Татьяна Степанова - Врата ночи
Согласно рассказу Кравченко, их с Мещерским курс планировал к девяти перекочевать с Большой Пироговки, где находился институт, на Воробьевы горы, в грузинский ресторан, там уже был заказан зал и музыка.
— Ну, ты знаешь, Кать, как на таких вечерах бывает — шум, гам, суета, — рассказывал Кравченко, — ребята сто лет не виделись. Кто где — град вопросов, воспоминаний. Ну, коньячку хлопнули а-ля фуршет, что с собой привезли, за встречу. Там в одном из кабинетов столик был накрыт скромненько. Короче, Серегу я в этой толчее видел только мимолетно. Один раз он ко мне с Мишкой Вороном подошел. Ну, обнялись, поздоровались. Мишка как был на курсе, так и... Эх, годы наши... Ну, в общем, вспомнили былое... Мишка рад был до чертиков, что нас увидел, сказал, что давно уже контакты с Серегой хотел наладить — у него-де фирма туристическая, опыт работы на Ближнем Востоке, а это, мол, то, что им сейчас нужно позарез... Ну тут еще к нам ребята с экономического факультета подвалили — все галдят. Отвлекся я, короче. Минут через десять Мишка Ворон подвел ко мне Серегу и еще каких-то своих двух знакомых — не наши, не с курса, а то ли его компаньоны, то ли сослуживцы — я поначалу не разобрал. Про какой-то фонд они с Серегой толковали культурно-благотворительный, который при каком-то военно-историческом обществе существует, еще что-то про терское и донское казачество, ну, ахинея, короче... Они ректора нашего приехали по поручению этого самого общества поздравлять — у них, мол, с институтом Востока какие-то Дела. Один из них — Скуратов его фамилия — визитку Сереге дал, сказал, что хочет обсудить с ним какое-то деловое предложение. Ну, тут я, Катька, опять отвлекся. Меня ребята наши позвали — Кольцов, Юлик Чен, Платонов. Заболтался я с ними. Серегу не видел. Мишка Ворон мне потом сказал, они — там еще его знакомые из этого общества были — спустились на первый этаж, где народу было поменьше. Там музей. И в одном из залов, ну как это водится на торжествах, видео было включено — ну, памятные кадры, то-се.... Потом... Что же было потом? Дай-ка вспомню. Все уже по машинам начали рассаживаться — пора было на Воробьевку отчаливать. И вдруг откуда ни возьмись Серега — белый как привидение, глазищи бешеные, вцепился в меня, аж трясется весь. Пойдем, орет, ты должен это увидеть сам, иначе мне не поверишь!
Поволок меня из вестибюля в музей. А тут наши гурьбой по лестнице спускаются — в чем дело, спрашивают? Что случилось? А Серега как ненормальный кричит: идемте все со мной, я сейчас через зал шел, а там...
Ну, Кать, ты ж Серегу знаешь. Он от всех этих ископаемых экспонатов оторваться не в силах. А музей институтский первоклассный, там вещи из археологических экспедиций выставлены и вообще разные редкости. Ну, Серега, естественно, не мог туда нос не сунуть. А там в зале видак — я ж говорю: Ну, Сережка и кричит мне: «Я на экран глянул, а там запись какая-то дикая, кошмарная. Убийство заснято! Человека убили — идемте, вы сами должны это увидеть».
Ну что ты скажешь? Пошли мы, конечно. Ввалились всей толпой в зал. Я видак включил — на пленке развалины какие-то. Тут кто-то из музейных сотрудников — они на крик сбежались — поясняет: это, мол, фильм о находках в древнем Уре. Я пленку туда-сюда перемотал — фильм и фильм. Там еще кассет была целая стопка. Мещерский орет: «Я видел, видел, убийство на пленке заснято!» Ну стали мы с ребятами кассеты смотреть. Ничего. Фильмы об институте, о юбиляре, потом какие-то красивые видовые съемки. Ничего такого — река, пустыня.
Тут наши мне тишком: чтой-то, мол, с Серегой? Вроде и за воротник особо не заливал? Мерещится, что ли, уже среди бела дня? Я их успокаивать, а Серега в бутылку полез: «Я этот ужас видел своими глазами, до конца дней не забуду, а вы мне не верите!» Короче, скандал.
Ну, кое-как замяли. Приехали на Воробьевку. Естественно, настроение уже не то. Серега мрачный, как сатана. На меня же и собак спустил: «Я тебе как другу, а ты не веришь». А я что? Я ничего, — Кравченко всплеснул руками, словно моль ловил. — Я даже думать не знаю что. Стал его утихомиривать. Кончилось тем, что он там в ресторане нализался вконец. Это Серега-то, трезвенник наш! Ну и... Все рвался куда-то — надо, мол, сказать, сообщить об убийстве, я, мол, видел. В общем... В общем, Катя, я решил: нельзя его такого одного домой отпускать.
