Александра Мадунц - Убийство в закрытой комнате. Сборник рассказов
— Но, согласись, смерть ему удачно выпала, — фыркнул Никодим.
— Угу. Вы подстроили?
— Нет. Но не мог упустить такой красивый случай. Что до остального…
В руках Никодима словно из ниоткуда появился тот самый пропавший с рамы держатель. Старик держал его как пистолет, и направлен он был на Кирилла. Другая рука Никодима уже сжимала крохотный пульт, и его большой палец был занесен над единственной кнопкой.
— Тут ты прав, — продолжил Никодим, — Ну что ж. Дела, юноша, надо всегда доводить до конца. Попадешь в ад — передавай привет Вольдемару. Согласись, я все-таки утер ему нос.
— Вы не забыли, что уже стреляли из этой штуки? — напомнил Кирилл.
Никодим усмехнулся:
— Юноша, однозарядное оружие еще в годы моей юности считалось устаревшим.
Раздался тихий звон. В первый момент Кирилл принял его за удар колокола. Того, что звонил по нему. Потом Никодим, закатив глаза, рухнул на пол. За его спиной стояла Эльвира со сковородкой в руках.
— Особая женская магия, — с легкой улыбкой сказала она и отбросила сковородку на стол. — А ты здорово сообразил.
— Вы, как я вижу, тоже, — вернул комплимент Кирилл.
— Я? Нет. Я увидела, как ты крадешься, и решила присмотреть за тобой. У меня же ключи от всех дверей, вот я и зашла с тыла.
Она кивнула на ту дверь, что вела на улицу. Теперь она была чуть приоткрыта. По окнам скользнул свет фар.
— Приехали, — сказала Эльвира, — Как раз вовремя. Присмотри за ним, а я пойду встречу гостей.
Кирилл кивнул.
— И спасибо вам за… — Он кивнул на сковородку.
— Пустяки, сочтемся, — отозвалась Эльвира и уже в дверях оглянулась: — Кстати, если тебе надоела независимость — в моей команде найдется место для такого толкового парня.
Виктория Шервуд
Бомбейский сапфир
Не знаю, кто принес его сюда и бросил. Может быть, он стал жертвой жестоких детских игр.
Большой толстый клоун с размалеванным разноцветным лицом лежал в центре детской песочницы, обложенный камнями. Пухлые руки и ноги беспомощно раскинуты в стороны, словно в немом порыве пытались обнять этот мир, в котором бедняге не нашлось места. Точнее, место нашлось — последнее пристанище, лишенное любви. Импровизированная могила. Подружка, переехавшая в Италию, рассказывала, что там в Средние века, когда умирал актер, изготавливали его куклу в полный рост и бросали на обочине. Считалось, что, пока цела кукла, жива и душа актера. Кукла продлевала ему жизнь. Но здесь не Италия, здесь — современный Питер. Сама ассоциация показалась мне абсурдной, но непостижимым образом примирила с действительностью. Меня, книжную девочку, выпускницу философского факультета, которая шла на работу как на плаху, — так сложно примерить внутреннюю систему ценностей с внешним хаосом того заведения, куда я направлялась. Следуя какому-то непонятному жизненному парадоксу, покинув уютный университетский мирок, я вынуждена была погрузиться в самую что ни на есть жесткую реальность. Парадокс назывался «бытовые трудности» или, скорее, «личный финансовый кризис». А погружение длилось уже второй год.
Прогноз погоды не обещал дождя, но вопреки ему крупные капли, похожие на слезы, стекали по лицу клоуна. Такие же капли струились по моему лицу. Дождь, жалость и ощущение странной общности роднили меня с с большой брошенной игрушкой. Мне захотелось взять его на руки, прижать к себе, как в детстве, одушевляющем неодушевленное, и прошептать утешительные слова. Но детство осталось в далеком прошлом, как и несчастный клоун, мимо которого я проскользнула, беспомощно оглядываясь, словно могла ему помочь, но не захотела.
В гардеробе дежурной улыбкой меня приветствовал Бешеный Макс. Униформа — сюртук с позументами — очень ему шла, так же как и улыбка, делающая его правильное красивое лицо еще привлекательней. Прозвище Бешеный приклеилось к нему после того, как он неистово отпинал ногами клиента, не пожелавшего платить по счету. Хотя клиенты — это у «девочек», а у нас, официанток, гости. Таких терпил от Макса за годы его работы набралось уже немерено. Напротив Макса в полудреме восседала кассирша
Лариса, полноватая дама средних лет в темно-синем брючном костюме и белоснежной блузке. Лариса скучала. Сегодня ее смена не совпала с дежурством ее любовника — другого швейцара. Моложе лет на двадцать, он нередко сетовал коллегам: «мол, фигурка уже не та, целлюлит». И при каждом удобном случае изменял ей с более молодыми фигурками. Но Лариса, естественно, об этом не знала.
