Ярослав Зуев - Будни рэкетиров или Кристина
24-е февраля, четверг
Проторчав у Андрея до обеда, и так и не придя к единому знаменателю, «только время на шару убили, е-мое», земы поплелись на остановку скоростного трамвая, где мы их, в конце концов, и обнаружили. На остановке Протасову и Волыне предстояло расстаться до вечера.
* * *– О! – воскликнул Протасов, собираясь подыматься на перрон. – Кажись, мой трамвай идет. – С лестницы послышался нарастающий гул, издаваемый дюжиной колесных пар. «Скоростные» трамваи обыкновенно ходят в сцепке по трое, напоминая обрезанные поезда метро. Зато слышно их за версту.
– Погоди, зема! – взмолился Волына. Давай, я с тобой!?
– Ты возьми меня с собой, я пройду сквозь злые ночи… – передразнил приятеля Протасов, в точности скопировав интонации Пугачевой. – Ты чего, в натуре, глухой? Или языка человеческого не понимаешь? Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону, уходили коммуняки, на гражданскую войну. Понял?
– Зема?… А может, я это…
Нет, – отрезал Протасов. – Дуй на хазе. Жрачку сварганишь.
Для задуманного Валерием мероприятия зема Вовчик годился, как бричка для полетов на Марс. Протасов ехал в гости к Армейцу. И, по правде сказать, вовсе не от того, что соскучился за стариной Эдиком, а совсем по другой причине. Дело в том, что Валерий отчаянно нуждался в машине. И, не в каких нибудь там занюханных «Жигулях», а в «конкретной тачке, чтобы асфальт срывала, и виды имела». Белый «Линкольн» Эдика как нельзя лучше подходил этому определению. Шикарный лимузин с кожаным салоном и пятью литрами под капотом был как воздух необходим для воплощения того самого плана на ТРИ МИЛЛИОНА БАКСОВ, какой он выдумал на заре, и каким он уже успел похвалиться перед Бандурой.
Стремно, зема, в селухе. По-любому! – канючил Вовчик.
А свалить ты него хочешь?
Не то слово, зема! До усерачки хочу.
Тогда не путайся под ногами. Чем раньше я тачкой разживусь, тем скорее мой план выстрелит, и мы из этой дыры чухнем, е-мое. Усек?
Так точно.
Денег будет не меряно. Бабы, пиво, и море. Прикинь?
Прикинул, – отвечал Волына, и его бледное лицо тронула пародия улыбки.
Тогда мухой дуй в Пустошь. Я буду к вечеру.
С этими словами Протасов развернулся на каблуках и понесся вверх по лестнице к перрону. Проводив кислым взглядом его могучую фигуру, быстро растворившуюся среди толпы пассажиров, Волына побрел к своему трамваю. Когда Вовчик по ступеням подымался в салон, вид у него был такой, словно он добровольно взбирается на эшафот.
* * *Вечер того же дня застал Вовчика в их унылой комнате, безнадежно «куняющим» над кастрюлей кулеша, сваренного буквально из топора. Сделал дело, гуляй смело, гласит известная народная поговорка. Вот Вовка и гулял, поклевывая носом в ритме насоса с нефтяной скважины. За этим занятием его и разбудил автомобильный сигнал, почудившийся Волыне спросонья трубой, которая всегда зовет.
Кого это черт принес? – стонал Вовчик, выглядывая в закопченное окошко. Перекошенные, вросшие в землю ворота, не открывавшиеся за ненадобностью Бог весть сколько лет, ярко освещались фарами какого-то большого автомобиля. И тут Вовчика как ошпарили.
«Иркины босяки стуканули в милицию про ППШ! – догадался Вовка, и его затошнило от страха, – это ОМОН! По мою душу!» — Глотая ртом воздух, он рванул к выходу, планируя уходить огородами, и уповая только на ноги. Он так перепугался встречи с экс-коллегами, что позабыл даже о зловещем Ночном Госте, вскрытой гробнице и сваленном кресте с инициалами некоего гражданина Пастуха В.П. – «Беги! Беги, Вовка!» – подстегивал себя бывший опер, а ветер свистел в ушах.
Пока Волына, согнувшись как диверсант, несся к спасительной стене деревьев, хозяйский сынок, паршивец Игорешка, восхищенно сверкая глазами, распахнул ворота. Ослепительно белый и длинный, как яхта какого-нибудь очередного нувориша, «Линкольн Таун Кар» Армейца закатил во двор. За рулем восседал Протасов. Кроме Валерки в салоне никого видно не было. На крыльцо вышла Ирина, а из-за материнского плеча таращила глаза Ксюшенька. Рты у обеих были открыты нараспашку.
Ни буя себе! – промолвила Ирина, в потрясении перейдя на ненормативную лексику, от которой она упорно и безрезультатно оберегала детей. Как зонтиком от дождя в наводнение.
Волына, в свете фар, заметался, как заяц на дороге, ожидая грозных окриков напополам с матом: «Стоять! Бояться! Милиция!»
