Федор Московцев - Темные изумрудные волны
Он живо представил себе её, бледную, растерянную, подавленную, одиноко бредущую среди огромных сумрачных деревьев, покрытых сизым лишайником, среди покосившихся крестов и поросших мхом надгробий. Ему стало жутко.
Они шли молча. Андрей вдруг разозлился: почему она не снизойдет до объяснения?
— Могла бы предупредить, — сказал он раздраженно. — Я чуть с ума не сошел!
— А ты бы мог сходить мне за лекарством в санаторий. Или куда-нибудь еще.
Она говорила странным, изменившимся голосом. Да, ему было известно, что у неё болит живот. Он переживал. Расстраивался, может быть, даже больше неё… Но она могла бы хоть как-то намекнуть!
— Сказала бы хоть что-нибудь, подала бы знак…
— Ты все прекрасно знал! Ты эгоист! Совсем не чуткий. Тебе одно только нужно. Интересуешься мной только в определенные моменты. Когда мне нельзя, ты не обращаешь на меня внимание, будто меня не существует.
Он заговорил примирительным тоном, пытаясь её успокоить, назвал себя болваном, сказал, что сейчас же сбегает за лекарством, и попросил не капризничать и не утрировать. Он ловит каждый её вздох — конечно, если она находится рядом, а не ходит дышать туда, где её невозможно найти.
— Это не каприз! Я вижу твое потребительское отношение.
— Сейчас сбегаю за лекарством.
— Спасибо, я уже сходила.
Они подошли к дому. Андрей сказал, что постарался для неё и приготовил вкусную еду.
— Тоже мне, доктор. Фашист в белом халате, — буркнула она и первой прошла на кухню.
Обедала Катя без аппетита. От вина отказалась. Андрей пробовал пошутить — сказал, что вино повышает уровень гемоглобина в крови. Когда ей хотелось выпить, она всегда так говорила, и выпивала столько, чтоб наверняка… Она не отреагировала.
Тут появился Иорам. Он заглянул в холодильник, потом посмотрел на стол, и недовольно проворчал:
— Баба моя думает о гостях меньше, чем пчела о шашлыке. Вот у тебя, Андрей, хорошая хозяйка!
Катя благодарно посмотрела на него и улыбнулась. Когда он вышел, лицо её снова погрустнело. Андрей обиделся на то, что она приветливо посмотрела на хозяина, а на него смотрит, как на пустое место. До конца обеда они не разговаривали.
Иорам, этот балагур и весельчак, любил поворчать на жену, особенно, когда выпивал. Пьяный, он мог прикрикнуть на неё, мог говорить с ней пренебрежительно и грубо, она к этому относилась спокойно. Очевидно, у них было достаточно точек соприкосновения, чтобы быть вместе.
Нина Алексеевна была у него чуть ли не десятой по счету женой. От предыдущих жен у него две дочери и сын, у неё — один сын.
Когда Иорам сидел без работы, они жили на её деньги. Принадлежавшая Нине Алексеевне квартира также приносила доход — её сдавали отдыхающим.
В целом, они вполне устраивали друг друга. Нина Алексеевна была довольна тем, что муж, хоть и часто буянит, но не гуляет — отгулял уже своё, да и не на что. Сама русская, она была невысокого мнения о русских мужчинах: пьяницы, хозяйством не занимаются. Таким был её первый муж. Местных мужчин, абхазцев и грузин, она тоже недолюбливала: жен запирают дома, сами гуляют с русскими бабами, которых совсем не уважают, и держат чуть ли не за проституток.
Иорам был для неё как раз то, что нужно: не гуляет, а если выпивает, то держит себя в руках, пусть заработки нерегулярные, зато ведет хозяйство — поддерживает дом и участок.
После обеда они вышли на улицу. Катя стояла перед ним все еще бледная, осунувшаяся, с потухшим взглядом, устремленным куда-то вдаль. На ней была его футболка, которая была ей велика, в ней Катя казалась похудевшей и беспомощной.
— Что будем делать? — спросил Андрей бесцветным тоном.
— Ты обещал меня свозить на горную речку, — ответила она, не глядя в его сторону. — Прости, что напоминаю.
— Конечно, я не держу своего слова, — съязвил он. — Я ведь такой плохой.
И пошел к Иораму, чтобы взять ключи от старенькой «копейки», которую хозяин любезно предоставлял для разъездов.
Через полчаса они выехали. Андрей вел машину, время от времени сверяясь со схемой, которую Иорам нарисовал на замызганном клочке бумаги.
Сначала ехали лесом, а там, где он редел, и дорога подбиралась близко к обрыву, горные хребты разворачивались грандиозной панорамой. Угрюмые цепи гор уходили в необозримое пространство.
