Виктор Галданов - Аптечное дело
— Ну это уже не моя проблема, — закончил я.
Девушка села рядом с отцом и взяла его за руку.
— Ты не должен думать обо мне, — сказала она. — Не должен.
— Как же я могу не думать о тебе?
— Ну, а что хорошего, если вас обоих замучают до смерти? — спросил я безжалостно.
Табаков прикрыл глаза.
— Миркин был у меня всю вторую половину дня, — проговорил он хрипло. — Он сказал… Да, если бы речь шла лишь обо мне, я попытался бы… Но Верочка. Я не так силен… Да и какая разница? В любом случае изобретение будет уничтожено. Поэтому зачем?.. — Голос его сорвался. — Я просто не смогу этого вынести, не смогу! Вы понимаете?
— Папа, — умоляюще произнесла девушка.
Взглянув на них, я отвернулся.
На одной из боковых полок рядом с игральными картами лежали блокнот для записи очков и карандаш. Я взял их. На самом верху первой страницы я написал печатными буквами: «Нас могут подслушивать», приписав еще несколько строчек. Потом вырвал страничку и положил блокнот и карандаш на место.
Я вернулся к Константину Табакову и положил ему руку на плечо. Ученый посмотрел на меня. От пережитых испытаний глаза его запали, а лицо осунулось и посерело.
— Кричи не кричи — делу не поможешь, — сказал я и дал ему бумажку со своим посланием.
Вероника попыталась заглянуть через плечо отца и прочесть записку, но я взял ее за руки, мягко отвел в сторону и посмотрел ей в глаза, вложив в свой взгляд всю силу, которой обладал.
— Кое в чем я, конечно, виноват, — сказал я. — Если бы я не вмешался в дело, все вообще могло пойти по-иному,
Тут открылась дверь и вошел Миркин. Он походил на главу правления крупной фирмы, покинувшего на минуту зал заседаний, чтобы ответить на телефонный звонок.
— Итак? — спросил он.
Я стоял, спокойно раскуривая сигарету.
— Что касается меня, — произнес я без тени эмоций, — ответ остается прежним: проваливай.
— Я говорю то же самое, — твердо сказала Вероника.
— Мне очень жаль. — Слова Миркина прозвучали как соболезнование. Он смотрел на Табакова.
Ученый встал с дивана. Он слегка дрожал, а глаза его горели.
— Я согласен пойти с вами на сделку. Но вы должны поклясться, что, если я выполню все ваши условия, с девочкой ничего не случится.
— Папа!
— Я клянусь, — ответил Миркин.
Ученый сцепил трясущиеся руки:
— Тогда я согласен с вашими условиями.
Миркин внимательно посмотрел на него с удовлетворением делового человека, сумевшего заключить удачный контракт.
— Я дам вам бумагу, чтобы описать всю технологию, — сказал он вполне дружелюбно. — Еще что-нибудь нужно?
Табаков покачал головой:
— Я не смогу описать процесс. Это слишком сложно, да я и не в состоянии сосредоточиться в подобных условиях… Можно все сделать значительно проще. Ведь ваш хозяин сам фармацевт. Привезите меня в лабораторию, и я продемонстрирую ему всю реакцию.
— Папочка! — умоляюще проговорила Вероника.
— Я все покажу ему, — продолжал Табаков почти истерически. — Он все поймет. И будет знать, как именно проводить эту реакцию. Писать же я ничего не буду. Только он и я, и никто больше… Никто… даже Верочка. Вы обещаете?
— Давайте вернемся в дом и поговорим с патроном, — предложил Миркин.
Он взял ученого за руку и проводил его к двери, даже не взглянув на меня. Правая рука Владимира застыла в кармане пиджака и оставалась там все время, пока он беседовал.
Вероника рванулась было за отцом, но я удержал ее.
Дверь закрылась.
Лицо ее как будто окаменело.
— Ничего уже не сделаешь, — сказал я.
Воцарилась тишина. Потом девушка вырвалась из моих рук, бросилась на диван и зарылась в подушки.
Я вновь закурил и начал медленно прохаживаться по комнате. Прошло минут десять. Вероника перевернулась на спину, уставившись в потолок ничего не выражающим взглядом. Только тогда я решился заговорить с ней. Я встал рядом и произнес еле слышно:
— Вероника…
— Он не должен был делать этого, не должен! — воскликнула она.
— Вероника, он лишь ширма для нас, а мы не должны действовать в одиночку. Я дал вашему отцу записку.
— Но это не имеет значения.
— Надеюсь, имеет. Уверен, что имеет. Я сказал ему, что делать.
Девушка села на диван, в изумлении уставившись на меня.
— Вы сказали ему… что?
