Инна Тронина - Отторжение
— Только от нас зависит, пропадёт он или нет. — Гай пожал мой локоть маленькой жёлтой ручкой. — В музыкальную школу — обязательно. А потом, возможно, и в училище…
— Я тоже пою под гитару, — заметил Андрей. — И отныне включаю песню «Эхо» в свой репертуар. Обязательно буду упоминать, что автор музыки — героиня обороны Дома Советов Оксана Бабенко.
Прохорович кивнул. А потом поднялся, давая понять, что трапеза окончена — пора и за дело. Брагин только сейчас перестал вытирать слёзы.
Олесь и Орест повисли у меня на руках, заглядывали в лицо. Им было очень интересно. Братья давно просились ехать со мной на ту квартиру. И никак болванам этим было не доказать, что такое невозможно.
— Может, Сашку привет передать? — шёпотом спросил Озирский.
— Передай. И пусть живут счастливо с Инессой. Она действительно забеременела?
— Да. Их ребёнок будет ровно на год моложе твоей Октябрины. Если, конечно, родится в срок.
Это известие, против ожидания, неприятно кольнуло меня в сердце. Получается, я ещё на что-то надеялась. Но Саша безумно хотел стать отцом, и за него рада. Возможно, всё у них образуется. Говорят, после родов женщины становятся мягче. Правда, со мной почему-то так не случилось.
Олимпиада обняла меня сзади и разревелась — в сотый раз за день. Братья крепко ко мне прижались — с двух сторон. Нас было в комнате девять человек — если считать Отку. А квартира выглядела опустевшей, неубранной. Поминальный стол, портреты родителей в цветах… А вдруг скоро там появится и третий портрет — мой собственный? Вдруг судьба окажется немилостивой, и план Гая даст сбой?
Андрей вытащил меня в прихожую. Прикрыв за собой дверь, он заговорил — тихо и чётко.
— Оксана, твоя семья стала мне родной. До конца жизни буду помнить, как Октябрина Михайловна бежала по коридору Дома нам навстречу. Как улыбалась, не зная, что живёт последние секунды. И, поверь, для твоей дочери я всё сделаю. Кавказская черешенка, украинский вареничек… Помнишь, как ты её называла, ещё не родив? Так вот, она будет счастлива. Я клянусь тебе в этом, слышишь? Но ты с этого момента не думай о ней. Ты — Дайана Косарева. У тебя нет никаких детей, и вообще никого нет. Тщательно следи за своей речью. Ни в коем случае не упоминай ни о сестре, ни о братьях, ни о дочери. Сотри их из памяти на это время. А теперь иди и прощайся с ребёнком. Прохор и так опаздывает…
На ватных ногах я вернулась к коляске, вынула заспанную доченьку и принялась, рыдая, её целовать. Ребёнок смотрел испуганно, как зверёк. Вира — высокая, худая, нервная — стояла рядом, ломала руки. Её очки с цилиндрами, чёрный учительский костюм сейчас вызывали у меня невероятную тоску. Прохор Прохорович — аккуратный, невысокий, в однобортной «тройке» асфальтового цвета — терпеливо ждал меня. Он сейчас совсем по-японски наклонил голову вперёд.
Я сделала над собой усилие и протянула дочку Виринее. Гай и Озирский могли проводить меня только до машины. Дальше нужно было ехать в сопровождении совсем других людей.
— Присесть надо! — очнулся Брагин, с шумом отодвигая стулья от стола.
Я рухнула на диван, как подкошенная. Рядом опустился Озирский с Откой на руках — взял её у Виры. Олимпиада пихнула братьев на диван, и сама уселась на краешек. А ведь, кроме меня, никто никуда не уезжал. Всё-таки Андрей переоценивает свои способности. Или я вернусь совершенно другой, или не вернусь вовсе.
Андрей стиснул моё запястье. Казалось, что он никогда не разожмёт свои длинные жёсткие пальцы. Другой рукой шеф прижимал к себе мою дочь.
5 октября. Мы пьём шампанское «Крюг» с моим сопровождающим — на борту самолёта, следующего во Владивосток. Дорога длинная, и потому стюардессы устали. Они плюнули на правила приличия и позволили пассажирам заниматься тем, чем те хотят. Лишь в салоне соблюдался относительный порядок, то есть никто не буянил и не занимался любовью.
Мы летим с громилой — откормленным и накачанным. Третьим в нашем ряду сидит вроде бы случайный парень. Но я догадываюсь, что он тоже от Ковьяра. Только делает вид, что с нами не знаком — так ему приказали.
У моего спутника мощная, как булыжник, челюсть. Кроме того, исключительно чистая, гладкая кожа, внимательные тёмные глаза. Из кармана его пиджака торчит антенна радиотелефона «Нокиа». Бортпроводница сразу же предупредила, что в полёте им пользоваться нельзя. Вадим Гуляев — так зовут моего спутника — рассыпался в любезностях перед этой пухлой блондинкой. Обещал, что к «Нокиа» и не притронется.
