Владимир Колычев - Дважды коронован
– Тогда уж лучше как свинью... Только не быть ему волком. Птицей станет. Очень низкого полета. Я знаю, кто ему передачи носит. Антонов уже сказал этому гонцу, что Спартака опустили. И здесь его опустят, и там, на воле, тоже. Ты же знаешь, какие на воле законы. Там за петуха подписываться не станут... А его опустят. Обязательно... Будет мне какой-то урод рассказывать, какой он крутой... Бригада у него на воле, ха! На жену замахнулся, на сына... Как я ему такое простить могу?
– Да, я понимаю, – кивнул Гуртов. – Только предчувствие какое-то нехорошее... Давай ему камеру отдельную оформим, если он такой крутой. Пусть живет себе в одиночестве. А там на этап сплавим.
– Может, и на этап, – кивнул Силантьев. – А может, и отпустить придется. У него ж денег много, он и откупиться может...
– А не наше это дело, Валера.
– Наше! Таких уродов на место ставить надо!
– Но не опускать же. Это для него хуже смерти. Такое не прощается...
– Я же тебе сказал, отрекутся от него на воле. Поверь, на его место кто-то метит; этот «кто-то» и воспользуется тем, что его опустили. Скажет, что не дело это, за петуха подписываться...
– Это понятно. Всегда так. Только Спартак сам по себе личность, он мстить начет.
– Кому, мне?! Тебе?! Как? Руки у него коротки, вернее, крылья. Себе он отомстит. За то, что дураком был; за то, что с нами связался. Повесится он. А если сам не повесится, мы ему поможем...
– Жестоко.
– А жизнь вообще жестокая, Яков Александрович. И он сам себе такую жизнь выбрал. Не жизнь, а минное поле. Вот сегодня он и подорвется. Как говорится, за что боролся...
Силантьев болезненно скривился. Зря он про минное поле сказал: зуб во рту будто взорвался, осколками боли забивая сознание.
* * *Нежарко в камере. Позавчера резко похолодало, прошел дождь, сквозняк выдул из тюрьмы всю духоту. Но арестанты без маек, голые по пояс – словно мышцами своими хвастаются, татуировками.
Атлетического сложения парни, тяжеловесные. Пóтом в камере пахнет, станок здесь со штангой, гири, гантели, турник. Три койки в один ярус, ковер на полу, телевизор на тумбочке, холодильник. Видно, что быт обустроен. Только не понять, кто здесь в законе, а кто рангом поменее. Татуировки какие-то непонятные – драконы в цепях, голые женщины в объятиях ангелов, быки, тигры, орлы, прочая живность – все вперемешку. Видно, что наколки делал талантливый художник, но это скорее на вольную тему сочинение, чем на тюремную. Ни парусников здесь, ни соборов, ни звезд под ключицами, ни эполетов на плечах. И перстней на пальцах не видно.
– Наше вам, бродяги! – с достоинством авторитета поздоровался Спартак.
Но арестанты даже не взглянули на него. Сидят за столом, костяшками домино стучат, а на Спартака – ноль внимания. Может, он что-то не так сказал?
– Здорово, говорю, братва.
– Рыба! – восторженно пробасил амбал с утиным носом и свинячьими глазками.
И отпустил щелбана медноволосому детине с бледной, как у туберкулезника, кожей. Досталось и громиле с лицом неандертальца. Щелчок о его голову прозвучал так, будто стукнули по пустому сосуду. Пустота в его черепной коробке, первобытный вакуум.
– Надо бы еще козла забить, – сказал «утконос».
– А может, лучше петуха? – засмеялся «неандерталец».
– А где его взять?
– А это кто такой, по-твоему? – ткнул пальцем в Спартака медноволосый.
– Гы, так сейчас и узнаем! – «Неандерталец» поднялся, перешагнул через скамейку и подошел к Спартаку: – Ты кто такой?
Он покрутил головой, разминая шею, оттянул пальцы на руке до хруста в суставах. Мощная у него шея, плечи просто огромные и силища в руках немыслимая. Непросто с ним будет сладить, очень непросто. А придется. Спартак уже понял, куда попал. Конкретно попал. И надо как-то выкручиваться.
– Птичник я. Вот, в курятник к вам заглянул. Считать вас, петухов, буду...
Можно было бы похитрей заход придумать, но Спартак прекрасно понимал, что этих лохмачей ничем не взять, кроме силы. Ее могло не хватить, но идти на прорыв надо по-любому. И нужно спешить, пока дружки «неандертальца» не поднялись.
* * *Хорошо. Здорово! Лучше не бывает!! Еще! Еще!! Взлет, конвульсивный кувырок через голову и пьянящее падение. И нирвана покоя...
Мартын откинулся на спину, потянулся за сигаретой, но на полпути опустил руку. Сил нет, как хорошо. Сил нет вообще. Но все это временно. Ведь Рита так хороша, так желанна, что никогда не надоест...
