Анна и Петр Владимирские - Игра навылет
— Ну как — чего… — За спиной Веры звякнули чашки, уютно зашумел электрочайник. — Меня беспокоят его настойчивые речи об убийствах на каком-то острове. По-моему, на галлюцинации это не похоже. Хотя его состояние очень смахивает на полубессознательное. Вот, пей чай и почитай историю болезни.
Вера села к столу. Бегун Вадим Мартынович поступил в отделение токсикологии с рвотой, диареей и жалобами на боль в эпигастральной области. В соответствующей графе было написано, что он депутат Верховной Рады.
— Так что? — улыбнулась Елизавета, отхлебнув чая из своей чашки, и ямочки вновь заиграли на ее щеках. — Бредит он? Или…
Вера склонила голову набок, внимательно глядя коллеге в лицо.
— Ну что, мне все рассказать? Или сама? — вопросом на вопрос ответила она. С подругой можно без китайских церемоний.
Романова вздохнула и отвела глаза, вокруг да около целый час кружить, а главного так и не решишься произнести. Привычка! Она сразу вырабатывается у тех, кто хоть за что-нибудь отвечает. Это среди больных Елизавета Сергеевна богиня, а для начальства… Здесь, в центральной клинике города, где Романова занимала пост заведующей токсикологическим отделением, начальство ее ценило — насколько оно вообще способно ценить врачей, что называется, «от Бога». Таких, как Елизавета Сергеевна — интуитивных диагностов и чутких докторов, — было немного. Только она хоть и ценный работник, но незаменимых у нас по-прежнему нет. Даже еще меньше… А если Вера Лученко возьмется озвучить не произнесенное, то все сразу прояснится. Она ж волшебница. Вроде и по сторонам не смотрит, никаких пассов над головой не делает — но видит тебя насквозь и на три метра вглубь: все знает про тебя и про твою жизнь. Про все и про всех. Иной раз страшновато ей в глаза смотреть — а вдруг увидишь там что-то такое о себе, чего не хочется знать наперед. Так что лучше уж сама рассказывай, проницательная ты моя…
— Насчет речей про убийства — само собой, но это ж только повод. — Вера словно прочитала все мысли Романовой у нее на лбу. — Мало ли что может человеку пригрезиться после интоксикации. Но ведь не в этом дело. Просто страхуешься, милая моя. И я тебя понимаю. Главврач вот-вот уйдет на пенсию, и на его место хотели назначить тебя… Только не возражай, у тебя это на лице написано. Подобные шансы не упускают даже такие, как ты. Небось в мечтах уже перестроила всю работу по уму… И вдруг — пожалуйте подарочек, высокопоставленный пациент, бредит. Тут ответственность и зашкаливает. Романова молчала.
— Ладно, не переживай ты так. Я тоже в курсе, что новый министр здравоохранения решил поиграть в демократию и предложил всем слугам народа ложиться в обычные больницы. А в их главной загородной спецлечебнице затеял ремонт. Вот депутата Бегуна к тебе и положили.
— Этот новый министр вообще с головой не дружит… Представляешь, решил извести специализацию. Теперь не будет гастроэнтерологов, урологов, кардиологов, эндокринологов и всех остальных, а только терапевты широкого профиля. — Романова отхлебнула чай и вздохнула.
— Ты шутишь? — удивилась Вера. От этих нововведений Минздрава она была далека.
— Ничуть. Он по телевизору декларировал свои дикие идеи.
— Почему, прежде чем назначать министров, их не отправляют на осмотр к нашему брату психотерапевту? — покачала головой Лученко.
— Когда мы с тобой состаримся, лечиться будет не у кого, — подвела неутешительный итог Романова.
— Может быть, эта новая метла вскоре станет старой и перестанет пыль поднимать. А знатные персоны снова в свои депутатские больницы вернутся. Только и там будут болеть и умирать, как обыкновенные.
Лиза махнула рукой:
— Тьфу на тебя, Верка. Он же не поганок наелся… Да и антитоксин поможет… Все с Бегуном будет о'кей. Еще примет кучу дурацких законов. — Она улыбнулась. — У меня в отделении давным-давно никто не умирал.
— Знаю, — сказала Вера и снова повернулась к пейзажу за окном. Если смотреть на него подольше, то, может, перестанут мелькать возникшие в краях глаз черные птицы. Испугаются красоты, улетят…
Значит, плохо дело. Умрет… Надо было его подробнее про остров расспросить, но тогда она еще не чуяла… А сейчас? Но что, если он еще спит или сон уже перешел в предсмертную кому? Что, если ему все показалось, а она станет его беспокоить — ради чего? Любопытство тут неуместно. Пусть уходит так.