Пройдя над обрывом, дорога снова уходила в молчаливую лесную чащу, и остроглавые вершины то появлялись, то исчезали за деревьями. Ехали долго. Катя задремала. Мимо проплывали нерасчесанные вершины сосен и мутные валы далеких гор.
Андрей начал беспокоиться, правильно ли едет. Наконец, дорога пошла над ущельем, по дну которого текла река. Он успокоился: уже близко. Река в этом месте текла спокойно, величаво. А нужно было доехать до порогов, и, если удастся, до водопада. Ущелье все больше сужалось. Все больше подступали к нему высокие горы. Повсюду были видны набросанные с вершин камни. Края ущелья неровные, и дорога беспрерывно петляла, напоминая собой бесконечный лабиринт. Приходилось ехать осторожно — из-за поворота в любой момент могла показаться встречная машина. Неприветливо было в этой каменной щели. Иногда попадались одиночные деревья и заросли, скрашивавшие мрачный пейзаж.
Вскоре послышался отдаленный гул, и за очередным поворотом показался водопад. Дальше дорога уходила влево, совсем близко к водопаду было не подъехать. Подступы к нему преграждали хаотические нагромождения гор. Каким-то чудом над ущельем удерживались каменные громады. Кажется, дотронься до них, и всей тяжестью своей сорвутся они в пропасть. Андрей припарковался на небольшой площадке, заваленной обломками скалы, в нескольких метрах от края обрыва.
Они вышли. Серое непроглядное небо нависло над скалами. Прохлада исходила от них, а гул бурлящей реки отдавался в расселинах адским ревом. Змеиные водовороты зловеще засасывали тяжелую пену. На крутые берега свирепо набрасывались бушующие валы. Хаос коричневых волн разъяренно швырял камни и с неукротимым воем мчался вниз по течению. Тесно реке в крутых берегах, в тисках высоких гор. В бешеной злобе силилась она раздвинуть выступы скал, разметать стремительным потоком каменистые перекаты, срезать выступы.
Катя молчала. На лицо её легла белая тень. Неподвижно стояла она с остановившимся взглядом больших глубоких глаз. Тягостное молчание исходило от неё. Андрей не решался что-либо сказать, настолько непонятным казалось ему её настроение. Наконец, он горестно проронил:
— Бог мой, тебе плохо? Может, мы зря сюда поехали?
Катя подошла к нему вплотную и сказала:
— Почему нигде не сказано, что делать с недотепами?!
Она стояла перед ним грустная, несчастная, потерянная.
«Да что с ней сегодня такое?!» — мысленно воскликнул Андрей.
Он обнял её и крепко сжал, целуя её волосы, лоб, глаза. Она подняла голову, губы её были полуоткрыты. Он поцеловал их, она ответила на его поцелуй.
— Дождалась, наконец!
Они присели на камень и долго сидели молча, обнявшись. Потом она предложила отъехать отсюда — тут слишком громко.
Проехав километр, Андрей остановил машину возле леса, между двух развесистых деревьев. Глухой рокот доносился откуда-то издалека, как будто из подземелья.
— Мне нужен гемоглобин. — сказала она, когда вышли из машины.
Андрей с готовностью подставил свою шею под её зубки.
— Ты брал с собой бутылку, я видела!
Он вернулся к машине и достал с заднего сиденья сумку, куда положил бутылку красного вина. Взяв её, вернулся к Кате. Это было домашнее вино, ароматное и терпкое, Иорам заготавливал его декалитрами.
Сделав пару глотков, она попросила Андрея что-нибудь рассказать — в этот день он прямо-таки измучил её своим невниманием. Он тут же нашелся.
— Знакомый отца, он москвич, как-то ехал по городу. Машину останавливает девушка и просит подвезти на Белорусский вокзал. Она опаздывала на Минский поезд. Еще эти пробки, они приехали впритык. Денег он с неё не взял — просто хотел сделать приятное. А телефон спросить постеснялся. Девушка взяла свои вещи и побежала на поезд. Уже выехав на Малую Грузинскую, он увидел, что она забыла сумочку. Вернувшись к вокзалу, взял сумочку, и побежал на перрон, но поезд уже ушел. Недолго думая, он на машине поехал в Минск и утром встретил её на вокзале — с цветами и с сумочкой. Они вместе провели неделю в Минске, и все у них было хорошо.
— А потом?
— А потом он подсел на это дело — разные девушки, разные вокзалы, разные города…
— Ну, правда, расскажи!
— Не знаю, если честно. Не слежу за его личной жизнью.
— Правда? — спросила она саркастическим тоном. — А мне так кажется, что ты какой-то летописец чужой личной жизни; все время рассказываешь про своих знакомых, и никогда — о себе. Когда твой рассказ предваряется этим вступлением — «один мой знакомый» — меня уже начинает трясти. Твоя личная жизнь до меня, — это что, военная тайна?!
