Татьяна Степанова - Прощание с кошмаром
В той студии с нее, когда она пришла туда и разделась, никаких картин никто не рисовал. Ее в чем мать родила просто фотографировали, сначала какой-то астматик-старик, а затем девушка-фотограф, стриженная под сорванца. Так продолжалось всю зиму, она привыкла раздеваться и уже не так стеснялась и не комплексовала.
А весной к отцу приехал Белогуров. Он заезжал в Питер из Хельсинки по делам. У него была масса знакомых среди антикваров, владельцев галерей, председателей аукционов и художников. Он отбирал работы, тогда, три года назад, еще надеясь что-то продать…
Он молча смотрел на Лекс, когда они втроем с отцом, уже пьяненьким и благодушным, сидели на кухне. Она тогда училась; в шестом классе.
Через два года, опять же весной, в мае, он приехал снова. Лекс в тот день впервые в жизни попробовала водки. Они с девчонками из класса сдали экзамен по истории и решили отметить это событие на квартире одной из подружек, родители которой укатили «на фазенду» полоть огород. Ребят не было — собрались одни «дурнушки», те, за кем в классе никто не бегал. Слушали рэп, слушали «Иванушек», млели от «Утекай» Лагутенко, слушали «Ногу свело», хихикали, хохотали, прыгали, танцевали и пили. На всю компанию имелось три бутылки водки да персиковые коктейли в жестяных баночках. А потом нежданно вдруг нагрянули родители, устроили страшный скандал, отхлестали дочь по щекам, а ее подружек, обозвав их «проститутками и за…ми», вытолкали взашей из квартиры.
Лекс не помнила, как Добралась до дома. Ползком, наверное. Ей было так плохо! Мамочка моя родная… В подъезде, у лифта, нос к носу она и столкнулась с Белогуровым — он только что приехал из Питера на такси. И там в лифте.., она сама поцеловала его. И как это у нее получилось? Просто обвила его шею руками, пьяно всхлипывая, жалуясь на обиду и тошноту, ткнулась в грудь, потом губами куда-то в плечо, а потом, когда он к ней порывисто наклонился — и в губы. Нечаянно? Было как-то странно и мокро, и… Это был ее первый в жизни поцелуй. Ни в школе, ни на дискотеке ее еще ни разу не целовали — сверстники обзывали ее «жирной», и даже танцевать ее никто не приглашал.
Белогуров тогда на руках вытащил ее из лифта. Понес не к двери квартиры, а выше — на чердак. И там начал ее обнимать, сильно сдавливая грудь, прижимать к себе, гладить, целовать. Задрал подол платья, стащил трусики, ласкал все яростнее. Потом расстегнул свои щегольские белые брюки и сначала сам, манипулируя ее вспотевшей рукой, показал, что она должна делать, чтобы и ему стало «в кайф».
Он и сам был тогда как пьяный. Лекс помнила его затуманенные страстью и нежностью глаза. Как странно — они и виделись до этого всего один раз и даже не разговаривали…
До самого главного они тогда не дошли. Делать это с ней на чердаке показалось ему просто кощунством. А на следующий день они встретились в гатчинском парке, после того как у Лекс закончилась консультация перед экзаменом по алгебре. Она в тот день и не слышала слов учителя, вся переполненная чудесными воспоминаниями о поцелуях и прикосновениях, которые словно жгли ее. Во рту отчего-то при этом скапливалась слюна, а между ног было как-то влажно… Лекс словно прислушивалась с удивлением сама к себе и не узнавала себя.
Когда она увидела Белогурова, все в ней оборвалось, но… Черт ее тогда дернул? Он был такой взрослый, такой старый, так хорошо одет, так не похож на собутыльников отца, что… Она начала болтать без умолку, желая доказать, что и она не какая-то сопливая школьница, а взрослая — ему под стать. Словом — женщина роскошная. Она без запинки, точно отвечая ему урок, выложила про то, о чем читала с девчонками украдкой в тех книжках, которые не водятся в школьной программе, Белогуров был удивлен. Сам он прочел «Тропик Рака», «Тихие дни в Виши», «Любовника леди Чаттерлей» и «Рыжего» лишь студентом. Ну, тогда времена были, конечно, другие…
Вечером он уезжал домой, в Москву, и.., увез ее с собой. Было это очень просто. Они поехали на вокзал, и он купил второй билет по броне на поезд «Красная стрела». А она… Она была тогда как во сне и просто наплевала и на недосданные экзамены, и на неоконченное среднее, и на папашу: (Отец, кстати, через неделю примчался в Москву «разбираться с Белогуровым по-мужски». Но, увидев дом и обстановку, в которой жила Лекс, а главное, получив в зубы в качестве отступного две тысячи долларов, отвалил.) В общем-то, он запродал ее, папаша, за те баксы, но это уже были такие частности…
А школа, что ж, фиг с ней. Иван ведь обещал: захочешь учиться, за деньги в любой вуз поступишь. А когда тебе восемнадцать исполнится — распишемся.
