Кирилл Казанцев - Рыба гниет с головы
Это могло быть и маской вольнодумца. Вот с какого бодуна он сейчас поперся на улицу с неизвестным ему человеком, который хочет с ним о чем-то поговорить? Может, как раз надеется на взятку по одному из его дел? Или все-таки интуитивно верит в добро и хочет быть на его стороне? Так Леонтьев ему ничего такого в кабинете и не стал бы говорить, все это должен сказать Антон на улице. Вопросов было много.
К удивлению Антона, Леонтьев оказался хитрее, чем он ожидал. Он выманил следователя самым прозаическим способом. Участковый просто услышал, что Казанцеву куда-то надо далеко, на другой край города, а служебной машины во дворе не оказалось. Вот он под видом своего человека, который зашел в Следственный комитет, и вызвался его подбросить до места, потому что сам туда едет. Ничего подозрительного.
И только потом на улице они сказали следователю, что хотят с ним поговорить по одному из дел. Казанцев не удивился, не испугался. Он даже как-то с пониманием кивнул головой и предложил сесть на лавку. Только высказал беспокойство, что его никто никуда не подвезет, потому что понял, что его выманили из здания ради беседы. Леонтьев заверил, что обязательно отвезет, и разговор начался.
То, что Леонтьев местный полицейский, следователь поверил, потому что в здание Следственного комитета он без удостоверения не попал бы. И в то, что Антон лейтенант полиции из Екатеринбурга, он тоже поверил сразу. И разговор пошел у них нормальный, сразу о нарушениях, безобразиях, правда, без фамилий. Но Казанцев пообещал, что если из областного центра приедут, он показания даст сразу. Заело его все это до предела.
– Я знаю статистику, – кивнул следователь, – приходилось смотреть. Так вот, по статистике МВД, в год на полицейских поступает различных жалоб по стране около ста тысяч. А судя по официальным материалам проверок, я понимаю, что расследуется процентов пять. Тех, по которым возбуждаются дела и выносятся карательные решения, – единицы, а по остальным – отказные материалы.
– А здесь, – спросил Антон, – в Сарапинске?
– Да то же самое, – махнул рукой Казанцев. – Заявлений море, я имею в виду на действия полицейских, полученные повреждения, пытки. И сотни людей ходят по городу с уведомлениями об отказе в возбуждении уголовного дела со смехотворной мотивацией. Получается, граждане у нас приходят в полицию, где сами себя бьют, калечат, у них именно там просыпаются суицидальные наклонности. Невооруженным глазом видно, что парня там били.
– И следователи это знают, понимают, но все равно отказывают?
– Он же юрист, – пожал плечами Казанцев, – он, естественно, понимает, что своим отказом в возбуждении уголовного дела сам совершает преступление. Но найдите хотя бы один случай, когда следователя привлекли по статье 285 – «Злоупотребление должностными полномочиями». Нет такой практики!
– Но почему все-таки отказывают? Берут взятки, их заставляет начальство? Подкуплены мировым империализмом?
– Что, простите?
– Это я так, – поморщился Антон, – злая ирония.
– А-а! Понимаю, – усмехнулся Казанцев. – Как это еще мы не дожили до русского бунта – жестокого и беспощадного. Так, кажется, классики писали? Тут все просто, тут не надо искать глубоких корней, потому что все заложено в системе, все лежит на поверхности. Смотрите, следователи работают с операми из территориальных отделов, они раскрывают обычные уголовные дела. Это еще та работа, потому что дел на каждом следователе столько, что за день не перечитать содержимого папок. И у оперов столько же. А без оперов раскрывать, расследовать невозможно. Следователь сам не может лазить по притонам, у него нет агентуры, доверенных лиц, у него нет своих архивов с фотографиями, с приметами, много чего нет у следователя. Следователь – это бумажный человек, юридический, процессуальный. Он сидит, думает, дает оперативникам задания, а те приносят данные, зачастую доказательства. Самому следователю склонить подследственного в разговоре к признанию удается редко.
– А признание не является прямым доказательством, – поддакнул Антон.
– Конечно. Нужны улики, прямые, а не косвенные. А их добывают оперативники. И когда поступает жалоба на того же опера, получается ни много ни мало конфликт интересов. Это же надо понять, а понять трудно, если ты в этой кухне варился. Вы вот представьте, что работаете в типичном бандитском районе. На весь район два следователя, и все проходит через них. Все! А это еще тот объем работы. И представьте, что опера погуляли, немного перебрали и побили несовершеннолетнего по пьянке. Сильно побили – сломали руку. А следователи с ними работают. У них нет дружеских отношений, они не пьют вместе – это профессиональная совместная деятельность. И практически любой следователь, и я, и вы на его месте, насколько бы ни осознавали, что все обоснованно, но расследовать это не смогли бы.
