Татьяна Светлова - Шалости нечистой силы
Утром, как ни странно, голова не болела. Было немного сухо во рту, вот и все. Марина не забыла вчерашнего разговора. Ей уже несколько раз случалось быть в довольно сильном подпитии, — все эти молодежные компании, все эти «пей до дна!», а она никогда не знала, в какой именно момент надо остановиться, вроде трезвая-трезвая, а когда поймешь, что пьяна, — тогда уже поздно… Но даже когда ее не слушались ноги, когда кружилась голова и, бывало, тошнило, — ни ум, ни память ее никогда не подводили.
Вот и теперь она прекрасно помнила каждую деталь и прогоняла заново в памяти вчерашний разговор, чувствуя радостное возбуждение. Решение само, по мановению феи-судьбы, вплыло ей в руки в виде Славы и его друга-слесаря!
Гениально и просто!
А все же сомнения немного мучили. Она, вроде бы, поверила, что Слава не вор-взломщик. Хоть она эту братию никогда близко не видела, но все говорило ей, что это совсем иной тип… Слава явно получил приличное образование, говорит вполне литературно, наверняка фирмач…
Но кто поручится, что открыв квартиру, они с «другом детства» не заберут это колье себе? Она ведь рассказала: три бриллианта, один сапфир…
Ценность большая, и вдруг они… Под видом помощи… Воспользовавшись ее беспечной доверчивостью…
Желание провернуть дело поскорее было настолько сильным, что Марина отмахнулась от опасений. В конце концов, надо просто с этим Славой встретиться.
Немного побольше узнать о нем: где работает, где живет. Не станет же ее грабить человек, который знает, что потом Марина сможет его легко найти?
И она, разыскав бумажку в кармане, набрала номер телефона.
Телефон был мобильным. Слава ответил сразу же. Пригласил назавтра ресторан. И добавил, что будет рад познакомиться поближе.
Что ж, их желания явно совпадали.
Кис думает
В воскресенье Кис традиционно отсыпался, компенсируя всегдашний недосып рабочей недели. Отоспавшись, он неторопливо отдал должное телесным потребностям, как то душ и завтрак, и только потом, уже за полдень, приступил к работе умственной.
Это был тот момент в его работе, который он любил, пожалуй, больше всего: неторопливое обдумывание собранной информации, пасьянс идей и фактов.
У левого локтя на огромном, еще отцовском письменном столе — пепельница, пачка сигарет, чашка кофе: на завтрак он всегда пил чай, а вот мыслительный процесс любил сопровождать кофейком; по правый локоть, немного по диагонали, экран компьютера; клавиатура на выдвижной полочке, пока ненужная.
Старое черное кожаное кресло давно приняло форму Кисова тела, и он в него попадал, как в родственные объятия. Интеллектуальная работа тоже нуждается в комфорте, верно?
Для начала достал фотографии: Стасика, принесенные Галей из квартиры беглеца, и Феди, взятые у его матери. Разложил перед собой, одни над другими.
Фотографии Феди ограничивались возрастом семи-восьми лет — на глаз, подписаны они не были. Вряд ли сына снимала сама Дарья Степановна, скорей всего у нее и фотоаппарата сроду не было — небось случайные снимки, сделанные редкими гостями, да пара сделанных на заказ, в фотоателье. На этих даты стояли, и по ним Кис смог прикинуть хронологию. У Стасика фотографий было куда больше, они охватывали практически всю его тридцатилетнюю жизнь, и, к тому же, были старательно подписаны на обороте. Но толку в этом было мало: для сравнения годились только черно-белые снимки первых восьми лет жизни обоих.
Не сказать, чтобы сходства между мальчиками совсем не было — оно было, хоть и достаточно отдаленное. Чуть удлиненный овал лица, в котором довольно круто обозначились щеки; довольно широко расставленные глаза; прямая, почти без изгиба, переносица в профиль. Вот и дядя Петя говорил, что по профилю Стасика узнал… Стасик в детстве был рыж, Федя — блондин. Как это часто бывает, оба потемнели, превратившись в шатенов. Только оттенок волос должен быть у них разный, — у бывшего рыжего более насыщенный, у бывшего блондина, скорее, сероватый, тускловатый, — но кто обращает внимание на оттенки? Стасик был 70-го года рождения, Федя — 71-го: почти ровесники.
Природа ли позабавилась, сблизив сходство с возрастом? Федя ли, шутник и артист, подправил свое лицо, чтобы походить на Стасика? Или преступник вообще кто-то третий, к Горику не имеющий никакого отношения?