В Москву они ехали в мягком вагоне, в купе СВ на двоих. Белогуров сразу разделся. Раздел и ее. Она помнила ту их первую ночь так, словно это случилось вчера. Он был сначала удивлен, что она — девственница. Это после всего, что она наплела ему из «Тропика Рака»… А ей было сначала больно, потом хорошо. Она никак не могла удержаться, чтобы не вскрикивать, но это ему так нравилось… Они едва не упали на пол — нижняя полка была все же узкой. Он сел, взяв ее себе на бедра, целовал, сильно надавливая языком и губами, словно пытался отыскать у нее что-то во рту. Потом положил ее полные ноги себе на плечи…
Все это было так давно, год назад, и с тех пор Иван сильно изменился. Он все больше становился похож на отца, потому что пил, пил, пил теперь почти каждый день. А когда он был пьян, то совсем ее не хотел. Просто трепал по щеке, как верную собачонку. Часто уезжал, часто просто, казалось, не обращал на нее внимания. Был занят в галерее, хотя покупателей там кот наплакал, порой спускался в подвал, когда там работали Женька с Егором: «А что вы там делаете?» — спрашивала Лекс. «Да муть разную. Егор разбогатеть мечтает. Старых мастеров подделать пытается, они с Женькой там над краской колдуют, что-то малюют, — криво усмехался Белогуров. — Только, Лександра, ш-ш-ш! Это наш большой секрет. А то загремим все за подделку антикварки…»
Лекс не была дурой. Конечно, они занимались там чем-то этаким, крутились, в общем. Зачем, в противном случае, было на ключ запираться? Но ей-то до всего этого какое было дело? Ее терзала скука, жара, ревность и печаль. Иван ну совершенно не хотел трахаться — вот уже две недели он просто бухается в кровать, как бревно, и все. Иногда он целовал ее, гладил ей грудь, уставясь при этом в потолок пустым, ничего не выражающим взглядом. Но когда она пыталась передвинуть его руку ниже или самой прижаться плотнее, он лишь морщился, вздыхал, бормоча, «устал и вообще не в настроении…». Лекс, когда он засыпал, брала с кровати набитый поролоном валик и обнимала его ногами. В такие моменты ей хотелось не целовать того, кто посапывал и вздыхал во сне с ней рядом, а зубами до крови разорвать ему равнодушные губы.
А на этого чудного Женьку Дивиторского, что жил и работал в доме еще до того, как она появилась, она… Сначала она о Женьке думала так: это ее ровесник. Выглядел он совсем как здоровенный, кудрявый, раскормленный мальчишка — маменькин сынок. Но оказалось, что он старше ее почти что на червонец. Да к тому же был шизанутый со справкой — инвалид, мол, детства.
Ей, по правде сказать, поначалу очень приглянулся его старший брат Егор — «ну такой классный, прямо мистер Рочестер!». Но этот ее словно в упор не видел. Он вообще никого не видел, кроме себя, павлин надутый? Лекс за это начала его втихомолку презирать.
А Женька… Однажды весной она сидела в гостиной в кресле — читала. Женька вкалывал как папа Карло. (Кстати, всю работу по уборке салона и дома делал он. Сначала ему помогала приходящая уборщица тетя Поля, она же и повар. Но в этом году ее отчего-то не наняли. Иван заявил, что — дорого, надо сокращать расходы.) Женька пылесосил, а потом начал тряпкой протирать пыль с мебели. Ползал по ковру на коленях, полируя ножки стульев.
* * *Лекс, погруженная в «Калигулу» Гора Видала, внезапно вздрогнула — словно гусеница проползла по ноге… Женька сидел на полу возле ее кресла. Он поцеловал ей ступню возле большого пальца, ноготок которого она красила белым лаком. Она погладила его по голове: дефективный, а какие у него кудряшки, точно на термобигуди завивается. Блондинчик — прямо купидон, какие вытканы были на знакомых ей с детства по гатчинской реставрационной мастерской шпалерах вместе с рогами изобилия и куртинами роз.
С той мимолетной ласки Женька, что бы он ни делал: мыл ли во дворе из шланга машину, вешал ли картину на стену, драил ли ступени лестницы, — всегда провожал ее странным собачьим взглядом, словно он был пес на цепи, а она миска, отодвинутая от него слишком далеко.
И теперь он вот так же смотрел на нее, не мигая.
— И это все, что ты знаешь? — Лекс наконец-то справилась с предательским румянцем.
— Да. Это все.
— Хочешь музыку послушать?
— Да…
— Ты что застрял тут? Ты куда шел? Тебе два раза повторять?
Лекс поморщилась: нашего мистера Рочестера, павлина ненаглядного принесло! И чего он орет? Она, прислонясь к стене, наблюдала, как Егор Дивиторский толкнул Женьку в загривок по направлению к ванной.