— Сегодня — полная луна, — улыбнулась она мне, — Очень опасное время. И ментовскую охрану сняли, жди беды.
До сегодняшнего вечера у нас после семи дежурили правоохранители из ближайшего отделения, но русский директор ресторана решил от их услуг отказаться, сославшись на непомерные затраты, которые якобы не окупались.
Я поддакнула Ларисе, не вступая в доверительную беседу, и прошла через зал в раздевалку. Зал был почти пуст, не считая парочки толстопузых немцев, посасывающих пиво около окна. В центре под потолком в сетке болтался неизменный муляж акулы. Сделанный так натурально, что гости верили — это настоящая чучело, а саму рыбину выловили в Красном море. В широко раскрытой пасти хищницы торчал ряд острых зубов, пара из них сломана, будто рыбина вгрызлась в кого-то, но не смогла раскусить.
Морской романтикой был пропитан весь интерьер, заточенный под трюм корабля. Но меня ожидала отнюдь не романтика. В коридоре, ведущем в раздевалку, я столкнулась с Павликом. Он уже переоделся в фирменную черную футболку с акулой на груди и шагал к барной стойке. Подмигнул мне многозначительно. Высокий, худощавый, большие глаза, опушенные густыми ресницами, волевой подбородок и слегка капризный чувственный рот. Добавьте к этому образу мягкий бархатный голос с хрипотцой, и портрет мачо ресторанного разлива готов. Павлик наводил на мысль о локомотиве, который тянет за собой вместо вагонов бесконечную череду любовниц. Сейчас за ним следовал Гриша. Мой личный враг, которого я ненавидела практически с первого дня работы здесь, который сделал все, чтобы погрузить меня в это состояние ненависти. Гриша — это не имя, а кличка, производная от фамилии Григорьев. Роста он был такого же, как и Павел, но шире того раза в два; мощный живот прикрыт кожаным фартуком. И если Павлик вполне мог примерить на себя роль провинциального героя-любовника, то Гриша напоминал жирного зарвавшегося кучера. Его кабаньи глазки скользнули по мне равнодушно. Понятно — я, к счастью, не имею для него промыслового значения, как он недавно выразился. Встретить двух барменов на пути в раздевалку — это к чему? К прибыли, не иначе, взбодрила я себя. С чаевыми мне не везло. «Слишком вид у тебя гордый, — объясняла мне Влада, одна из коллег. — Такой вид, что самой впору чаевые раздавать».
В раздевалке, к счастью, никого не было. Мужчин и женщин здесь отделял друг от друга только ряд шкафов, между которыми располагались скамейки. Слабый барьер для похоти. А ее тут было через край. Когда я впервые попала сюда, сначала, по наивности, полагала, что так и надо. Можно спрятаться от любопытных взглядов за шкафом. Но на деле все оказалось не так просто.
Пришлось не прятаться, а отбиваться. В первую очередь от Гриши. Не хотелось портить отношения, только ступив на арену ресторанного бизнеса, но пришлось выбирать: либо ты идешь на поводу у озабоченного существа, не привыкшего к отказам, либо становишься его врагом, либо увольняешься. Я выбрала второе. За что и получила свою порцию неприятностей. Гриша мстил изощренно. Когда ты попадаешь в незнакомую среду, пытаясь адаптироваться, то особенно нуждаешься в поддержке, а если вместо нее получаешь подножки на каждом шагу, то жизнь твоя превращается в ад. Гриша организовал такой персональный ад для меня. В ресторане это просто. Не так вышла, не так вымыла бокалы, не так обслуживаешь гостей. В этом он был дока. Мастерски умел выставить любого (или скорей — любую) неумехой. Если бы моя самооценка зависела от Гриши, мне впору было бы подыскать себе подходящую веревку или яд. Как ни странно, помог философский факультет, приучивший абстрагироваться и подниматься над действительностью. А действительность легко ломала все стереотипы, по-кастанедов-ски сдвигала точку сборки, отвергая все выстраданные философами постулаты. Грубая действительность в лице неутомимого бармена Олега Григорьева, по прозвищу Гриша. При этом Григорьев был давно и счастливо женат и являлся примерным отцом двух очаровательных дочек.
Трудно найти человека, который мысленно не совершил бы убийство. Я совершала его бессчетное количество раз, и каждый раз моей ментальной жертвой становился Григорьев. Я осознавала, что это неправильно, что я множу негатив, которого в этом мире хватает и без моих эмоциональных всплесков, но ничего не могла с этим поделать. Потому что Гриша стал для меня олицетворением зла и несправедливости — он правит бал, а я вынуждена довольствоваться ролью на этом его балу.