Странно, но Гуляев показался мне похожим на Гая — хоть и в два раза крупнее. Кроме того, он имел жёсткий, даже жестокий взгляд. А Гай, по крайней мере, в общении со мной, был добрым, милым, даже стеснительным человеком. Он вёл себя так, словно не был молодым мужчиной, а я — симпатичной девчонкой. Казалось, что при Прохоре запросто можно раздеться догола — он и бровью не поведёт.
А вот Гуляев меня уже хотел. Он часто трогал свои губы большим пальцем, касался своим коленом моего. Когда я подняла уроненный им пластиковый стаканчик, получила влажный ароматный поцелуй — прямо в губы. Хорошо, что предусмотрительно накрасила их несмываемой помадой «Колор Стей». Я чувствовала рядом напряжённое, каменное тело — как у Озирского. Только Гуляев ростом — метр девяносто. От такого амбала всего можно ждать. Но лезть на рожон в самолёте неохота.
Я попыталась как следует напиться, чтобы легче перенести приставания. Раз за разом, мысленно, убеждала себя, что такой контакт может пригодиться. И потому отталкивать руку Гуляева я не имею права. Тем более что Дайана этого не сделала бы. Она могла трахнуться с любым мужиком — лишь бы угостил «вкусняшкой»*. А я чувствовала себя, как невинная девушка, и ничего не могла поделать. Отвернувшись к иллюминатору, я закусила губу, пытаясь справиться со своими чувствами.
Гуляев навалился на меня сзади и сообщил, что является, так сказать, замом Эдуарда по охране босса. Интересно, посмеет ли он приставать ко мне при Косареве?
Заявив, что хочу спать, я отодвинулась от Вадима, насколько могла, и закрыла глаза. Тот прекратил домогательства и ушёл в туалет. Не знаю уж, с какой целью. Я, действительная разморённая водкой и шампанским, задремала под мерный гул самолётных моторов. Мне приснилось, что мы снова на объекте с Прохором Гаем. Будто бы он учит меня разряжать и заряжать разные пистолеты — «Магнум», «ТТ», «Беретту», ещё какие-то.
Передо мной возникли, как из тумана, мишени — фигуры мужчин. У одной из них оказалось лицо Вадима Гуляева. Я выстрелила в него, попала почему-то в живот. Оттуда потекла кровь, а мишень со стоном рухнула.
В диком ужасе я очнулась и увидела, что кресло Гуляева пусто — он ещё не вернулся. Дремал и другой паренёк. Он справедливо полагал, что охранять меня ещё не нужно, и с самолёта я не сбегу.
6 октября. С огромной охапкой эквадорских роз я еду в чёрном бронированном «Мерседесе». Стёкла у лимузина тонированные, кофейного цвета, и пуленепробиваемые. Примерно на таком же Гуляев вёз меня со Спиридоньевки в аэропорт «Домодедово». Тогда вместо своей родной Москвы я видела лишь огни и темноту.
А сейчас передо мной в лёгкой дымке встаёт Приморский край. Мне кажется, что я просто смотрю кино, и телик в любой момент можно выключить. Следом за нами несётся микроавтобус «Рено-Эспас» с вооружённой охраной Ковьяра — то есть с «быками» моего братца Эдика.
Где-то рядом здесь Тихий океан, но я его не вижу. Но, вдыхая сырой, мутный воздух, чувствую его близость. Кроме меня, в салоне «мерса» — Гуляев, два охранника и водила. Все молчат, как рыбы. В том числе и лапавший меня всю дорогу Вадик. Он лишь подчеркнул, что в «Рено» сидят ребята высшего класса. Все они обучены приёмам русского рукопашного боя с применением биоэнергетических эффектов.
Сейчас от Вадима не несёт перегаром. Он приятно пахнет одеколоном «Деним Торнадо». Все члены группировки здоровые и мощные, как атланты у Эрмитажа в Питере.
Я постоянно зеваю. Глаза закрываются сами собой. Никак не могу привыкнуть к местному времени, и страшно хочу спать. Голова сама собой клонится к плечу Гуляева. Тот радостно позволяет мне устроиться удобнее. Мне кажется, что он жалеет о напрасно потраченном времени — в самолёте. А тут Косарев может не одобрить. По крайней мере, до тех пор, пока они эту тему не перетрут. Значит, можно дремать спокойно — как утонувшие корабли в здешней бухте.
Сейчас я в одежде Дайаны. Это — шляпка-таблетка с вуалью, белая блузка с воротником «ришелье»*, трикотажный пуловер и широкая длинная юбка. Поверх всего — кашемировое пальто до пят. Кроме блузки, всё чёрное. Диана носила траур по родителям, что подходило и для меня.
Улицы Владивостока показались мне чересчур холмистыми и узкими. Я узнала памятник Борцам за власть Советов, который видела по телику. Наверное, он расположен в центре города. Сам Владик состоит из невысоких обшарпанных домиков, разбросанных по склонам сопок и по берегам — как я думала, Тихого океана. А оказалось, что это — бухта Золотой Рог. А сам город расположен на юге полуострова Муравьёва-Амурского.
