Татьяна Полякова - Закон семи
— А каким образом кинжал в музее оказался?
— Так после смерти старца Николая, — ответила женщина. — В его вещах нашли. Жил у нас в городе человек… Кто блаженным его считал, кто сумасшедшим. Старенький уже. Говорили, из монахов. Монастырь здесь был, после революции его разорили, монахов разогнали, они подались кто куда, а этот остался. Жил в сторожке на кладбище. Два года назад захворал сильно и помер.
— Сколько же ему было лет? — удивилась я.
— Кто же знал? Он говорил, сто двенадцать. Может, так и есть, монастырь-то давно разорили, вот и выходит, что правда. Человек он был непростой: то вроде бормочет что-то непонятное, а то вдруг заговорит, да так складно, по-церковному… К нему весь город ходил, у кого какая нужда: заболел кто, муж запил или дети от рук отбились, — все к нему, а он не отказывал. В советское время его в психушку забрали, думали, все, не увидим больше старца, ан нет, вернулся и опять в свою сторожку. А в последние годы к нему даже начальство приезжало. И наше, и из области, и из других городов. Только не больно их, начальников-то, старец жаловал. Похоронили его на кладбище, рядом со сторожкой. Люди говорят, он и сейчас исцеляет, если на его могиле помолиться и помощи попросить. Мы-то думали, что его святым объявят, но наш батюшка сказал, что он грешник, а не святой. Поди разбери, что они там не поделили.
— А кинжал в музей кто принес?
— Граня. Женщина одна за ним ухаживала, он в последние годы уже слабенький был.
— А женщину эту где можно найти?
— А что ее искать? В церкви она убирается. Через парк пройдете, там церковь. Спросите Граню.
* * *В церкви стояла тишина. Служба уже закончилась, две старушки убирали оплывшие свечи. Я подошла к ним и шепотом, чтобы не нарушать тишину, спросила Граню.
— Подождите, она сейчас придет.
Я устроилась на скамье возле входа, разглядывала фрески над головой. Минут через десять ко мне подошла женщина.
— Вы меня спрашивали?
Я ожидала увидеть согбенную старушку со сморщенным личиком, а передо мной стояла совсем еще не старая, высокая крепкая женщина, волосы под темным платком отливали серебром. Ей было лет семьдесят, но лицо свежее, гладкое, глаза и вовсе казались молодыми.
Быстро справившись с растерянностью, я ответила, что меня к ней прислали из музея, и повторила байку о цикле передач на телевидении.
— О старце нашем давно хотели фильм снять, — кивнула она. — Да все что-то не получается. У духовных людей, как и у нас, грешных, свои разногласия…
— Что вы имеете в виду? — робко спросила я.
— Старец Николай святой был человек, а батюшка наш его не признает. Идемте на улицу, — позвала она.
Мы вышли в парк. Раньше это было кладбище, очертания могильных холмиков еще проступали. Кое-где были устроены клумбы, слева от церкви под липой стояла скамья, там мы и разговаривали.
— Что вам рассказать-то про него? — со вздохом спросила Граня.
Вообще-то меня интересовал кинжал, но я решила не спешить и задала совсем другой вопрос:
— Откуда старец здесь появился?
— Так он монахом был в нашем Александровском монастыре. После революции монахов разогнали, а старец здесь остался. Сколько раз его арестовывали, не счесть, и каждый раз отпускали. Бог берег, не дал ему без вести сгинуть. Жил в сторожке, милостыню собирал, глупые его за дурачка считали, а умные к его словам прислушивались. Я к нему со своей бедой пришла — муж у меня на машине разбился, вместе с детьми, боялась, руки на себя наложу, вот и пошла. Он со мной долго тогда разговаривал. Сначала я просто заходила каждый день: забегу перед работой и с работы загляну, а как вышла на пенсию, и вовсе к нему переселилась. Он к тому времени почти ослеп, оставлять его одного я боялась. Так вот и жили. К нему последние лет пятнадцать народ ехал за триста километров из соседних областей. Если б старец хотел, мог бы жить припеваючи, но он ни копейки у людей не брал. Скажет: иди в церковь, свечку поставь Николаю Чудотворцу, пачку чая возьмет или печенье, очень печенье любил, а все, что в подарок ему у сторожки оставят, детям раздаст. Ребятня со всего города так у него и толклась. Он то свистульки им сделает, то стихи смешные читает, в ладоши хлопает, сам, точно дитя малое. Очень его любили. Не все, конечно, люди-то разные. Батюшка вот нам говорит, что старца обуяла гордыня и он себя апостолом новым вообразил. Уж не знаю… Ему виднее, конечно, но по мне не было человека добрей и тверже в вере, чем старец Николай. Никогда ни о ком плохого слова не сказал. Тихий, светлый, рядом с ним и я душой светла.