А ведь у него сегодня был момент. Девчонка новая на рынке появилась, очень даже симпатичная. И смотрела на него кокетливо, заигрывала. И он мог бы с ней, как в старые добрые времена... Но нет, он поехал домой, к Рите. И ничуть об этом не жалел...
Только вот что-то с ней не так. Лежит на спине, нижнюю губу закусила и беззвучно плачет.
– Эй, я тебя чем-то обидел? – всполошился он.
– Нет, нет.
– А чего плачешь? Только не говори, что это слезы радости.
– Не говорю. Мне кажется, что ты меня скоро бросишь.
– И не надейся.
– Не надо меня бросать, ладно? – Рита повернулась к нему и прижалась лбом к его плечу.
– Отвечаю... Хочешь, поженимся?
– Ты же знаешь, что это невозможно.
– Почему?
– Потому что я вне закона. Меня милиция ищет. Что будет, если меня найдут?
– Не найдут.
Рита жила в его особняке, но бояться ей нечего. Есть специальная комната в подвале, вход надежно замаскирован, даже собака не сможет найти его по запаху. Там ядерную бомбардировку можно пережить, не то что ментовской наезд.
– Знаешь, я согласна с тобой жить всегда. Только ты меня не выдавай, ладно?
– За это можешь не переживать.
– А я переживаю. Пусть твои друзья меня не принимают, пусть, лишь бы ты держал меня при себе.
– Кто тебе сказал, что мои друзья тебя не принимают?
– Не надо ничего говорить, я и так все знаю. Из-за меня Спартак сел...
– Не из-за тебя. Просто фишка так легла.
– Да, но все думают, что из-за меня... Я все понимаю. Можешь держать меня в подвале, мне все равно. Только не отрекайся.
В сущности, Рита была права. Гобой не очень жаловал Риту, Угрюм замолкал, когда разговор заходил о ней. Но ведь они не упрекали ее в том, что случилось. И ему не ставили в вину историю с ней. И отрекаться от нее он не собирался. Но все-таки обрадовался телефонному звонку, который отвлек от этого тягостного разговора.
– Ты дома? – спросил Гобой.
– Да вот, решил сегодня пораньше...
– Поговорить надо. Я к тебе сейчас зайду.
Риту Мартын оставил в спальне, а сам спустился во двор, чтобы встретить Гобоя.
После недельной жары приятно было ощутить прохладу. И ветерок такой бодрый. И беспокойный. Душу вдруг встревожил. Или это звонок на него так подействовал? Ведь ясно же, что Гобой не просто так собрался к нему в гости.
Действительно, Гобой выглядел темнее тучи. Взгляд сосредоточенный, губы озадаченно поджаты.
– Случилось что?
Мартын провел его в холл, показал на диван. Краем глаза увидел Риту, она спустилась по лестнице и скрылась в кухне. Все правильно, кофе нужно гостю подать, а еще лучше коньячка. Горничную он уже отпустил, но Рита и сама со всем справится. Она не избалованная, к тому же рада угодить его другу. Есть за ней вина, но, в отличие от Мартына, она ее признает.
– Да, случилось, – кивнул Гобой.
В преддверии дурной вести Мартын вынул из кармана пачку сигарет, зажигалку.
– И мне.
– Ты же в завязке.
– Бросишь тут! – И Гобой затянулся.
– Ну, что там такое? – поторопил его Мартын.
– Как бы тебе сказать... Короче, сегодня Стас в тюрьму ездил, передачи там, все такое. Ну, денег хотел Спартаку передать, с вертухаем говорил. Так этот вертухай сказал, что со Спартаком беда приключилась...
– Что, убили? – похолодел Мартын.
Втайне от всех и даже от себя он мечтал занять место Спартака. В сущности, он и сейчас его занимал. Но если со Спартаком что-то случится, он станет первым без вариантов. Может, где-то в глубине души он и хотел, чтобы Спартак исчез, но сейчас почувствовал себя вдруг сиротливо, будто отца родного потерял.
– Хуже.
– Не понял?
– Опустили его.
– Что?!
– Опустили. Теперь он как бы и не человек.
– И какая сука?..
– Этого я не знаю, но догадываюсь. Спартак против ментов пошел, они его и наказали. Это совсем не трудно. В каждой тюрьме есть своя пресс-хата, лохмачи там беспредельные, что кум скажет, то и сделают...
– «Кум»? Начальник оперчасти? Он, что ли, Спартака заказал?
– Может, он, а может, начальник тюрьмы. Спартак говорил, что у него с начальником тюрьмы разговор был, он его припугнул, тот на попятную пошел. Я думаю, вид сделал, что на попятную пошел, а сам выждал момент и своих псов на Спартака спустил...
– Зачем?
– Это месть, Мартын, месть. Спартака теперь так опустили, что ему не подняться.
– Считай, убили.
– Ну, что-то вроде того.
– А око за око? За Спартака большой спрос, и менты должны это понимать.
– Видно, логика у Силантьева такая, что за опущенного никто не заступится.
