Алексей Ракитин - Бриллиантовый маятник
Обзор книги Алексей Ракитин - Бриллиантовый маятник
Алексей и Ольга Ракитины
Бриллиантовый маятник
Пролог
Наконец — то девочка была мертва. Ее глаза, прежде такие жгучие, потеряли прежнее непримиримое выражение, а алые губы на побуревшем от прилива крови лице сделались похожими на кровоточивый разрез. Изо рта убитой выглядывал край носового платка; вот бы увидеть какими глазами на этакое зрелище будут таращиться те, кто первыми отыщут тело! Платок, если все делать по уму, следовало бы изо рта убитой вытащить, да и самому телу придать более пристойное положение, но к трупу уже не хотелось прикасаться.
Девочка, конечно же, ни в чем не виновата. Ее можно считать жертвой обстоятельств никак с ней не связанных. Жертва безумных страстей, о каковых сама жертва даже не подозревала. В такой смерти есть нечто вергилиевское, об этом непременно надо будет подумать как следует, но попозже, не теперь… Просто есть такие минуты, когда тело поет и кровь ликует — и вот сейчас именно такая минута. И размышления способны лишь разрушить тот короткий интимный восторг, что так греет душу. Душу убийцы, ведь теперь я — убийца!
Нельзя останавливаться. Надо затушить свет, надо идти дальше, пусть убийство совершено, но остальную работу еще только предстоит сделать.
Ведь всякую работу надо делать хорошо, даже если эта работа — убийство.
1
Утро 28 августа 1883 года в Петербурге выдалось ветренным и хмурым. В половине девятого во двор — колодец дома номер 57 по Невскому проспекту суетливой семенящей походкой вошел неказистый на вид мужичонка средних лет, живой, юркий, из тех, кого принято называть пронырой. Он был знаком, почитай, со всеми обитателями этого большого двора, потому как был по натуре говорлив и боек и почти всегда пребывал в бодром настроении. Его тоже знал всякий — это был Петр Лихачев, скорняк. Поздоровавшись с дворником Анисимом, который занимался обычным своим утренним делом — выметал двор, мужичонка прошел к угловому подъезду.
Лихачев направлялся в ссудную кассу Мироновича, располагавшуюся бельэтаже, дабы получить обещанную давеча хозяином кассы работу. Частенько клиенты ростовщика не выкупали свои вещички — шубы, муфточки, манто, меховые шапки, — и Лихачев в таких случаях нанимался, чтобы сделать мелкий ремонт или перешивку. В дверях подъезда он столкнулся с портнихой Авдотьей Пальцевой. Это была толстая рябая девушка, очень добрая и очень некрасивая, обречённая весь свой век просидетьв девках. Жила она по соседству, в следующем дворе. Оказалось, Пальцева тоже направлялась к Мироновичу, и тоже за работой, только по портняжной части.
Они вместе поднялись по широкой гранитной лестнице к двери в помещение ссудной кассы. Шустрый Лихачев по обыкновению своему забежал вперед, а Авдотья сосредоточенно и неспешно несла свое неуклюжее тело позади. Подойдя к двери, Петр решительно пару раз крутнул вращающуюся ручку звонка. Где — то за дверью тренькнул звонок. Не дожидаясь появления хозяина Лихачёв потянул дверную ручку. Дверь неожиданно отворилась.
— Странно — не заперто… обычно Иван Иваныч завсегда дверь запирает, — удивился скорняк.
— Что ты дергаешь — то? Подожди, пока тебе откроют, — меланхолично отозвалась Авдотья.
— Молчи, женщина, — осадил ее скорняк, — Я говорю: странно, что дверь отперта.
Он стоял на пороге, не решаясь войти в темную прихожую. Из помещения кассы не доносилось ни звука, казалось, там вовсе никого нет. И это было очень подозрительно, поскольку богатую ссудную кассу невозможно было представить без ее работников и притом с открытой входной дверью.
— Пошли уж, что ли, — предложила Авдотья, — Чего стоять — то на лестнице?
Лихачев вместе с Пальцевой осторожно вошёл в темную прихожую и снова остановился. Иван Иванович Миронович, хозяин кассы, был человек крутого нрава, самоуправства не терпел, во всем любил порядок и распорядительность. А стало быть, ему бы вряд ли понравилось, если бы в его кассу вот так запросто вошли посторонние люди.