А вот Лизе Романовой — сказать или не сказать? Плохо знать будущее. Еще хуже рассказывать о нем тем, кого оно касается. Правда, коллеге вроде бы можно… Это другим нельзя вываливать голую правду: дескать, может случиться непоправимое, берегитесь и так далее. Ведь все равно никто никогда не слушает. Не воспринимают прогноз, не понимают, что это о них речь. Восхищает лишь само умение заглядывать вперед: ой, да вы прорицательница, практически пифия или как там они назывались? Оракул, короче говоря. Ах, как это здорово, как интересно, мне тоже любопытно, и мне, и мне!
Почему-то никто не понимает: вряд ли можно назвать счастливым человека, обладающего такими способностями. Ничего нет замечательного в предвосхищении того, что сейчас произойдет. Потому что изменить невозможно, а наблюдать тяжело. Идет, скажем, человек через дорогу, транспорта близко нет, свет зеленый, но вы абсолютно уверены в том, что сейчас из-за угла выскочит автомобиль и собьет его. Ведь вам этот автомобиль виден, а ему нет. И вы не в силах ничего сделать. Закричать не успеваете: слишком быстро все случится. Но даже если закричите, предупредите — он не услышит или просто не поверит. А вы знаете, что через несколько секунд послышится удар и человек отлетит с раздробленными костями, умирая налету. Максимум, что в вашей власти, — быстрее отвернуться, изо всех сил зажмуриться, закрыть уши. И что вы теперь ощущаете? Хочется вам видеть этот автомобиль? Предчувствовать, что скоро случится?
Лученко, как всякий врач, умела переключаться. Нельзя переживать за своего пациента и вместе с ним. Но в иной ситуации выставить психологическую защиту
не успеваешь…
— Лиза, мне очень жаль, — сказала Вера со вздохом. — Проследи, чтобы вскрытие провели тщательнее. Хоть бы родные высокопоставленного согласились…
Улыбка еще медленно гасла на лице Романовой, разглаживались ямочки на щеках, когда в кабинет вбежала манипуляционная сестра. Она посмотрела на Лученко, не зная, сообщать ли новость при постороннем человеке. Наклонилась к самому уху заведующей отделением и прошептала что-то коротко.
— Как умер?! — громко воскликнула Романова.
— Умер, — беспомощно развела руками девушка.
— Быстрее звони реаниматологам!
— Уже. Они возились минут десять, стимулировали сердце, делали искусственное дыхание… Бесполезно.
Они торопливо прошли по коридору и вбежали в палату. На кровати лежал неподвижный пациент. Смерть еще не успела стереть страдальческое выражение с его лица…
На Романову было жалко смотреть. Обычно приятная, вся какая-то сдобная, из-за чего порой казалось, что и работает она не в больнице, а в цехе кондитерской фабрики — сейчас она разом поникла. Словно сдоба вмиг засохла.
— Не переживай, дорогая, — поспешила сказать Вера. — Ты не виновата. Мы врачи и должны быть готовы… Хотя я понимаю, это все равно очень ранит…
— Но ему после капельницы должно было стать легче! — растерянно сказала Елизавета Романова. — А такое впечатление, что как раз наоборот!
Внезапно от двери отделилась высокая фигура.
— Ва-ва-ва-дим Ма-ма-ма-ртынович не-не должен был ум-умереть!
Сильное заикание телохранителя словно пронзило палату электрическим напряжением.
— Вы кто? — машинально спросила Романова.
— О… О-хранник.
Вера сказала что-то уместное, соболезнующее. Но охранник покойного депутата не слышал. Пожал худыми плечами. Покачался с пяток на носки, быстро-быстро. Снова пожал плечами. Улыбнулся нервной слабой улыбкой.
— Э… этого не мм… м… Не может быть, — сказал он. Смерть Бегуна совершенно выбила охранника из колеи. Лученко внимательнее пригляделась к нему. А ведь ты, парень, слишком эмоционален для своей работы. Абсолютно не держишь удар.
— Как вас зовут? — спросила она, чтобы наладить контакт.
Он вздрогнул, стал озираться. Увидел рядом с собой маленькую женщину в халате, и в глазах его появилась искра осмысленности.
— Я-я-ремчук Ва-ва-валерий, — сказал он, спотыкаясь о каждую букву.
— Ну вот что, Валерий. Пойдемте в ординаторскую, — велела Лученко.
Она чуть ли не силой вытащила его из печальной палаты. Так. Прошли мимо фикусов, столовой в закутке, где больные глотают свое бледное пюре… Направо, мимо потемневшего бюста великого физиолога… Вот и ординаторская. Такая же точно, как и у нее самой в клинике. Шкафы с верхней одеждой, халатами и папками. На столах груды толстых переплетенных тетрадей. На стенах реклама лекарств и красочный плакат, подробно изображающий желудочно-кишечный тракт человека. В комнате двое — девушка, по виду практикантка, и тетка постарше. Пишут.
