Татьяна Полякова - Ангел нового поколения
— Как это глупо, — поморщился он. — Я должен был предвидеть…
— Что предвидеть? — тут же спросила я.
— То, что вы решите взглянуть на барский дом, хотя смотреть там совершенно не на что. Насколько мне известно, там развалины. Я видел фотографии.
— Фотографии?
Он вздохнул:
— Да. Виталий сделал фотографии по моей просьбе. В прошлом году. Вряд ли с тех пор там что-либо изменилось, по крайней мере в лучшую сторону.
— Вы правы, — подтвердила я. — Мы имели неосторожность спуститься в подвал, и кто-то нас там запер.
— Вы видели их? — спросил старик с беспокойством.
— Кого? — насторожилась я.
— Ну… тех, кто вас запер?
— Николай Иванович, вам не кажется, что вы должны нам кое-что объяснить? — вкрадчиво спросила я. Он отчаянно замотал головой.
— Ничего подобного. С какой стати? И что вообще, по-вашему, я должен объяснять?
— Некоторые странности. Мы поехали в Шахово и оказались в неприятной ситуации.
— Я-то здесь при чем? — возмутился Платонов. — Откуда мне было знать, что вы туда поедете?
— Предположить такое не трудно.
— Это все моя болтливость, проклятая старческая болтливость, — сказал он в досаде и стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — И ваше любопытство. В результате…
— А что скажете на это? — спросила я, достав из кармана записку и протягивая ее Платонову.
Он схватил записку, глаза его стали огромными за стеклами очков, руки дрожали так, что записку он выронил, и она упала ему на колени.
— Я так и думал, я догадывался…
— О чем вы догадывались? — не отставала я.
— Он не случайно здесь появился.
— Кто?
— Виталий. Я… у меня были подозрения, он совсем не похож на бомжа, к тому же… ах, что говорить…
— Так эту записку написал Виталий?
— Вне всякого сомнения. — Платонов подкатил кресло к шкафу и достал тетрадь. Обычная ученическая тетрадь в двадцать четыре листа. Открыл ее и протянул мне.
«Что купить?» — прочитала я. Далее другим почерком перечень продуктов. Ниже опять той же рукой: «Починил кран». Конечно, я не графолог, но почерк очень похож на тот, которым написана записка. Платонов взял авторучку и написал на чистой странице: «Это Виталий». Почерк у него был своеобразный, красивый, со множеством завитушек, он разительно отличался от того, каким была написана записка.
— Убедились? — вздохнул старик, отбрасывая тетрадь.
— Допустим, это Виталий, — кивнула я. — С ним можно поговорить? Я хотела сказать, задать пару вопросов.
— Его нет, — покачал головой Платонов и как-то странно передернул плечами. — Он исчез. Ушел вчера вечером и больше не появился.
— Такое раньше бывало? — вздохнула Анна.
— Никогда. Из дома он уходил только по делам. И всегда возвращался вовремя. Я ведь без него совершенно беспомощен, о чем ему прекрасно известно. А вчера он ушел, ничего мне не сказав. Я даже не заметил, когда это произошло. И он до сих пор не вернулся. С ним что-то случилось. Без сомнения, с ним что-то случилось. — Голос его звучал как стон, я была уверена, он сейчас заплачет. Мою недавнюю подозрительность сменила жалость.
— Может быть, позвонить в милицию?
— Бесполезно. Они начнут поиски через три дня. Виталий бездомный, у него даже паспорта нет, кому нужно его искать. Они отмахнутся от меня, как от назойливой мухи.
Эти слова вновь возродили мое недоверие.
— Виталий бездомный?
— Я же вам говорил, он бомж.
— Но каким образом он оказался в вашем доме?
— Год назад зимой позвонил в калитку. Был страшный мороз. Я его впустил. В то время я жил один, по хозяйству помогала соседка, с остальным кое-как справлялся сам.
— И вы впустили его в дом? — не поверила я.
— В доме в тот момент была Валентина. В случае чего могла позвонить в милицию. В конце концов, это был акт человеколюбия. На улице стоял страшный мороз, а он практически босиком, в драном пиджаке.
— И он остался у вас?
— Не сразу. В тот день он отогрелся, мы нашли ему кое-какую одежду, накормили, конечно. Вечером он ушел. А через некоторое время появился опять. С воспалением легких, едва живой.
— И вы оставили его у себя?
— Сначала он жил в пристройке позади дома. Там отдельный вход, то есть ночью я чувствовал себя в безопасности. Я был уверен, что по весне он уйдет, но он остался. И я, признаться, был рад этому, потому что привык к нему, да и вообще…
— Он вам что-нибудь рассказывал о себе?
— В подробностях — нет. Я знаю, что он отбывал наказание за кражу.
