Дмитрий Агалаков - Ангел в петле
— При чем тут наш дом?
— Как это при чем? Ты думаешь, мальчик, я был таким дураком, когда подписывал с тобойнашконтракт? И с твоей матерью? Ты думаешь, я не предполагал, что однажды у тебя, психопата, случится бзик, и ты плюнешь в лицо тому, кто открыл тебя миру? Кто создал из тебя маленького гения и готов был кричать об этом на каждом перекрестке? Ведь это я тебе дал простор для творчества, иначе бы тебя давно заплевали сверстники в той дыре, где ты родился. Да ты обязан мне больше, чем матери. Потому что ты бы задыхался в своей конуре, ел бы гнусную похлебку, которую бы тебе варили из квашеной капусты, — капусты, которую твоя мать так любит солить на зиму. У вас же каждый обед был как на поминках, вспомни! Нет, ты переехал в большой город. Ты можешь купить себе все без исключения, и у тебя хватит для этого денег. И вот теперь, после всего, ты хочешь выставить меня из этих стен? Это такая благодарность? И только потому, что я не поделился с тобой своей женой? Как чукча с заезжим на ночь гостем! — рявкнул он. — Или все обстоит не так?!
Он двинулся на Инокова, тот отступил. Савинов резко выставил руку с указательным пальцем вперед — Илья отпрянул, точно ожидая удара.
— Пойми, ты зависишь от меня целиком и полностью. Ты и твоя мать. Но я готов забыть обо всем, — приблизившись к Илье почти вплотную, продолжал Савинов. — О твоей наглости, глупости, ненависти ко мне. Все, что от тебя требуется, — это добросовестно работать на меня, по честному договору, десять лет. Твоя работа на меня прекратится, когда ты будешь еще молод, тебе едва исполнится тридцать лет. Вся жизнь впереди! К тому времени у тебя будет мировая слава, и ты будешь полновластным хозяином всех своих ангелов и подсолнухов! Черт бы их подрал…
При последних словах язвительная усмешка проползла по губам Инокова. И Савинов, которого точно кольнуло что-то, вновь обернулся к стоявшему в середине мастерской мольберту.
— Ты мне хочешь что-нибудь сказать? — спросил он.
— Я люблю ее, — твердо сказал Илья. — И не хочу без нее жить.
— Вот ты о чем… Но тебе придется жить без нее. — Он выговорил по слогам: — Рита — мо-я же-на.
И вдруг, сев на диван, Илья заплакал, сжав колени, закрыв руками лицо. Он рыдал, как рыдает обиженный на весь белый свет ребенок, у которого отнимают что-то бесценное для него, в чем заключается весь его детский мир.
— Я выброшу кисти, краски, все, — сквозь слезы проговорил он. — Без нее я не хочу рисовать. Не буду.
— Будешь, Илья, будешь. — Савинов прохаживался по комнате. — И все это ты станешь делать без Риты. Я уже говорил: я — деловой человек и привык, чтобы обе стороны соблюдали договор. Предательство и вероломство — самый страшный грех для бизнесмена. «Смертный грех». — Он остановился около мольберта, протянул руку к тряпице, закрывающей холст.
— Не трогайте! — Иноков подскочил с дивана. — Это — мое!
— Нет, это уже мое. С того самого момента, как ты нанес первый мазок на холст… Ты хочешь ударить меня?
Иноков отрицательно замотал головой, и вновь на губах его, теперь мокрых от слез, появилась язвительная улыбка. Утерев тыльной стороной ладони нос, он сел на диван, перекинул крест-накрест ноги.
Это был красноречивый жест: берите, если это ваше!
Савинов потянул материал вниз, и тот пополз, открывая полотно… На багряной, точно пропитанной кровью драпировке, лежала обнаженная женщина, заложив руки за голову и разбросав в сторону ноги, открывая себя целиком, точно вожделея весь мир. В ней было поровну красоты и уродства. Это было притягательно и страшно одновременно. Гений Инокова уловил две силы, властвующие над человеком с начала всех начал, и выставил их напоказ. И чем больше Савинов всматривался в женщину, тем больше находил в ней черты Риты. Но эта мелочь была всего лишь подсознательной местью им обоим — ненавистному рабовладельцу и его жене!..
Главное Дмитрий Савинов заметил не сразу. То, что оказалось за багряным лежаком. За ним, на темном поле, стояли тени. Они точно приближались к ложу, тянули к нему руки. Это были прежние ангелы, но потемневшие, с искаженными лицами, похожие скорее на блуждающих и не могущих найти себе приюта призраков…
Савинов посмотрел на художника. Тот продолжал улыбаться, и в улыбке этой было что-то от победителя, пусть лежащего на обеих лопатках. Для Инокова сейчас рождался новый мир. Солнечные цветы и белые ангелы уходили прочь — впереди были выкошенные поля и демоны.
