Татьяна Степанова - Пир на закате солнца
– Что вы узнали? – не выдержала Катя.
– Все.
Катя остановилась: подвальный этаж. Где она? Только что ведь свернула в этот коридор.
– Эй! Куда вы делись? Наталья!
Сквозняк за спиной Кати хлопнул дверью.
– Я вас видела с тем мальчиком, сыном Москалевых. – Катя обращалась к стенам, покрытым свежей краской. – С ним что-то происходит – нехорошее, странное. Пожалуйста, помогите мне разобраться!
Сквозняк… Дверь медленно открылась, возник коридор, упирающийся в грузовой лифт. Его железные двери тоже были открыты. В кабине Катя увидела медсестру.
– Идите сюда. – Она поманила Катю обеими руками.
На левой руке, худой и бескровной, был аккуратный маникюр, на правой – на всех пальцах обломанные ногти.
– Пожалуйста, если вы что-то знаете…
– Ближе, ближе, сюда, в лифт.
– Что общего у вас с сыном Москалева?
– Иди ссссюда-а, падаль, – прошипело из лифта.
Створки дверей начали закрываться, Катя остановилась, и тут медсестра, подавшись вперед, цепко схватила ее за сумку, втягивая внутрь. Катя рванулась назад – чисто инстинктивно, потому что и этот голос, и это лицо – там, в кабине, в бликах мертвенного оранжевого света тусклой лампочки, были голосом и лицом сумасшедшей.
Послышались громкие оживленные голоса, и в боковую дверь с улицы спустились двое солдат, тащивших мешок цемента.
Створки лифта закрылись. Катя прислонилась к стене. Солдатики, цемент… это хорошо…
Через минуту она уже пришла в себя. Выбралась на воздух, отыскала служебный вход – прежним путем: коридорами, лестницами, пустой поликлиникой – идти что-то не хотелось.
Поднялась к дверям отделения и с невообразимым облегчением увидела в холле лечащего врача, окруженного группой собровцев с Командиром во главе.
Браво, Командир! Шестое чувство, о котором вы, помнится, упоминали, вас и на этот раз не подвело.
– Я могу сказать вам только одно – это трагический несчастный случай. – Врач был угрюм и чем-то сильно встревожен. – Больной… он и прежде проявлял склонность к суициду. Мы старались этого не допустить, но…
– Столько времени лечили. Ведь товарищ Приходько на поправку же шел! – прогудел Командир.
– К сожалению, он не шел на поправку. Его состояние оставалось крайне тяжелым. – Врач увидел Катю. – Опять вы… И снова будете утверждать, что приехали только по поводу статьи?
– Нет, на этот раз статья ни при чем. – Катя уже успела отдышаться, взять себя в руки. – Я сейчас видела вашу медсестру Наталью Багрову, она… что с ней такое?
– Нам придется с ней расстаться, она не может больше исполнять свои обязанности по состоянию здоровья. Мы, вероятно, поместим ее в клинику. – Врач запнулся. – Она проводила много времени с полковником, уход за ним… это было нелегко… С медбратом, который также выполнял эти обязанности, тоже случился неприятный инцидент, но сейчас он в полном порядке.
– Багрова дружила с Раисой Чистяковой, которая была в командировке вместе с Приходько.
– Они знали друг друга со школы. Багрова… Наташа показывала мне ее письма. – Врач потупился. – Она добилась перевода в наше отделение после того, как узнала, что Приходько у нас. Она не могла смириться с пропажей подруги, с неизвестностью. Я знаю – она пыталась узнать у Приходько, но он ничего не помнил, потеря памяти – следствие шока. К тому же… он ведь был доставлен к нам из района, пограничного с Косовом, а там… Эта территория во время балканской войны неоднократно подвергалась натовским бомбардировкам – бомбы с необогащенным ураном, такое бесследно не проходит. Мы не разобрались до конца в природе его недуга, но… видимо, это была какая-то неизвестная медицине мутация… Анализы, которые мы проводили, в том числе и по крови…
У доктора зазвонил мобильный.
– Да, я слушаю. Что?!
Катя, Командир – они все смотрели на доктора. Он изменился в лице.
– Что вы сказали? Повторите. Группа? Какая еще спецгруппа? Приехали и забрали тело из морга? Но… Но мы не можем, я не могу… Официальная версия…
Он спрятал телефон в карман халата.
– Что случилось, браток? – после паузы спросил Командир.
– Тела Приходько нет в морге. – Врач смотрел на носки своих мягких мокасин. – Приехали, забрали, увезли… спецгруппа… сегодня ночью. Такое вот объяснение, значит…
Он отстранил Командира со своего пути, пошел к дверям отделения. Постоял перед этими закрытыми дверями, обернулся:
– Никто не приезжал. Не было никакой спецгруппы, я сам лично дежурил ночью. Не было никакой спецгруппы. Труп… он просто исчез. В морге госпиталя его нет.