— Я сказал, что и в нашей ситуации кое-что можно предпринять. Посоветовал ему взять Бурциевича в лабораторию. Во время демонстрации профессор сможет устроить взрыв. Конечно, ничего хорошего ожидать не стоит, но это втянет в историю Бурциевича, а заодно с ним и Миркина. В конце концов все может оказаться очень важным. — Голос мой звучал очень тихо, а губы едва двигались. — Может быть, я посылаю их на смерть, но эти сволочи ее заслуживают.
Девушка вскочила, схватила меня за руку, дергая ее и раскачиваясь, как будто внезапно потеряла равновесие. Ее глаза сияли, а губы были полуоткрыты.
— Вы это сделали?! — повторяла она вновь и вновь. — Вы это сделали?!
Я кивнул. Потом открылась дверь, и мы резко обернулись. Вошла Лариса.
— Привет, — сказала она.
Взглянув в ее пустые голубые глаза, не вызывавшие во мне по-прежнему никакого отклика, я небрежно положил руку в карман и ответил:
— Привет!
— Что вы делаете?
— Репетируем пьесу.
— Почему вас заперли здесь?
Я не знал, серьезно или нет относиться к ее словам.
— Мы слышали, что Миркин ищет нас, — сказал я. — Поэтому решили спрятаться в недоступном месте, чтобы он удвоил наши ставки.
— Мне показалось, что что-то случилось, — протянуло Лариса. — Я не раз видела, как с теми, кто злил папу происходили дурацкие истории. Я обычно не беспокоюсь потому что не суеверна, но вы — другое дело. Поэтому и стала наблюдать. Видела, как они принесли вас сюда. А ведь еще за ужином я предупреждала вас.
— Да, предупреждали, — проговорил я медленно.
— Чуть позже Миркин вышел отсюда с человеком, которого я ни разу не видела. Я решила выяснить, что именно происходит, но у дверей находился другой тип…
— Другой?..
— Да, какой-то толстяк. Он как-то уже был здесь в компании высокого. Миркин сказал, что это коммивояжеры. Но толстяк не позволил мне войти.
— И что же ты сделала? — спросил я напряженным голосом.
— Мне непонятно, почему это я не могу войти в свой собственный подвал, если я того хочу. Я сказала, что потеряла сережку. — В правой руке Лариса что-то держала, и когда она вытянула руку, в ней оказался обыкновенный молоток. — Пока толстяк искал сережку, я стукнула его по голове.
Я даже не смог рассмеяться. Слабая надежда, пришедшая вдруг с Ларисой, просто оглушила меня. Я грубо схватил Ларису за плечи:
— Где твой отец?
— Уехал с Миркиным и тем, другим… Поэтому я и забеспокоилась. Они сказали, что тебе кто-то позвонил и ты вынужден был срочно уехать, даже не попрощавшись со мной.
— Когда все это произошло?
Лариса слегка поморщилась от боли — я слишком сильно сжал ее плечи.
— Они уехали минут пятнадцать назад.
— Подскажи, где взять машину.
Резко распахнув дверь, я выбежал в узкий коридор с бетонными стенами. В конце была видна лестница, ведущая наверх. Я пробежал по ней и вышел через железную дверь, едва не споткнувшись о тело, лежащее снаружи.
Я перевернул человека. Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать коренастого типа, напавшего на Веронику тогда, в Рузановке.
Толстяк был недвижим, вероятно, у него был проломлен череп. Чтобы обезопасить себя от неприятных неожиданностей, я с силой ударил его головой о землю, потом выпрямился.
Пока мои глаза привыкали к темноте, я почти на ощупь двигался по асфальтированной дорожке, ведущей от убежища, сзади, спотыкаясь, шли две девушки.
Вдруг впереди кто-то метнулся. Узкий луч фонарика прорезал темноту, едва не задев меня, и скользнул мимо. Я едва успел скрыться в кустах рядом с дорожкой. Высокий человек бежал, освещая себе путь фонариком. Пирчюпис!
Когда он поравнялся со мной, я бесшумно кинулся вперед, схватив его за шею, сдавил ее так, что мгновенно лишил возможности и дышать, и говорить, и двигаться.
— Можешь это приберечь для меня на будущее, подонок, — проговорил я прямо в ухо Пирчюпису. Потом развернул его лицом к себе и, нанеся сокрушительный удар, отбросил в кусты. В этот момент из-за поворота показались девушки. Дальше мы пошли по аллее, которая вилась по заброшенному саду, пока наконец не достигли огромного дома. Мы обежали дом и на подъездной дорожке в лунном свете увидели машину, на которой я приехал сюда.
Я открыл дверцу. Вероника почти упала на переднее сиденье. Лариса стояла рядом с машиной и казалась очень растерянной. Ее лицо в темноте, лишенное всяких черт, походило на бледное пятно.
— Ты должен мне объяснить, — проговорила она с отчаянием, — в чем все-таки дело?