— И несмотря на это… — не поверила я.
— Его откровенность мне импонировала. Ему ведь ничего не стоило соврать, я бы все равно не смог проверить, а он сказал правду… если это, конечно, была правда, — пробормотал Платонов. — После освобождения его обокрали на каком-то полустанке, родственников у него не было… В общем, он стал бомжом.
— А что вас насторожило в его поведении? — не унималась я. Личность Виталия теперь очень меня интересовала.
— Он был безусловно образованным человеком. На банального вора совсем не походил. Мы, конечно, не могли полноценно общаться, но… вы же понимаете: глухонемой вряд ли мог получить высшее образование, а он многие вещи прекрасно понимал и знал то, что далеко не всякому…
— Вы же сами только что сказали, что не могли полноценно общаться.
— Да, но он был прекрасным помощником, мог работать с текстом. А потом, я же видел, с какой жадностью он читает книги. И какие книги. Однажды я его застал с томом Цицерона в руках, вот он, на полке. Можете сами убедиться, на латыни.
— А вам не пришло в голову, что появление здесь бомжа по меньшей мере странно? За такими заборами, как правило, живут люди, далекие от христианского милосердия. Вряд ли они охотно кормят бомжей, скорее собаку спустят.
— Здесь живут вполне нормальные люди.
— Но пришел он именно к вам?
— Теперь и я прекрасно понимаю, как не случаен был его выбор.
— Очередной глухонемой появляется в нашем рассказе, — с улыбкой сказала Анна. Было непонятно, иронизирует она или просто констатирует факт. Я нахмурилась, переводя взгляд с нее на Платонова. Руки старика вновь нервно задергались, он вздохнул, посмотрел на них и сунул под плед. — Вы считаете его Хранителем? — все с той же улыбкой спросила Анна.
— Н-нет, — помедлив, ответил он. — Нет. Иначе в записке нет смысла. Зачем ему предостерегать вас от самого себя?
— Чтобы напугать, к примеру, — пожала я плечами.
— Нет, я не думаю, что он Хранитель. Скорее уж напротив… В любом случае мы, сами того не желая, привели в движение некие силы.
Мы ждали, что он еще скажет, но он молчал, и я переспросила:
— Некие силы?
Он кивнул, раз, другой.
— Да. Долгое время никто не проявлял интереса к определенным вещам, и чье-то внезапное любопытство их насторожило. Вспомните, глава из Пятого Евангелия долгое время спокойно хранилась в монастыре, но вдруг все пришло в движение. Смерти, пожары. То же самое произошло в следующий раз, когда икона оказалась в церкви Вознесения. До поры до времени все тихо, и вдруг… какой-то толчок. Что-то их напугало, они почувствовали угрозу и начали действовать.
— Вы имеете в виду Хранителей?
— Хранителей или их врагов.
— В результате исчез Виталий?
— Возможно.
Его ответы становились все более лаконичными, взгляд сделался неподвижным, он уставился на какую-то точку в стене напротив.
— Явное нарушение логики, — покачала головой Анна. Я с удивлением перевела на нее взгляд, и Платонов тоже, точно вдруг очнулся. — «Бойся Хранителей», по-вашему, предупреждение о том, что любопытство проявлять не стоит. Хранители заинтересованы в том, чтобы Пятое Евангелие тихо-мирно лежало где-то в абсолютной безопасности, на то и Хранители. На фига им свистопляска с трупами или, как в нашем случае, лишние разговоры, даже вмешательство милиции. Ну, полазили бы мы по этому подвалу, и что? Вы ж сами говорите: ничего там найти невозможно. Вышли бы все в паутине и отправились восвояси. Вот и все.
— Да-да, я понимаю, о чем вы. Скорее всего, это те, кто ищет Евангелие. Бог знает как они себя называют. Между ними идет вечная вражда. Я думаю, антихранители постоянно провоцируют своих врагов, заставляя проявить себя. Понимаете? Только так они могут обнаружить Хранителей и выйти на Евангелие.
— Убийства среди монахов, поджоги?
— Да. Именно. Они догадываются, но не знают. Моя мысль ясна для вас? Мы стали невольным катализатором, если здесь допустимо это слово. И все из-за нашего неуемного любопытства, — закончил он с горечью.
— Ну, не скажите; — заметила я. — Если Виталий появился именно у вас, этому должна быть причина.
— Вы думаете? И где-то в старых книгах… Конечно, у меня есть редкие издания. Очень редкие. Но они прошли через множество рук, и я знаю каждую страницу…
— Возможно, Виталий считал иначе. Отсюда его страсть к книгам.
— Но я говорю вам: это невозможно. Я знаю каждую строку, каждую букву. Я одиннадцать лет прикован к креслу, и эти книги — моя единственная радость.