Глава 27
Генерал и его кровь
Виктор Москалев вернулся домой с работы в девятом часу. Долго стоял в спальне перед открытым шкафом. Сложенные аккуратной стопкой рубашки, белье, галстуки. Надежда Макаровна гладила, держала все в полном порядке. Костюмы, форменный китель, парадный генеральский мундир.
Шаги за дверью – жена Регина. Войдет?
Не вошла…
Как тихо стало в этом доме…
Он закрыл шкаф. Что они раньше делали по вечерам? Не так уж часто он был дома, но все-таки. Собирались все вместе – жена, сын…
Сын…
Москалев глубоко вздохнул. Он не понимает, что происходит. Но это его, отцовская, вина. Воспитание подростка в семье… На совещании в министерстве, помнится, целый доклад длиннющий читали – «Проблемы преступности несовершеннолетних, пробелы в воспитании». Его сын ничего не украл, никого не ограбил – к счастью, он просто сбежал из дома. А потом вернулся.
И ЧТО-ТО ПРОИЗОШЛО…
Она, Регина, не дала разобраться в этом сразу, запретила ему, отцу, все: строгость, мягкость, желание все узнать, понять причину, наказать, чтобы больше было неповадно так делать, помочь… Да, да, помочь ему – Даниле. А разве желание во всем разобраться – не помощь? Разве наказание за проступок – не помощь в этом возрасте, когда еще не действуют взрослые правила, когда они только-только устанавливаются. И разве не его отцовское право устанавливать эти правила своему сыну?
Сын…
Моя кровь…
Москалев глянул на себя в зеркало: ну, что же ты? На войне не боялся, а дома труса празднуешь? Кто разберется в этом, кроме тебя?
– Где он? – спросил он у жены, выходя из спальни.
– У себя.
Он ждал, что она последует за ним наверх, к Даниле. Наверное, раньше она бы так и сделала. Вечные ее причитания: «Витя, Витя, он же еще ребенок, пожалуйста, держи себя в руках…» Но Регина только молча проводила его взглядом, стоя на пороге кухни.
За ее спиной гудела посудомоечная машина.
Москалев ждал, что и в комнате сына тоже будет шумно – телевизор гремит, компьютер – на полную катушку. Но экран и монитор были темны.
Данила встретил его у двери, услышал, как отец поднимается по лестнице.
– Чем занимаешься?
Он показал ладони.
– Я спросил, чем ты занимаешься?
– Ничем.
Москалев прошелся по комнате. Пыль… такое ощущение, что тут не убирались несколько дней. Ну да, Нади-то… Макаровны теперь нет. А жена… Что же это она и не заглядывает сюда?
Он сел на диван.
– Надо поговорить.
Данила молчал.
– Я не сержусь на тебя. Ты это запомни. – Москалев вздохнул. Трудно-то как, а? Был бы он солдат-новобранец, было бы легче во сто крат. И слова бы нашлись тут же подходящие. А тут ведь малец, двенадцать лет всего, сын… мой сын… моя кровь… – Я не сержусь. А мать – ты же видишь, она извелась вся. И эта еще беда с тетей Надей. Ты понять должен, что… В общем, поговорим, сын, серьезно.
– Я ничего не помню. – Данила смотрел в окно.
– Я твой отец и должен понять. Тебе что, плохо здесь было – со мной, с матерью?
Как от стенки горох. Никакой реакции. Или, может, подход неправильный?
– Столько людей занятых, взрослых, у которых дел невпроворот, из-за тебя все бросили, поисками твоими занялись. Ты это понимаешь? В какое положение ты меня поставил? А когда ты вернулся…
– Не надо было возвращаться.
Москалев вздрогнул. Или ему показалось? Эту фразу произнес не Данила, а кто-то совсем другой, незнакомый.
– Это что еще за новости? Я тебя спрашиваю: тебе тут что, плохо с нами? Может, в школе что? Ты в Питер хотел вернуться? Но это же блажь, ребячество. А ты уже взрослый парень, мужик. Это дошкольник нюни распускает по каждому пустяку, а ты-то уже вон какой вымахал. Скоро в училище военное будешь поступать.
Ничего в ответ, никакого отклика.
– Будешь как я, как отец твой. Думаешь, мне легко было? Совсем нелегко, но я не распускался, у меня цель в жизни была. Знаешь, какая цель?
Данила, смотревший в окно, обернулся. Что-то мелькнуло в его глазах – искорка интереса.
– Когда война кругом, тогда проще, – сказал он.
– То есть?
– Проще, папа.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Бросили гранаты в бункер… Ну в тот… ты знаешь… Столько крови сразу… И на ветках даже: помнишь, что на ветках висело, папа?
– В какой бункер?
– В тот… ты знаешь где, в горах.
Москалев почувствовал, как в горле у него внезапно пересохло. Он никогда не рассказывал дома ОБ ЭТОМ. Предположить, что сын слышал, подслушивал, когда они с Региной… Но он не рассказывал об этой спецоперации в Удагском районе даже жене и словом никогда об этом дома не обмолвился. Тяжелая операция, потери с обеих сторон – и в спецназе, и у боевиков… Они крови не боялись, но мы тоже… Если в таких делах крови бояться, то…