— В музее мне сказали, что после его смерти вы передали им кинжал.
— Да, так и было. Только украли его сразу. Федька украл. Я теперь себя корю — зачем отдала? Старец велел кинжал сберечь, вот я и подумала, что в музее будет надежнее. А получилось… — Женщина горестно вздохнула.
— Откуда у него этот кинжал?
— Не знаю, — вроде бы удивилась Граня. — Он, когда заболел, мне про него сказал. Вещей у него вообще никаких не было, сторожка не запиралась, заходи и бери, что хочешь, да только брать-то и нечего было. Спал на лавке, ни одеяла, ни подушки, холод зимой, руки, ноги мерзнут, а он посмеивается: молитвы, говорит, согревают. Как выжил, диву даюсь, действительно человек божий. Это уж потом мужики ему «буржуйку» соорудили, а люди, что рядом жили, приносили дрова, по очереди ее топили, сам-то он забывал. А в последние годы электричество в сторожку провели, два рефлектора ему подарили, он брать не хотел, но я настояла. Пока он на службе, натоплю в сторожке, у него ж ноги болели, врач сказал, надо их в тепле держать, он и зимой, и летом в валенках ходил. Из всего имущества было у него только Евангелие. Книгу он с собой носил всегда, в кармане, потому что году в пятидесятом у него Библию украли, и он очень огорчался, а Евангелие ему кто-то принес уже позднее. Я его себе оставила на память о старце. В общем, я и знать не знала, что у него в сторожке тайник есть, а как он умирать собрался, мне про него рассказал. В стене был тайник, за лавкой, и лежал там кинжал этот. Велел хранить.
— А старец не рассказал вам, что за кинжал такой?
— Плох он был, говорить почти не мог. Сказал: сберечь надо, что кинжалов всего семь и они еще послужат. И что-то про дьявола говорил, да я не поняла.
— Кинжал ключом не называл?
— Не помню такого. Зато вспомнила: к старцу человек приезжал, давно, я тогда только за ним приглядывать стала. И человек тот о кинжале спрашивал, и рисунок показывал, говорил, что из всех монахов нашего монастыря в живых после революции остался только старец, и он, может, знает, где кинжалы. А старец сказал, что не знает. А тот засмеялся и говорит: «Разве пристало врать божьему человеку?» Я еще тогда рассердилась на него очень. Как, думаю, посмел говорить такое? А старец только улыбнулся и ответил: «Во благо иногда и соврать не грех. Тебе для баловства кинжал нужен, а это вещь святая, в грешные руки попасть не должна». И человек тот с ним согласился, попросил у старца прощения и уехал. Я потом старцу говорю: «Таких гнать надо от себя». А он мне: «Человек этот вовсе не плохой, только уж очень любопытный, а любопытство пустое тоже грех». У старца плохих людей не было, все хорошие. Вот когда он мне про кинжал-то сказал, я тот разговор и вспомнила. «За ним, — спросила, — приезжал?» А старец ответил: «За ним. И другие приедут. Но ты кинжал никому не отдавай. Если только в церковь… Но там не примут».
— Почему не примут? — удивилась я.
— Не объяснил. Потом вдруг тоже человека того вспомнил и говорит: «Убили его, Граня. Мне видение было. Но он их нашел. Не в тех руках теперь святыня, и очень меня это тревожит». Вот так и сказал, только я ничего не поняла.
— Простите, а когда приезжал тот человек?
— Давно. Лет двадцать назад, а может, и больше.
Я почувствовала легкое беспокойство и продолжала расспрашивать:
— Не помните, как звали того человека?
— Помню. Анатолий. Приезжал он как раз в свои именины, старец еще спросил: «Знаешь, день сегодня какой? Ангела твоего. Проси Господа, чтоб он всегда рядом был». У меня сына Анатолием звали, вот я и запомнила.
— Как он выглядел? — волнуясь еще больше, спросила я.
— Обыкновенно выглядел. Среднего роста, молодой, лет тридцати, светловолосый, с бородкой. Глаза у него хорошие были, да и сам веселый такой, и видно, что добрый. Еще сказал, что дочка у него родилась в апреле, как раз в Пасху, а старец ответил, значит, будет счастлива.
Как я не рухнула со скамьи, сама не представляю, потому что выходило, что у старца был мой отец. Конечно, много на свете светловолосых Анатолиев, у которых в Пасху родилась дочь, но я была уверена: человек, о котором рассказывает Граня, — мой отец. Он каким-то образом узнал, что у старца хранится кинжал или, скорее, догадывался, что тому известно нечто о его истории и местонахождении, и приехал к нему специально. А потом его убили. И если верить в пророческий дар старца, кинжалы мой отец все-таки нашел. Правда, не все, раз один из них в то время находился у старца.