Ссудная касса представляла собой переделанную под контору большую квартиру. Темная передняя, лишенная окон и какого — либо другого естественного освещения, вела в просторную комнату, перегороженную надвое громоздким письменным столом. В этой комнате, вдоль самой длинной её стены тянулась большая стеклянная витрина со стеклянной крышкой, похожая на те, что можно видеть в музее. Витрина эта была наполнена всякого рода мелкими драгоценными предметами — шкатулками, часами, запонками, булавками для галстуков, браслетами и прочими приятными вещицами — сданными в заклад и невыкупленными хозяевами. Теперь они предлагались к продаже как в обычном магазине. Вдоль других стен стояли видавшие виды шкафы — гардеробы с сободранным по углам лаком, которым очень подошло бы название «рухлядь», если бы не их добротность и основательность. Все их ножки, дверцы, потайные отделения были в исправности, все они запирались на замки, как, впрочем, и всё в этой комнате, включая стеклянную витрину. Пара мягких кресел — таких же обшарпанных, с почти до дыр протертой обивкой, дополняла неказистый интерьер.
Другая дверь из прихожей вела в кухню, из которой налево был вход в дальнюю маленькую полутемную комнатку, обычно заставленную всяким хламом. Направо от входной двери в прихожей были еще три смежные комнаты, которые использовались как жилое помещение и склад.
Лихачев, нарочито громко переминаясь на скрипучих деревянных полах, позвал хозина, но в ответ не услышал ни звука. Это было невиданно! — обычно Иван Иванович Миронович никогда не оставлял дверь в кассу незапертой. Даже когда приходил посетитель, первое, что делал хозяин кассы — запирал внушительных размеров засов на входной двери. Мало ли что! Контора ростовщика — сладкая приманка для всяких проходимцев. Но теперь в кассе, как казалось, не было никого, а это было в высшей степени подозрительно.
— Пойдем — ка, милая, отседова подобру, поздорову. Вишь — дверь открыта, а хазяина — то и нет. Позовем — ка дворника — пусть сам посмотрит…
С этими словами парочка быстренько скатилась по лестнице, выскочила во двор и призвала на помощь Анисима. Анисим стукнул в приоткрытую форточку дворницкой и, дождавшись, когда в окне появится всклокоченная после сна голова его напарника, Варфоломея, сказал тому:
— Слышь — ка, надо посмотреть на кассу Мироновича. Вот, — он указал на портняжек, — говорят, открыто там. Выйди, подсоби мне.
Так, вчетвером, они и вошли в помещение кассы. Было пугающе тихо. Анисим громко позвал:
— Иван Иваныч! Эй, кто — нибудь…! Кто есть, голос подай!
Компания постояла неподвижно, прислушиваясь. Тихо. Тогда Анисим решительно шагнул в большую комнату — никого. Стеклянная витрина была цела, на полу оказались разбросаны какие — то бумажки, но в целом ничего подозрительного в глаза не бросалось.
За Анисимом ниточкой потянулись Варфоломей и Петр. Даже Авдотья не утерпела, заглянула. Пусто.
Тем же маневром они осмотрели кухню и, наконец, отворили дверь в маленькую темной комнатушку за нею.
Там — то они и увидели труп.
Зрелище было ужасным даже для Анисима, которому на своем веку немало довелось повидать покойников. Одно время он был санитаром в анатомическом институте при Медико — хирургической академии на Нижегородской улице, что на Выборгской стороне, и там насмотрелся на тела с колотыми, резаными, огнестрельными ранами, расчлененные поездом и расплющенные паровым молотом. Но сейчас даже Анисим присел на ставших вдруг ватными ногах и мелко перекрестился: «Ух ты, Господи, свят, свят…». Поперек кресла, с перекинутыми через подлокотник широко раздвинутыми ногами, уткнувшись неестественно выгнутой головой в другой подлокотник, лежала девочка, Сарра Беккер, дочка приказчика кассы Мироновича. То, что она была мертва, сомнений не было никаких — отечное лицо, побуревшее от прилива крови, стало совершенно неузнаваемо, полуприкрытые остановившиеся глаза имели дикое бессмысленное выражение, а на лбу, над левой бровью зияла огромная отвратительная рана, вокруг которой на кресле образовалось большое кровавое пятно. Ужасную картину дополнял торчавший изо рта девочки уголок носового платка, который, видимо, был засунут ей в рот почти целиком. В комнате висел специфический запах смерти — нет, еще не запах трупного разложения, а то особое зловоние человеческой утробы, которое вырывается наружу при глубоком посмертном расслаблении кишечника.
Анисим недаром носил звание старшего дворника, он был мужик смышленый, крепкий и грамотный. Не давая приблизиться к трупу своим спутникам, заглядывавшим через его плечо, он резко сдал назад, оттеснив своей спиной всех за дверь. Быстро повернувшись к Варфоломею, он приказал тому, как отрезал:
— Быстро в полицию. У нас тут убийство. Одна нога здесь — другая там. Давай, колченогий!
