной. Метеор быстро и уверенно вёл машину по пустым в эту пору улицам.
Наконец он замедлил ход среди газонов бульвара над Вислой и ехал, оглядываясь по сторонам, будто что-то искал. Неожиданно затормозил. В пятидесяти метрах от него темнел изящный обтекаемый силуэт машины.
Дверца машины открылась, и из неё кто-то вышел. Вскоре Метеор тихо свистнул. Из-под брезента на платформе выскочили шестеро и побежали к элегантной машине.
— Знаете, что делать? — на бегу спросил Шая.
— Знаем, знаем, всё в порядке, будь спокоен, — тихо откликнулись бегущие, затем один из них нагнулся, схватил камень и изо всех сил запустил им в крыло красивой машины. Через минуту раздались звон разбитого стекла и глухие удары тяжёлыми башмаками по кузову.
— Хватит! — крикнул Шая, и тёмные фигуры побежали назад, к платформе. Вслед за тем Метеор и какой-то неизвестный приблизились к машине: оливковый «гумбер» приобрёл довольно жалкий вид. Метеор с неизвестным сели в машину и медленно направились к Шленско-Домбровскому мосту. Сзади тут же послышался едва различимый звук мотора, и из-за статуи Сирены вынырнул небольшой автомобильчик.
Это был довольно редкостный экземпляр: все его части относились к разным автомобильным эпохам: младшая из них восходила к поре лихорадочного развития автомобилизма сразу же после первой мировой войны, в то время как старшая была изготовлена, наверное, ещё в начале века. Остроконечные колёсики крутились медленно, с достоинством, но упорно. Из-под капота веером вырывался дым. Внутри этого почтенного экипажа сидел, держа между коленями зонтик и энергично крутя руль, худой пан в котелке. Наклонившись вперёд, он внимательно всматривался в мчавшуюся по улице оливковую машину. Когда «гумбер» свернул на Беднарскую, пан в котелке с трудом включил вторую скорость, и его стальной конь, фыркая от напряжения, двинулся вверх.
