Вера Русанова - Пьеса для обреченных
— Анатолий Петрович. Лет, наверное, пятьдесят. Или, может, чуть больше…
«Уже интереснее! Возраста она его не знает, называет старого хрыча по имени-отчеству!»
— Простите за нескромность, но это необходимо. Вы как-то зависимы от него? Морально? Материально?
— Ну естественно! — вздохнула девушка. — Что я, за «спасибо» все это терплю?.. Да, в общем, почти за «спасибо». Каждый раз из-за вшивых пятисот долларов…
«Содержанка! Проститутка! Падшая женщина!» — мысленно возопила моя хорошая половина. "Пятьсот долларов за раз?! Ничего себе расценочки!..
Гонорар-то с нее можно запросить приличный", — зашевелилась половина меркантильная.
После того как Наташа чистосердечно поведала, что встречается с Анатолием Петровичем каждый день, темная часть моей души живенько произвела нехитрые математические расчеты и выдала «среднемесячный оклад» пятнадцать тысяч долларов! Под ложечкой у меня засосало, в дешевом лифчике как-то сразу стало физически неудобно.
— Итак, — с постоянством дрессированного попугая повторила я, — что мы имеем? Мы имеем немолодого любовника, снабжающего вас деньгами, но унижающего как женщину…
И тут глаза Наташи полезли на лоб.
— Какого любовника?! — Она испуганно захлопала ресницами с остатками туши. — Он просто мой начальник. Разве я вам по телефону не сказала?.. Не непосредственный, конечно. Надо мной только главный бухгалтер. А тот, о ком я говорю, заведует отделом маркетинга. Поэтому-то и обидно! Ну кто его, паразита, скажите, просит лезть? Так ведь каждый день на вахте стоит и ждет, когда я появлюсь, а потом на планерке: «Колотилина опять опоздала! Колотилина долго спит! Колотилина не отрабатывает свой оклад в пятьсот долларов!» Как маленькую девочку, перед всем отделом! Представляете?
Я, конечно, представляла, но что на это сказать, понятия не имела. Надо же было вляпаться так по-идиотски! Я-то, наивная, думала, что ко мне косяками потянутся брошенные жены и любовницы, и совсем упустила из виду простую истину; обидеть женщину может каждый — даже слесарь из РЭУ, злокозненно обещающий, что воды не будет до воскресенья, как раз в тот день, когда она собралась постирать. В общем, пришлось бормотать что-то про обилие более срочных заказов, неимоверную загруженность и неумение работать с контингентом старше сорока пяти.
Следующей пришла дама бальзаковского возраста. Критически оглядела меня с ног до головы и огорошила вопросом:
— Сколько у вас было мужчин? Я должна знать, что покупаю! Невинная девочка, имевшая двух-трех любовников, для такого дела не подойдет!
Потом стильная брюнетка в модных брючках и сюртучке просила покарать сослуживца, намеренно не желающего обращать на нее внимания.
— Понимаете! — истерически повизгивала она. — Понимаете, он делает это нарочно, чтобы я выглядела низкопробной шлюхой! Зову его пойти пообедать вместе, а он отвечает: «Извини, Том, я на диете!» Предлагаю туфли, которые будто бы купила для мужа… На самом-то деле не для мужа, конечно, — специально для него. Отличные туфли, между прочим… Короче, я говорю: «Возьми, мол, Андрей, примерь. Моему большие. Сорок четвертый размер». А он, гаденыш: «Не стоило беспокоиться. У меня сорок пятый, к сожалению!» Во-первых, у него сорок четвертый, я это точно знаю. А во-вторых, даже если и сорок пятый? Что, так сложно горячей воды в туфли налить и походить по квартире? Не то что на размер — на полтора растянуть можно!
Нанесла мне визит даже та самая молдаванка с Люберецкого рынка и с полчаса убеждала меня «наказать на деньги» ее работодателя…
В общем, я коллекционировала цензурные обзывательства — «паразит», «гаденыш», «подсвинок», «кобеляриус» — и, как бюрократ в сказке про Чебурашку, сортировала «дела» на две большие кучки: «отказать» и «покарать».
Карала я не особенно часто и подолгу думала, прежде чем принять решение и стать «бичом Божьим». Но уж если становилась… Была пара-тройка дел, где я сработала прямо-таки ювелирно.
* * *Он был президентом крупного концерна. А его жена — печальной женщиной лет сорока, с тихим, глухим голосом. Стройная, одетая как с картинки, она казалась воплощением благородного горя.
— Мой муж разлюбил меня. Он мне изменяет, — просто сказала она, осторожно усаживаясь на стул в моей убогой гостиной.
На фоне облезлых зеленых обоев ее глаза светились просто-таки изумрудным светом. И кожа у нее была еще очень даже ничего, и волосы… Впрочем, меня нисколько не удивило то, что она сообщила дальше:
— Когда-то была любовь, потом все испарилось… Вы, конечно, молодая девушка, но представляете, как это бывает, верно? Любовь ушла, но ведь уважение могло бы и остаться, согласитесь?