Вовчик! – заорал Протасов, выбираясь из кожаного салона. – На войну собрался, Земеля?!
При первых звуках Валеркиного голоса Волына уронил оружие и задрал обе руки к звездам.
Оба-на, – засмеялся Протасов.
И только тут до Волыны дошло.
Зема?!
Ирина и дети были так поглощены роскошной машиной и самим Протасовым, непостижимым образом обернувшимся белым лебедем из гадкого утенка, в полном соответствии сказке Андерсена, что упустили из виду маленькую сценку, случившуюся между корешами. Сопровождаемый шокированными зрителями, Протасов величественно взошел на крыльцо.
В банк на работу пошел, – обронил Протасов мимоходом. – Водителем-телохранителем. Боди… это, как его… – лоб Протасова собрался глубокими складками, но блатное словечко вылетело из головы, а судя по собравшемуся вокруг контингенту, помощи ожидать было не от кого.
Бодикипером, – подсказал Игорешка, сияя.
Молоток, малой! В курсе дела. – Протасов буквально расцвел. Страсть к «прибеднению», свойственная значительной части нашего общества, была совершенно чужда самому существу Валерия Протасова. Заунывные стоны о «поющих романсы финансах», и «копеечках к копеечкам», складывающихся впоследствии в рубли, обобщаемые слоганом «А в нас ничого нема», что часто, но все же далеко не всегда соответствует текущей действительности, обошли стороной его местами широкую и незапятнанную с этой точки зрения натуру. Протасов был хвастуном. Это пускай у очередного Отца Нации какие-нибудь скромные «Жигули» 76-го года выпуска на страницах налоговой декларации (бумага вытерпит и не такое) до странности органично уживаются с бронированными лимузинами, виллами в три этажа, яхтами, и многомиллионными валютными счетами где-нибудь в далекой Швейцарии. К чести Протасова, он был вылеплен из другого теста. Он просто не знал слов «цинизм» и «ханжество». Даже сидя в долгах по самые гланды, и без копейки денег в кармане, Валерка без устали сотрясал пространство вокруг себя громогласными россказнями о сказочном богатстве, которое он якобы безалаберно промотал. Идея представиться Ирине (при заселении) бедными водителями, перегоняющими машины из России, принадлежала куда как более прагматичному Вовчику.
«Хорош, зема, бабками козырять, – зашипел тогда Волына на Валерия. – Тем более, блин, что и нету никаких бабок. Будешь корчить из себя «нового русского», она тебе в момент квартплату утроит. По-любому. Тем паче, что не живут «новые русские» в таких сраных дырах, даже когда от кредиторов бегают».
Валерий вынужден был согласиться и, скрипя сердце, долгое время строил из себя бедняка (каковым на тот момент и являлся). Нереализованное бахвальство, таким образом, накопилось в нем, как перегретый пар в неисправном бойлере, перло изо всех дыр, грозя оборвать колосники с клапанами. Числясь у Ирины в бедняках, в «голимых водилах», Валерий был вынужден и дальше держаться той же канвы, не взирая на сильнейшее желание, вылезая из лимузина, заорать на всю улицу:
«Я реально поднялся, Ирка! Я теперь даже круче, чем раньше!».
Хотя это и было полной чушью. Машину он одолжил у Армейца после долгих просьб и унижений. С «Линкольном» Армеец расставался тяжело, даже тяжелее, чем ожидал Протасов.
В банке теперь работаю, – скромно сказал Протасов, обуздав снедавших его демонов хвастовства чудовищным усилием воли. – Президента буду возить. Генерального. Я с четырнадцати лет за баранкой, чтобы вы все знали, е-мое…
Вот и хорошо, – не растерялась Ирина. – Значит, долг за последние месяцы погасишь.
Протасов, несколько оторопев, согласился.
Вовчик, там в багажнике жрачка. Вся в полиэтилене, как у белых людей. Из супермаркета. Тащи, короче, в хату.
Кроме машины, Валера выцыганил у запасливого Эдика триста долларов в долг и кое-что уже истратил. Причем, если машину Эдик одолжил на три дня, то с деньгами в душе попрощался.
За ужином, прошедшим так тепло, словно за столом сидела одна дружная семья: папа, мама, дети и дорогой их сердцу кузен, Протасов сделал Ирине предложение. Они только приступили к десерту:
Слышь, кума. Тут такое дело. Я тут это… кореша закадычного встретил. Он тренером трудится. Реально. Сборную тренирует. И этих… как их… юниоров. Чтоб ты поняла, о чем базар. Я подумал… не хило бы… твоему пацану спортом заняться.
Боксом? – испугалась Ирина, готовая сказать «Нет, нет и нет!». Бокс у Иры вызывал отвращение. В селе мужикам частенько доводилось биться, мордобоем крестьян не удивишь, но чтобы за деньги и при скоплении народа? «Один другого лупцует, и это еще спортом называется?»