Но чутье подсказывало Кису, что искать надо именно Федора Горика.
Вот только как?
Проще всего было бы подкинуть эту ниточку ребятам с Петровки. Но попросить помощи у милицейских знакомцев Кис никак не мог. В самом деле, они же так просто это не проглотят, они же вцепятся мертвой хваткой: «А ну, Кис, рассказывай, зачем тебе этот Горик понадобился!» И вольно будет Кису ссылаться на тайну клиента — живым не выпустят, пока не продаст им хоть что-нибудь… А что же Кису продавать? "Да видите ль, мужики, Федя этот похож на Стаса, но на самом деле это он и есть искомый насильник и безобразник, а Стас тут совсем ни при чем…
— И откуда ж ты это знаешь, Кис? — прищурит старый дружбан Серега свой проницательный серый глаз, а у Димки от любопытства аж усы ощетинятся.
— Так ведь, братцы, Стас в это время на свидании был, с твоей женой, Димыч…"
Ясное дело, Кис на это не пойдет. Он никогда не был любителем наведываться незваным гостем в интимное пространство чужих отношений. Да и профессиональная этика не позволяла.
Так что ищи, Кис, ветра в поле в одиночку…
* * *Итак, дел о групповых изнасиловании жен в присутствии мужей было в общей сложности пять. (Женой не была только Вера Лучникова, но бандиты явно приняли ее за законную супругу, как следовало из материалов дела.) Практически все они закончились инфарктами у мужчин, после которых один (третье дело) выжил, став инвалидом, а четверо погибли.
Во всех пяти случаях мужчину усаживали и привязывали, а женщину намеренно насиловали перед ним, причем таким образом, чтобы мужу было все хорошо видно, чтобы от него не ускользнула ни одна мерзкая деталь.
Кроме того, во всех пяти случаях фигурировали театральные билеты, которые «выдавали» мужьям. На Петровке проверили, — это были использованные билеты в разные театры Москвы на спектакли с «подходящими» названиями:
«Великолепный рогоносец», «Сцены из супружеской жизни», «Укрощение строптивой», «Сублимация любви», «Школа жен»… Отпечатков Стасика, как впрочем и любых других, поддающихся идентификации отпечатков, на них не было. Билеты, скорее всего, были подобраны у выхода из театра.
Иными словами, изнасилования были поставлены как спектакли. То есть, они были продуманы, слажены, распределены по ролям: каждый из насильников знал, что именно и когда ему делать. И даже одинаковые черные пальто и шапочки служили не просто одеждой, а, скорее, театральным костюмом, который, создавая бьющий по нервам контраст с обнаженным женским телом, одновременно служил превосходной маскировкой.
Техническая сторона была изощренной и жестокой. Возможно, склонность преступников к садизму; но, скорей всего, «постановочные эффекты» были предназначены для «зрителей» мужей.
Во всех пяти случаях один из насильников, бывший в банде, по-видимому, чем-то вроде спикера, (именно ему принадлежал звонкий молодой голос), — произносил речь, из которой следовало, что происходящее насилие является актом восстановления социальной справедливости. Справедливость же в трактовке насильников состояла в том, что молодые красивые женщины должны заниматься любовью не со «старыми богатыми козлами», а с молодыми красивыми мужчинами. Пострадавшие, действительно, все были достаточно молодыми и в той или иной степени красивыми женщинами…
Чуть больше года тому назад было еще одно похоже дело: некая юная манекенщица, сожительствовавшая со своим «спонсором», была изнасилована четырьмя мужчинами, которые также что-то несли насчет справедливости. Поздним вечером она остановила на улице машину, — «спонсор» по каким-то причинам не смог за ней заехать, — девушку вывезли в ближайший пригородный лесок. Когда она добралась среди ночи до дома и предстала перед своим любовником в разодранной одежде, с выпачканным землей лицом, — у «спонсора» случился инфаркт.
В том случае «спектакля» не было, но, похоже, что орудовала одна и та же банда, несмотря на различие обстоятельств, места и времени действия. Во всех случаях насильники «восстанавливали справедливость». И все они закончились инфарктами у мужчин.
Кис был убежден, что все эти речи о торжестве столь оригинально понимаемой справедливости служили лишь для отвода глаз. Все мужчины были сердечниками, а Кис в совпадения не верил. И потому не сомневался, что эти театрализованные групповые изнасилования были не более, чем изощренным способом убийства. Убийства мужей.
То есть настоящими жертвами изнасилования были, как это не парадоксально, вовсе даже не женщины, а мужчины…
