Инна Тронина - Отторжение
Я бросилась к окну, натыкаясь в темноте на стулья, на коляску, на сервировочный столик. Потом отдёрнула штору и увидела, как джип «Ниссан-Патроль» выворачивает на улицу 1905 года, зевнула и пальцами вытерла с ресниц слёзы.
3 октября. К духам «Пешн» я едва привыкла — мне их запах никогда не нравился. Но делать нечего — ими пользуется Дайана. А Эдик мог про такую привычку узнать — хотя бы ненароком. Только сегодня, проснувшись после всего в первом часу дня, я поняла — Дайана неплохая девчонка. И мне жаль будет с ней расставаться. Но, если нам обеим повезёт, мы будем перезваниваться, общаться, ходить друг к другу на день рождения. Ещё Дайана сказала, что хотела бы увидеть мою дочку. Я обещала — но после возвращения.
В пять часов вечера явились Озирский с Гаем, выпили по чашке кофе. А потом, кинув детей на новую нянюшку Нику, присланную Андреем, мы под проливным дождём поехали на объект. Я и шеф очень жалели, что не смогли побывать сегодня у «Белого Дома». Но мы оба понимали, что участвуем в подготовке секретной операции, и это невозможно.
— Все мероприятия завтра, — шепнул мне Озирский, утешая.
При запертых дверях Прохор Прохорович в присутствии Озирского ещё раз провёл компьютерный психоанализ. Без него меня нельзя было «погружать». Бедняга Гай, оказывается, забросил дом и семью, пока работал со мной. Венцом наших адовых трудов оказалось испытание на так называемом «детекторе правды».
Закончив возню с компьютером и немного подумав, Прохор Прохорович заявил, что я способна на криминальные поступки, к алкоголизации не расположена, а вот к наркотизации и суициду склонна. Мои психические травмы удалось если не устранить, то подлечить. Как выражается Озирский, Гай создал определённую фабулу. Он влез мне в душу, нашёл повреждения в психике. Для меня была разработана индивидуальная программа.
Все эти дни я почти не снимала наушники плейера. Неслышные команды капали мне на мозги и оседали в них. Глядя на Гая, я подумала, что с таким приборчиком, он может стать властелином мира. И Озирский со мной согласился, когда я сказала это вслух. Дважды, в начале и в конце процесса, к моей голове присоединяли электроды, связанные с прибором, называемым энцефалографом.
На мониторе мне показали разные символы, записывали биотоки мозга, исходя из показателей, Гай и делал выводы. Твёрдо знаю лишь, что я теперь другая. Не та, что целовалась с Сашей Николаевым на тахте, когда в комнату влетел взбешённый шеф. Интересно, что же он всё-таки решил делать с Рониным? Получается, что воздействием на подсознание Гай изменил меня. Я даже не представляла, что символы, слова и образы имеют очень важное значение.
Кроме того, что Прохор Прохорович работал со мной сам, он три раза привозил на объект врача с голубыми глазами, тоже кагэбешника. Я уже ни в чём не сомневаюсь, ничего не боюсь. Мне до дрожи в коленях хочется попасть во Владивосток. В моём кармане лежит паспорт на имя Дайаны Косаревой. А в сумочке я должна носить фотографии людей, которые якобы были моими родителями.
Я сказала, что у меня заболела голова. Я не смогла терпеть, едва не потеряла сознание. Может быть, сказывается воздействие на мозг? Озирский нырнул в свой «дипломат» и достал импортное лекарство «Оптальгин-теба». От лекарства мне полегчало. Гай сказал шефу, чтобы тот скорее вёз меня домой. Пока Андрей гнал «Чероки» от объекта до дома, я пришла в себя.
На сон грядущий я приняла ванну с ароматическими маслами. Только когда стояла под душем, боль из головы окончательно ушла. Потом Олимпиада принесла мне дочку, положила под бочок. Дала ребёнку соску-бутылочку в цветочек с тёплой «Боной». И в этот момент я окончательно поверила, что вернусь.
Прохору Гаю удалось избавить меня от многих комплексов, от душевной немощи. Прохор — волшебник! Он творит чудеса. Теперь мне кажется, что я проживу сто лет. И это чувство надо сохранить как можно дольше. В идеале — до того самого дня, когда задание будет выполнено.
4 октября 1994 года. Вот и прошли эти 365 дней. С утра идёт дождь — видимо, к счастью. В расстрельный день, наоборот, светило солнце. Я смотрю на забрызганное оконное стекло и пытаюсь запомнить каждую минуту, проведённую дома. Вчерашнего благодушия как не бывало. Я вся дрожу. Неужели Гай всё-таки не сумел меня закодировать?
