Алексей Ракитин - Бриллиантовый маятник
Дементий по — прежнему стоял на четвереньках. Было видно, что ему по — прежнему очень больно, и он при всём желании не мог подняться. Однако, обратив лицо к Шумилину, он процедил:
— Ну чё тебе надо, а? Ну — у чё ты ко мне прицепился, барин?
— Хорошо, Дементий, хорошо. Уже много лучше, чем раньше! — одобрил Шумилин, — Ну — ка, расскажи мне о дамочке, что ты возил двадцать седьмого августа… Только не ври, видит Бог, прострелю тебе коленку, ведь инвалидом станешь, ей Богу, станешь, Дементий! Подаяние просить станешь, а тебе ведь не дадут, скажут, мордатый, сука, здоровый, иди, падла, землю пахать, а не милостыней христовой побираться. Да я б тебе и сам не подал, видит Бог, я б тебя лучше пристрелил под забором. Ты ж, падла, душегубец, я тебя насквозь вижу…
— Да о какой дамочке ты толкуешь, барин?! — чуть не заплакал извозчик, — Скажи ясно, о какой? Их — этих дамочек — как грязи катается! Ты о какой спрашиваешь?!
— О той, Дементий, из — за которой ты поссорился с Андреем Копытовым, из рязанской артели извозчиком. Помнишь, сучий потрох, или тебе локоть прострелить?!
— Не надо стрелять, — взмолился Дементий; видимо, он был уже окончательно сломлен, — Да помню я эту дамочку, помню… Токмо не стреляй! Блять, как глупо всё получилось, я поцапался из — за неё с рязанцами! Странная бабёнка, с — сука, ты из — за неё, что ли, ко мне пристал?…
Происходящее, должно быть, выглядело совершенно ирреально: Шумилин с направленным в сторону вылезших из канавы мужиков револьвером и стоящим подле него на четвереньках Дементием был, наверное, очень импозантен, если б только не перепачканные грязью руки и плащ, да кровь, стекавшая со лба.
— Что ты имеешь ввиду? — не понял Шумилин, — Давай — ка по порядку!
— Ну, короче, села она ко мне около Свечного переулка, вези, говорит, на Гончарную. Повёз, бля — ять, лучше бы не связывался с дурой. Замочить надо было, замочить дуру! В самом начале Гончарной остановила и пошла в контору ростовщика. Фамилии не помню, ну еврей, короче, или поляк, одно и то же… Ну, я остался ждать чуть поодаль. И точно помню, что когда она заходила к нему была рыжая, такая… темно — рыжая, бля — ять… Волосы вверх подобраны, и на голове ничего… Ничего не было! Сижу, жду — пожду, как последний дурень на завалинке. Вдруг смотрю, эта падла прыгает к другому извозчику! А там как раз поблизости рязанцы стояли… Только рыжих волос уже не видать было — на голове у ней шляпка с вуалью, черная, и лицо закрыто. А я её — курву эту — признал по остальной одёжке — юбка на ней была приметная, такая, в клетку, а в руках зонтик длинный такой, дурацкий, жёлтый. От солнца, значит. А какое, на хрен, солнце, в Питере весь август шли дожди?! Ну, я подскочил к рязанцу — сука, мол, не дело чужих клиентов перехватывать, я евонную дамочку жду, да он, гад, только отмахнулся. Ну, они и уехали. Я потом этого возчика случайно встретил, навалял ему и с левой, и с правой, да жаль, мало навалял…
— А как эту даму зовут, ты случайно не знаешь? Может, кто — то её называл? — бесцеремонно перебил рассказчика Шумилов.
— Да откуда ж, господин хороший, знать — то? Мы люди маленькие… Отстань от меня, а — а, барин, ну чё ты ко мне пристал, а — а..?
Может быть, Шумилов и отстал бы от извозчика в другой ситуации, но тут из — под арки выскочил полицейский. Увидевши расстановку сил — один человек с пистолетом, а против него трое, плюс ещё один на четвереньках — он рванул из ножен свой палаш и заревел: «Всем оставаться на местах!»
Вот уж воистину явление…
Шумилов опустил пистолет и как можно спокойнее сказал:
— Господин полицейский, подойдите, пожалуйста, и выслушайте меня! Я, помощник присяжного поверенного Карабчевского, осуществил только что задержание лица, причастного, возможно, к ряду противозаконных деяний. Это лицо находится перед Вами, уж извините, на карачках. Фамилия моя Шумилин, вот моя визитная карточка, — Алексей опустил руку во внутренний карман и протянул визитку полицейскому, — Я Вас попрошу доставить этого человека в участок, — последовал кивок в сторону Дементия, — и подержать его там до утра. К Вам явится агент сыскной полиции, которому Вы его и сдадите.
Полицейский, вдвинув палаш обратно в ножны, живо нагнулся над Дементием и выдернул из его штанов пояс; не прошло и четверти минуты, как с помощью этого пояса он связал накрест его запястья. Затем полицейский, рванув за ворот цигейки, поставил Дементия на ноги; тот, однако, не смог стоять прямо и привалился, согнувшись, к забору. Полицейский, не разобравшись, дал ему крепкую затрещину:
— Стоять по стойке «смирна — а»!