— Правильно сделал, — лаконично подытожила Катя. А сама подумала: чтобы понять, что с ними произошло, надо хотя бы дать им время протрезвиться. — Он, кажется, вышел наконец из ванной. И кофе уже готов. И вообще, два часа ночи. На сегодня предостаточно. И для тебя, и для него. Завтра успокоится, сам толком объяснит, что он такое там видел и что его так смертельно напугало.
Кравченко глазами указал на дверь. Катя обернулась. Мещерский, вцепившись в дверной косяк, возник на пороге кухни.
— Почему ты решила, что я испугался? — спросил он хрипло. Голос его дрогнул. Катя и Кравченко переглянулись.
* * *ЕСТЬ ДНИ, КОТОРЫЕ ЛУЧШЕ ЗАБЫТЬ. Никита Колосов сто раз был готов подписаться под этой фразой. Но говорить легко. А вся беда как раз и заключалась в том, что, как ни старайся, такие дни просто невозможно вычеркнуть — они врезались в память намертво, причиняя боль.
Этот допрос он охотнее всего перепоручил бы кому-нибудь из своих подчиненных, однако...
— Мы должны четко представлять себе, что видела и слышала Медведева. Я вот протокол ее первоначальных показаний читаю. Местные сотрудники опросили ее впопыхах и очень поверхностно. Не обратили внимание на многие детали, не уточнили, не перепроверили. Я понимаю, она девчонка еще зеленая, в шоке была, плохо ей стало. Но сейчас-то она уже в норме? Ну вот и выясняйте. Это наш единственный свидетель. Необходимо срочно ее передопросить. Ни в коем случае не тяните с этим.
Поручение допросить свидетеля Настю Медведеву тринадцати с половиной лет, учащуюся Знаменского художественно-промышленного колледжа, было отдано старшим следователем областной прокуратуры начальнику отдела убийств областного главка Никите Колосову жестким приказным тоном. Но огрызаться Никита не собирался. Следователь был абсолютно прав: там, в Знаменском, местные сыщики просто лопухнулись. И хотя в душе Колосов охотнее всего переадресовал бы проведение этого допроса кому-нибудь из своих в отделе по раскрытию убийств, он знал: как бы ему ни хотелось, так он не поступит. Потому что он сам, как и следователь прокуратуры, хотел знать, что же на самом деле произошло с девочкой, перед тем как она увидела ЭТО и от ужаса лишилась чувств.
Настю Медведеву привезли в управление розыска на Никитский переулок к десяти часам утра. Ее сопровождала мать, но мать попросили подождать в соседнем кабинете. Колосов хотел поговорить с Настей с глазу на глаз.
Девочка вошла, тихо поздоровалась, села на стул. Нескладный, смешной и милый подросток: веснушки, пухлые губки бантиком, ямочки на щеках, русые волосы перетянуты резинкой в хвост, умопомрачительное количество тоненьких металлических колечек на тонких детских пальцах, светлые ресницы и...
Настя подняла глаза, и Колосов почувствовал, как сжалось его сердце — у милых смешных подростков, у этих унизанных «недельками» девчушек не может быть, не должно быть такого испуганного, затравленного взгляда, таких скорбных складок у губ, такого недетского страдания на лице.
— Настя, как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Получше?
— Да, — девочка отвечала очень тихо.
— А что врач сказал?
— Сотрясения нет. Ушиб.
— Голова больше не кружится?
— Нет.
— Ты можешь мне рассказать, что произошло?
— Я уже рассказывала.
— Я знаю. Но мне необходимо знать. Понимаешь?
— Да. Понимаю.
Он слушал ее, сверяясь с текстом первоначального опроса, снятого Знаменскими оперативниками прямо там, на месте, в присутствии врача «Скорой», вызванной перепуганными пассажирами электрички, нашедшими Настю и поднявшими тревогу.
Итак, согласно показаниям, вчера в половине двенадцатого ночи Настя Медведева вместе с подругами по колледжу на предпоследней вечерней электричке возвращалась в родное Знаменское из Москвы с концерта любимой рок-группы в Лужниках. Девочки так припозднились с разрешения родителей — ведь возвращались они домой большой компанией, да и жили все в соседних домах. От платформы до микрорайона тоже было недалеко: через аллею городского парка, рассеченного улицей Первопроходчиков.
— Настя, когда ты с девочками шла по аллее, вы кого-нибудь видели? Ты вот говорила, вроде заметила что-то? — спросил Никита.
— Я видела автомобильные фары в конце аллеи, на перекрестке.
— Машина проезжала или стояла?
— Проезжала. Фары нас ослепили.
— Ты не заметила, какая это была машина?
— По-моему, большая, грузовая. Гудела так... с напрягом. Но было темно. А когда мы дошли до перекрестка, ее уже там не было.
— Там ты и рассталась с подружками?
— Да, они в семнадцатом доме живут, а я в двенадцатом.
