Ярослав Зуев - Будни рэкетиров или Кристина
Протасов с сомнением покосился на приятеля.
– Ты, видать, сексуальный гигант, раз у тебя стоит после вчерашнего. – Он кивнул в сторону чердака, в сумерках опять казавшегося зловещим.
– Гигант, не гигант, а кое что имеется. Чем богаты, так сказать. Что имею, то и введу, зема.
Протасов хмыкнул. После визита Ночного Гостя ему стало не до секса. Хоть бы Ирина перед ним на животе ползала, хоть какая дива заморская. «По фигу, в натуре». Зловещие шаги на чердаке, разбросанные в беспорядке вещи и смертельный ужас в глазах детей заставили его всерьез задуматься об эвакуации. Дети уж точно не дурачились, одна Ксюшина фраза «Съезжайте, пока не поздно» кое чего, да стоила. А сама Ирина молчала как могила. Почему, Протасов не знал. Валеру не растили богомольные бабушки, от одного вида черных ряс и надвинутых на лоб капюшонов ему становилось муторно. Не то, чтобы он отрицательно относился к религии, Боже, сохрани, нет. К религии Протасов относился ровно. «Без фанатизма, в натуре». Смирение по методу пожизненного заточения в пещерах, самобичевание до стигматов и иступленные поклоны лбом об пол наводили на него тоску. Нельзя утверждать, что на Валерия, чьи студенческие годы выпали на советскую пору, оказал влияние обязательный для любого тогдашнего ВУЗа курс Научного Атеизма. Все до единой лекции он откровенно проспал, и кошмары ему на парах не докучали. По прошествии стольких лет Протасов и под дулом пистолета из того предмета ни одной вразумительной темы не вспомнил бы. О чем целый семестр лектор распинался, «хрен его разберет». Экзамен Протасов сдал с лету: «Бог есть? – Нету. – Молодец, «пятерочка с минусом», и укатил в тренировочный лагерь на сборы. Но, и на хиромантию, заговоры, сглазы, заклинания и прочую чепуху ему было откровенно плевать. Когда в финале Перестройки марксистско-ленинская идеология рухнула, как подточенный термитами баобаб, образовавшийся вакуум заполнился чем попало. Всевозможными сектами, основательно потеснившими безнадежно закостеневшую Официальную Церковь, напоминающую филиал идеологического отдела ЦК с еще более извращенной идеологией и такими фарисейством, которое сделало бы честь самим фарисеям. А также целителями-шарлатанами, оракулами-аферистами, телевизионными врачевателями разных сортов, и прочими господами, для которых мутная вода после всеобщего распада – наилучшая среда обитания. Как раз ТО, ЧТО НАДО. Самых разнообразных брошюр, посвященных мистике, колдовству, и оккультизму вышло огромное множество. В советские времена эти темы подпадали под негласное табу, а в постсоветские поперли отовсюду, потому как природе не свойственна пустота. Протасов в наступившем многообразии ничего дурного не усматривал: «Пускай себе, если без фанатизма». Но сам ни во что такое не верил, брошюр тех не читал, а его отношение к лицам, озабоченным сверх меры блюдцами с гуманоидами, телевизионной святой водой и напророченными Нострадамусом катаклизмами характеризовалось одной незамысловатой фразой: «Психопатов, блин, расплодилось – долбануться, в натуре, головой».
– Ну, и чего будем делать-то, зема? – Волына сутулился на ледяном ветру.
Все, что приходило на ум Протасову, сводилось к лаконичному слову «сваливать».
– А может, пошел он на хрен, гость этот сраный? Чего он нам сделает?
– Что сделает?! Задерет, к примеру. Как ту шавку.
– А не слабо ему будет?
Вовка! Иди, блин, поймай какую дворнягу и попробуй порвать на тряпки. Как порвешь – свистнешь. Я тебя против Леннокса Льюиса[40] выставлю. Как Ленноксу трепанацию черепа сделаешь, нам бабла столько отвалят, опухнешь, в натуре, считать. В Вегасе будем кантоваться. И негритосок трахать.
– Ниггерши говорят, так отсасывают, что наши против них гуляют…
– А ты думал? У них рты видал какие?
– Рты вне конкуренции, зема. Конкретные ротяры.
Солнечный диск на треть скрылся из виду, похожий теперь на рубиновую тарелку в сушилке.
– Может, шавку волки задрали?
– Да какие, в натуре, волки, Вовчик?! Тут тебе что, Сибирь? Тут всех волков еще до войны перешпокали!
– Тогда я, зема, не знаю… – Волына поправил на плече лямку спортивной сумки, в которой лежал пистолет-пулемет Шпагина.
– То-то и оно, – Протасов в задумчивости поглядел на сумку. – Ствол на кухне не забыл?
– Обижаешь, зема. Что я, по-твоему, лох? Все ребра мне этот ППШ проклятый отдавил. А что?
– Пока ничего. Дай, блин, подумать.