– И? – с сомнением спросил Антон.
– Обычно должно быть так. Следователь идет к своему начальнику, идет к прокурору и заявляет самоотвод. Дело передают в другой район, там расследуют, передают в суд, суд дает срок. А на деле следователь обычно просто пишет отказ. Понимаете, не потому, что этот или тот опер плохие, а потому, что это система, в которой все постепенно выстраивается так и сводится к этому.
– Получается, что существуют какие-то вневедомственные симпатии, – хмыкнул Антон.
– При чем тут симпатии? – поморщился Казанцев. – Да, следователи и оперативники из полиции носят разную форму, но они друг другу почти родные, потому что делают бок о бок одну работу, работают на одну цель. Для следователей свои опера гораздо ближе, чем начальство Следственного комитета. Я был в Уфе на повышении квалификации по линии Следственного комитета и поговорил на досуге с ребятами. Так вот, сотрудники Управления собственной безопасности рассказывали, что на две трети материалов, которые они направляют в прокуратуру, выносятся отказы. Понимаете, даже само МВД готово от этих людей отказаться, а следователи их отмазывают. Это о чем-нибудь, а говорит.
– Система?
– Конечно! Вы служите в областном центре, да еще в аппарате областного УВД. У вас там, наверное, все несколько иначе. А здесь? Какой единственный критерий при приеме на работу в полицию? Претендент должен отслужить в армии. Больше ничего не спрашивают.
– Позвольте! – возмутился Антон. – А здоровье, а медкомиссия? В том числе и психиатр! Хотя вы правы: кандидат просто справку приносит, что на учете не стоит. А как у него с головой на самом деле, выясняется потом.
– Вот-вот. В полицию в районах сейчас идут те, кто больше ничего не может. В деревне работы нет, да и не хотят они работать. Идут, где власть. Когда у меня отец ментом работал, люди их вообще не боялись…
– Ваш отец был ментом?
– Был. Еще в начале девяностых. Советские кадры были и совсем другая милиция. Представляете, по любому вопросу люди спокойно обращались. Даже по вопросам, далеким от уголовных преступлений или правопорядка. Просто верили в защиту, в помощь, уважали.
– И вы по следам отца пошли в полицию?
– Нет, я начинал в прокуратуре работать, а потом быстро ушел.
– Почему?
– Как бы это вам сказать? Потому что, в общем, это абсолютно бессмысленный орган. Во главу угла ставится только отчетность, только она волнует, только она всюду фигурирует. Это контора, которая создана ради отчетности! Бред, конечно, но выглядит именно так. «Эффективность, стабильность, раскрываемость!» Чтобы такое-то количество дел было раскрыто, не меньше, чем в прошлом году, чтобы не было прекращенных. Поэтому в большинстве случаев определенного типа дела и не возбуждают. Чтобы не прекращать. С каким обвинением дело в суд направили, с таким и должно идти. Не дай бог, переквалифицируют на менее тяжкое. А уж если оправдают, то получишь ты от начальства неприятностей по полной программе!
– Значит, вот в такой каше вы тут и варитесь, – задумчиво проговорил Антон. – Есть мир высокого вдохновения и прекрасных чувств, а есть… Скажите, вы слышали Лару Фабиан?
– Не понял? – уставился на Антона следователь.
– Нет, ничего… многие не понимают. Вот Тимати, Серегу, «городской романс» уголовной тематики понимают, а Мирей Матье, Лару Фабиан даже не слышали. Грустно, если не сказать больше!
Полковник Рамазанов для допроса женщины занял кабинет начальника Сарапинского УВД. Собственно, начальник УВД не только не возражал, он вообще старался меньше появляться в Управлении, когда там находился Рамазанов. Всегда можно было придумать себе инспекции по районам, проверки несения службы участковыми, инспекторами ДПС. Да мало ли, хозяйство в районе большое.
Сейчас перед ним сидел не матерый уголовник, не «баклан» какой-нибудь, не алкаш, которого регулярно раз в месяц привозят из-за домашних дебошей. Перед ним сидела обычная женщина. Лет сорок пять или пятьдесят, интеллигентного вида. Терпеть не мог Рамазанов такой вот публики. Если с уголовной братией все понятно, если на тех можно орать, давить угрозами, шантажировать, просто говорить на одном, понятном обеим сторонам языке, то тут все сложнее. Тут сейчас начнутся капризы, поджимание губ, замечания и просьбы так с ней не разговаривать, не повышать на нее голоса, начнутся угрозы пожаловаться вышестоящему начальству. Тьфу!