Дама смотрела на меня так пристально, словно это мне взбрело в голову лишить ее законного уважения. Я неловко заерзала на своей табуретке:
— Д-да… Я думаю, да… То есть, конечно, могло…
— Вот видите! А мой муж так не считает… Молодые девушки, эти его подружки… Я бы терпела! Я бы покорно и стойко все терпела, если бы это не делалось у меня на глазах. Он нисколько меня не стесняется, приводит своих… — Она замялась и закусила губу. — Своих… знакомых чуть ли не в наш дом и нашу постель! Он оскорбляет меня в присутствии друзей и коллег. И это тогда… тогда, когда я жду нашего первого ребенка!
Я, мягко говоря, опешила. Дама меньше всего походила на будущую маму, ожидающую первенца. Однако именно этот факт заставил меня проникнуться к ней настоящим сочувствием. До этого я просто слушала с вежливым видом, мысленно прикидывая, сколько времени займет работа и какой гонорар можно запросить, не нарушая границ среднестатистической наглости. Но ребенок…
— Поздравляю вас! — не к месту сорвалось у меня с языка.
Она печально улыбнулась.
— Вы хотели бы какого-нибудь конкретного наказания для вашего мужа?
Может быть, у вас есть приблизительный план?
— Ах нет. — Дама покачала головой. — Я даже не уверена в том, что поступаю правильно, рассказывая все это вам. Просто, понимаете, никак не могу забыть последний случай… У моего супруга, знаете ли, через три дня день рождения, и на прошлой неделе я зашла к нему в офис, чтобы обсудить предстоящий банкет. В его кабинете был вице-президент, директор нашей турфирмы, еще люди.
Кажется, секретарь в приемной… Будь это какое-то служебное совещание, я конечно же себе не позволила бы, но они просто разговаривали, смеялись… А впрочем, даже если бы это было заседание государственной важности?! Разве позволительно реагировать вот так?! Я обняла его за плечи, пылинку, кажется, с рукава смахнула и спросила: «Олег, уместно сейчас будет поговорить по поводу банкета?» А он… — Клиентка прикрыла лицо дрожащей ладонью и прерывисто всхлипнула. — А он спокойно и четко так сказал:
«Дорогая, ты ведешь себя как невоспитанная свинья. Выйди из кабинета и закрой за собой дверь. Видеть твою потасканную физиономию на своем празднике я не испытываю ни малейшего желания…» Конечно, я сейчас выгляжу не лучшим образом…
Праведный гнев клокотал внутри меня, как борщ в эмалированной кастрюле.
Почему-то вспоминалась та злосчастная овсяная печенюшка, которую я тискала тогда в холодеющей ладони. Мерцающая оправа пашковских очков. Его страдальчески наморщенный лоб. «Я не хотел, чтобы между нами оставалась хоть капля недосказанности… Я не испытываю ни малейшего желания…» Почему же у вас, дорогие вы наши, все желание и хотение обычно исчерпывается стандартным набором тупых фраз: «Хочу супа. Хочу спать. Хочу тебя»? Причем «тебя» хочу только до определенного момента, пока на горизонте не появится другая, более сексуальная, молодая, красивая…
— Он так и сказал: «Как свинья»? — Мои глаза сузились, как у татарского воина. — В таком случае у меня есть один план. Возможно, он излишне жестокий.
Если не нравится — вы сразу скажите… В любом случае план еще очень сырой, над ним надо много думать…
— Говорите! — Моя клиентка подобралась, словно пантера перед прыжком.
Потом она долго и легко смеялась, слегка сжимая виски аристократическими длинными пальцами. Спокойно отсчитывала зеленые бумажки — мой аванс, — уточняла детали. А я впервые с особенным, азартным рвением думала не о том, как потрачу заработанные денежки, а о том, как воплощу свой коварный план в жизнь…
Утром следующего дня я тщательно умылась, протерла лицо лосьоном, смазала питательным кремом и в раздумье уселась перед стареньким трюмо.
Вообще-то к урокам грима в театральном училище я относилась с похвальным прилежанием, поэтому мучилась сейчас не от неумения что-то изобразить на своей девственно чистой физиономии, а от необходимости выбирать.
Итак, Олег Иванович Бородин, сорок восемь лет. Внушительная лысина и авторитетный животик. Любитель классической музыки, русской живописи и породистых лошадей. Несмотря на любовь к кобылкам, вряд ли ему нравятся длиннолицые, кривоногие тетки с шумно раздувающимися ноздрями. Да и дешевые шлюшки — тоже вряд ли. Скорее всего, он уже подустал от тощих девочек-моделечек и находит их слишком банальными для своего изысканного вкуса. Что тогда?