Свет в квартире горит тускло. За окном темно — будто в полдень смеркается. Сильный ветер треплет деревья и кусты. На ветках не осталось почти ни одного листочка. Будь такая погода назад, «Белый Дом» не загорелся бы.
Ещё ко вчерашнему дню мы приготовили для поминок водку и кутью, а также собрали мою «отвальную». Готовили Липка с женой Прохора Виринеей, которая сама вызвалась напечь блинов. Несмотря на почти шоковое состояние, я всё же интересовалась стряпнёй. Виринея посоветовала приготовить курицу в соусе из антоновки с карри. Мы поджарили лук, чеснок, четвертинки антоновских яблок в подсолнечном масле. Подбавили немного порошка карри.
Потом оставили латку на плите и отправились купать Оту. Я старалась не думать о том, что этот банный день может стать для нас последним. Виринея расчувствовалась и даже всплакнула над ванночкой. Наверное, я плохая мать — слишком молодая и неумелая. А теперь и вовсе бросаю ребёнка на чужих людей. И Ота словно почувствовала всю важность момента. Она никак не желала уходить с моих рук, хныкала, кричала.
Я укачивала её, пела колыбельные, носила по комнате, но всё тщетно. Дочка так и не уснула до тех пор, пока мы не уехали на кладбище. С ней осталась Виринея Гай. Маленькая моя, кого ты будешь называть мамой, если я не вернусь?… За это время жена Прохора обещала довести курицу до совершенства, чтобы достойно нас встретить.
Пока мы делали горячий десерт из яблок — со сдобной крошкой и молочно-ванильным соусом, — пришёл Озирский и сообщил, что Саша Николаев попал в больницу. У него загноилась рана, и врачи побоялись заражения крови. Инесса его навещает, носит передачи, как и положено верной жене. Но это вовсе не значит, что их отношения окончательно наладились. Так уже было не раз, а потом снова начинались разборки.
На Николо-Архангельское кладбище мы выехали в час дня. Вёл джип Роман Брагин. Пассажирами были я, Андрей, Липка и братья. Если бы не отъезд, можно было перенести визит, но сейчас у нас не было выбора. Ночью я улетаю во Владивосток. Там меня встречает «братец» Эдик, который постоянно сопровождает главаря. Между прочим, мы с Косаревым два раза говорили по телефону. В это время я находилась в квартире Дайаны.
Вроде бы, Косарев ничего не заподозрил. Голоса у нас с его сестрой тоже одинаковые. Да Эдик никогда с Дайаной и не общался — разве что в детстве. Гай гарантирует, что с его стороны проколов нет. Но Ковьяр наводнил спецслужбы своими агентами. К тому же, нельзя оставлять без внимания возможность неожиданного развития событий.
— Пока они о подмене не догадываются, — твёрдо заявил подполковник. — Но за дальнейшее ручаться не могу. Я — не Господь Бог. Будем надеяться на лучшее — без этого нельзя работать…
Прохор сказал это сегодня, когда привёз жену на Звенигородку. Потом он уехал, оставив Виринею в нашей квартире. Руководитель операции срочно потребовал его отчёта.
У нас же оставалось очень мало времени на посещение могилы родителей. Кроме того, надо было проскользнуть незаметно — пока рядом никого нет. Да под таким дождём никто и не пошёл бы на кладбище — дураков нет. Конечно, как я и думала — ни букетика! Всё собирались поминать Рину, и ни одна свинья не появилась. Думали просто пожрать у нас на дармовщинку. И заодно поглядеть, как мы живём, какой у меня муж, если он есть. А для этого любой предлог сгодится, как известно.
Мы положили четыре белых букета по восемь цветов. Повесили красивый венок на ограду. Я смотрела на фотографии папы и мамы, до крови кусала губы. А родители смотрели на меня — с жалостью и надеждой. Лица у них были совсем живые и очень виноватые. Родители словно просили прощения за то, что так рано ушли, бросив на меня малышню.
Потом папа как будто подмигнул: «Ксанка, выше нос! Всё будет хорошо!» А по маминому лицу, как слёзы, катились дождевые капли.
Мы стояли под чёрными громадными зонтами. Но, тем менее, промокли. Особенно досталось ногам. Братья замёрзли, начали ныть и проситься домой. А ведь сегодня им позволили не ходить в школу, так что могли бы и потерпеть. А вот Липка, замотанная в чёрный платок, разревелась. Я опять удивилась, что причитает она точь-в-точь как мама — нежно и звонко.
На этом месте мы оплакивали отца пять лет назад. Только тогда братья сидели на руках у родственников. А теперь те не могут приехать с Украины — нет денег. Озирский обнял Липку, успокаивая её. Потом вытер глаза и носы мальчишкам. А моя сестрица сунула свои ледяные руки Андрею в рукава — погреться.