— Он не может стоять по стойке «смирно», — пояснил Шумилин, — У него причинное место зело болит.
Полицейский сноровисто ощупал задержанного, быстро прошёлся по его карманам. Из правого бокового кармана меховой цигейки Дементия он извлёк большой кусок грязной ваты и хотел было положить его назад, но Шумилин прикрикнул:
— Но — но, квартальный, ну — ка разверните вату!
Она оказалась свёрнута наподобие рулона. Внутри оказались золотая заколка для галстука с бриллиантом, золотые запонки, две многократно свёрнутые «катеньки» — 100–рублёвые ассигнационные билеты с изображением Екатерины Второй. Полицейский покачал головой: «эвона! хорош гусь…» И он, снова вытащив из ножен свой палаш, толкнул задержанного в плечо: «Пш — шёл, давай, в участок, переставляй мослы живей!»
Как это ни покажется удивительным, но Шумилов смог сдать в полицейский участок Дементия даже без составления протокола. Фактически его участие в задержании извозчика никакого документального отражения не нашло. Это, безусловно, было одним из достоинств сословного общества: человек с хорошей стрижкой, с вензелем на визитке и в дорогой одежде apriori признавался лучше и порядочнее любого лохматого бродяги.
В первом же почтовом пункте, попавшемся Шумилову на Лиговском проспекте, он написал короткую записку на имя начальника столичной сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина. Текст её гласил: «Ваше высокородие, Иван Дмитриевич! Мною — небезизвестным Вам Шумилиным Алексеем — только что произведено задержание одного из возчиков новгородской артели по имени Дементий. При нём найдены вещи ему заведомо не принадлежащие: золотые запонки, заколка для галстука, а также 200 руб. ассигнациями. Есть основания подозревать его в причастности к преступлениям, совершённым на территории Петербургского судебного округа. Направьте во 2–ю Литейную часть, куда доставлен задержанный, одного из своих агентов. Возможно, удастся устроить опознание. P.S.: Ваш агент в штатском, направленный для сбора сведений по делу Мироновича под видом точильщика ножей, намудрил с гримом. Подскажите ему, что в 25 лет не надо гримироваться в 50–летнего деда. Такие ошибки могут стоить жизни. С неизменнейшим уважением, Шумилов.» Заплатив за срочную доставку по городу 20 копеек — а послание должно было очутиться в канцелярии Сыскной полиции уже к 20 часам — Шумилин устремился дальше.
Он постепенно отходил от недавней драки, и мысли его начинали крутиться вокруг услышанного от Дементия рассказа. Получалось что — то совсем уж малопонятное: из пролётки вышла и зашла в ссудную кассу рыженькая женщина без головного убора, а вышла в шляпке с вуалью. Откуда же взялась на ней эта шляпка с вуалью? Она ее купила в конторе ростовщика? Маловероятно. Во — первых, в подобные места ездят совсем с другими целями. Во — вторых, надо знать женщин: купив обновку, они сто раз покрутятся перед зеркалом, перемеряют ее со всякой своей одеждой, приспособят к ней не только прическу, но даже походку и посадку головы. А представить, чтобы вот так просто купила, одела и пошла — это немыслимо для женщины. И тогда что же получается? А получается совсем уж ни на что не похожая история: дамочка эта шляпку не покупала, а привезла с собою и потом просто вытащила из сумочки… Никогда раньше Шумилин не сталкивался с тем, чтобы обычная женщина ехала с непокрытой головой в то время, как в ее сумке лежит шляпка с вуалью. Но изменять подобным образом свою внешность могла женщина, преследующая некие особые цели. Например, любовница, направляющаяся на свидание… Проститутка, скрывающая свой род занятий… И, разумеется, воровка.
Разумеется, нельзя было исключать и ещё один вариант: возможно, эта женщина бывала прежде в конторе ростовщика и тогда — то ею была там оставлена шляпка. Неважно по какой причине это случилось — по любой. Может быть, именно в этот раз она её забрала? В одном только можно было быть уверенным: шляпка не служила залогом, под дамские шляпки ростовщик деньги не ссужает. И потом, это всё никак не объясняет причину, по которой она сменила извозчика.
На Николаевском вокзале Шумилов зашёл в мужской туалет и как мог постарался вернуть себе человеческий вид. Взглянув на себя в зеркало, он увидел добрую царапину поперёк лба длиной никак не менее вершка; запёкшаяся кровь придавал ей весьма зловещий вид. Умывшись и расчесавшись, Шумилов как будто бы вновь почувствовал себя в своей тарелке. Гнев и мандраж, охватившие его во время драки, теперь прошли, он вновь стал сосредоточен и деловит. Конечно, ему бы следовало что — то сделать со своим плащом — пыльником, перепачканным в жирной грязи и притом с дырой от пули на кармане, но попытка очистить его успехом не увенчалась. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, Шумилову пришлось снять плащ и перебросить его через руку a — la денди. Впрочем, на денди он всё равно нисколько не был похож, поскольку лишился своего головного убора.