Но почему же так скоро? Точно снежный ком…
— Мне нравится эта работа, — сказала Савинов и набросил на полотно материал.
Иноков не ответил. Савинов усмехнулся:
— Что до твоих ангелов и подсолнухов, облаков и солнца, вечного лета — все это мне надоело. Я рад, что ты нашел что-то новое. — Он лукавил, но как тонко! — Работай, твори.
Подойдя к двери, потянув ее на себя, Савинов нос к носу столкнулся с хозяйкой дома. Наверняка она подслушивала их разговор от начала до конца.
— Ну так что, Зинаида Ивановна, — выходя в коридор, закрывая за собой дверь, ледяным тоном проговорил он. — Хотите лишиться всего: квартиры, денег? Пойти по миру, так сказать, в исподнем? — Он видел, как, отступая, женщина бледнела, готова была упасть в обморок. — А то и сесть в тюрьму? По полной — за грабеж средь бела дня? Устроить вам такой поворот судьбы?
— Господи, Дмитрий Павлович…
— Так устроить или нет?
— Господи…
— Так вот, если вы этого не хотите, уважаемая Зинаида Ивановна, ведите меня на кухню и поите вашим замечательным чаем. Я даже готов съесть тарелку ваших изумительных щей из кислой капусты, которые столь предпочтительны в вашем доме!.. Ведите же меня! Я буду говорить, а вы станете меня слушать. — И точно регулировщик, он выставил обе руки вправо. — Только после вас. Прро-шу!
10
Письмо от Билла Андерса пришло в конце марта. Текст был на удивление коротким. Содержание таковым: художник Иноков заслуживает внимания, талант налицо. Очень возможно, однажды он добьется крупных успехов. За три картины, этот симпатичный подарок, — его, Билла Андерса, благодарность. Сейчас он приехать в Москву никак не может, у него дела в Лондоне, но если в ближайшее время он окажется в России, в Москве, что не исключено, то с удовольствием познакомится как с самим художником, так и с господином Самановым (последнее было уже форменным оскорблением!). Ничего о гениальности Инокова, о том, что за ним — будущее изобразительного искусства, что миру открывается не просто живописец исключительной силы, но художник-философ.
Савинов сидел в кресле с письмом в руках и курил. Итак, Билл Андерс не приезжает. Он не может прилететь в Москву — у него дела. Москву он решил променять на Лондон. Почему бы и нет? Лондон ничем не хуже Москвы. Но в Лондоне нет Инокова, и его, Дмитрия Павловича Савинова (так бы и сказал: «Саманова»). Вот в чем загвоздка.
Илья Иноков больше для Андерса не гений. Он просто «талантливый, заслуживающий внимания» художник.
Ни больше ни меньше.
Весь этот день Савинов ходил как под наркозом. Что-то случилось, какой-то шаг был сделан неверно. Но какой? Когда? Андерс был не в настроении? В этой жизни от него ушла жена? Изменила любовница? Надул компаньон? Просто в Нью-Йорке была плохая погода?.. Или все намного проще: к Андерсу попали не те картины?
Но это было еще не все. Через неделю после получения письма Савинов лежал с женой в постели и смотрел телевизор. Новости. Одной из первых новостей был репортаж о гибели американского авиалайнера над Атлантикой. Рейс: Нью-Йорк — Лондон. Погибло, или пропало без вести, сто с лишним человек. Одним из пропавших, или погибших, был американский миллионер, меценат и коллекционер, хранитель древностей и открыватель молодых талантов современности Билл Андерс…
Савинов сел на постели, потянулся к телевизору, вслушиваясь в каждое слово. Он совсем забыл о грядущей трагедии!
— Это… он? — тоже садясь, спросила Рита. — Тот самый?
— Да, — ответил Савинов.
Перед ним на экране проплыло лицо улыбающегося, седого, довольного жизнью человека. И минутой позже — другое лицо, — стоило смениться телесюжету, — но уже в воображении. Лицо художника Ильи Инокова. На следующий день после его — Дмитрия Савинова — визита мать уломала сына, заставила смириться. Но что теперь было ждать от художника, которого оскорбили, над кем насмеялись, над чьей душой совершили насилие? В этот самый момент Савинов ясно почувствовал, что его комбинация, которую он вынашивал и воплощал в жизнь столько лет и которая, без сомнений, должна была привести к успеху все его предприятие, рассыпается! Из железобетонной конструкции, монолита, стойкость которого не вызывала сомнений, она превратилась в хрупкий дом, который трещит по швам! Дом, в котором отныне придется забивать дыры чем попало. И в ход, подсказывала ему интуиция, пойдут все средства.