Весь опыт, приобретенный Протасовым на ринге, был рациональным до мозга костей. Валерий не раз убеждался на собственной шкуре: когда пропускаешь хороший удар в голову, то обыкновенно валишься с ног, как бык на бойне. Не пропускаешь – не валишься, если, конечно, последнее заранее не оговорено. Став впоследствии рэкетиром, Валера, опять же на опыте убедился, что когда с одной стороны стреляют, с другой, как правило, падают. Не делают сальто-мортале, не крутят воспетых книгами про шпионов «маятников», не отражают пули ладонями, а именно падают, частенько замертво. Что кровь из перебитой артерии можно остановить жгутом, что рваные раны полагается зашивать, предварительно вколов обезболивающее и сделав блокаду антибиотиком. Про исцеление наложением рук Протасов слышал, конечно, только вот с доказательствами было не густо. Валерий слишком долго (еще при незабвенном Викторе Ледовом) проработал в бригаде прикрытия «беспроигрышной» лотереи или «лохатрона», как ее окрестили в народе и милиции, чтобы верить заклинателям духов, провидцам, сновидцам, и прочей подобной публике. Протасов считал их шарлатанами, их бизнес тем же «наперстком», только несколько навороченным, а тех, кто на подобную туфту купился, стадом ушастых лохов. Появление Ночного Гостя повергло Валерия в состояние глубочайшей растерянности. Оно было против правил. Протасов не верил в существование потустороннего мира. Как выяснилось, этот самый мир спокойно обходился без его веры.
– Вот что, Вовка? Пошли.
– Куда, зема?
– Сейчас узнаешь.
Они обогнули дом и медленно двинулись по заснеженному саду. Там их встретила тишина. Миновали дощатый туалет, очутившись на поляне, со всех сторон окруженной старыми фруктовыми деревьями. Посреди поляны, словно гигантский пень, торчало сколоченное из необтесанных досок строение.
– Это еще что за корч?
– Старая летняя кухня. Давно, видать, заколоченная стоит.
Протасов подергал забитую гвоздями дверь. Окна с внутренней стороны были заклеены желтыми от времени газетами, и сколько Валерка не старался, ничего разобрать не смог.
– Не по душе мне эта кухня, – сказал Протасов, приподнимаясь на цыпочки.
– Меня от нее вообще тошнит. – Вовчик обернулся, но дом Ирины исчез за стеной деревьев. – Пошли отсюда.
– Стремно, е-мое?
– До жути. По-любому.
– А нам еще шкандыбать, как до Москвы рачки.
– Куда, зема?
Вместо ответа Протасов зашагал дальше, внимательно глядя под ноги.
Чингачгук[41] хренов? Следопыт, да?
– Точно, – подтвердил Протасов. – Но, как назло, тонкий снежный ковер, выстлавший почву между деревьями, был словно пять минут из химчистки.
– Валерка, куда ты ломишься?
– Пацан сказал, будто Гость с кладбища приходит. Вот я и хочу разобраться, что к чему.
Вскоре они вышли на огород. Тут снега тоже оказалось немного. Кое-где мерзлая земля выпирала из-под белого покрова, как дырки в пододеяльнике. Протасов по прежнему напрягал зрение, но никаких внушающих подозрение следов по дороге не попалось. Разве что ворона опорожнила желудок на лету, или приблудная собака пометила территорию. Собачьи следы, судя по размерам, были оставлены животным, не многим превосходящим кролика.
– А здоровый у Ирины участок. И запущенный, конкретно.
Оставив позади огород, приятели очутились на пустоши. Заснеженные крыши деревенских домов за спиной стали казаться вереницей спичечных коробков, по большей части прячущихся за деревьями.
– Ну вот, мы у цели, – Протасов невольно понизил голос. Покосившиеся кладбищенские кресты чернели среди запорошенных холмиков, будто нарисованные фломастером. Стало еще холоднее. – Прошу, – он сделал широкий приглашающий жест. – Тебе туда, Вовка.
– Только после тебя, зема.
– Все там будем.
– А торопиться не надо. – Иногда он бывал чертовски рассудителен.
Пока приятели препирались у полуразрушенного забора, солнце нырнуло по макушку, окрасив местность цветом перезрелой малины. Тени стали длинными, а у зем кошки заскребли на душе.
– Что ты тут увидеть собрался?
Вопрос остался без ответа, натолкнув Волыну на догадку, что Валерий и сам не знает.
– Давай, осмотримся, кругом бегом. – Протасов полез в один из проломов, делавших забор похожим на гигантские зубы после большой цинги. – Пошли, Вовка, двум смертям один хрен не бывать.
– Это еще неизвестно, – слабым голосом ответил Вовчик, втискиваясь следом с тяжелым сердцем. На кладбище стояла абсолютная тишина. Снег лежал на могилах саваном. Каждый шаг сопровождался хрустом, пугающе громким среди безмолвия. Заброшенная часовня возвышалась над погостом, как воздетый к небу корявый перст. Полукруглая крыша пестрела прорехами, словно ее обстреляли из крупнокалиберного пулемета. Дореволюционная кирпичная кладка потрескалась во многих местах. Высокие стрельчатые окна таращились пустыми глазницами, массивные двери висели криво в ржавых стальных петлях.
