Ярослав Зуев - Конец сказки
Стремительно приближающегося ребенка на велосипеде он заметил с метров двухсот, тот катил впереди, вдоль правой обочины, ветер раздувал его зеленую спортивную куртку. Коля решил не сбрасывать скорость, во-первых, они не мешали друг другу, во-вторых, он просто не мог поднять подрагивающей правой ноги с педали, ставки в гонке были слишком велики. Ну, или представлялись Коле таковыми.
Когда они уже практически поравнялись, стремительно несущаяся машина и мальчуган, слишком маленький для своей «Украины», Коля решил подстраховаться и посигналить. А дальше начался кошмар.
После первого же вопля клаксона, разорвавшего на куски мирную дрему, окутавшую знойную улицу в полдень, велосипедист, вместо того, чтобы еще ближе прижаться к обочине, резко подался влево, прямо под колеса машины. Это было, как в кошмарном сне.
«Е…» – крикнул Николай, одновременно выжимая сцепление и тормоз. Заблокированные шины завизжали уже после того, как никелированный бампер ударил «Украину» в заднее колесо и смял его, как форштевень теплохода шлюпку. Что-то зеленое мелькнуло в панораме лобового стекла, над капотом, раздался шлепок, с которым голова велосипедиста встретила на своем пути триплекс, стекло немедленно лопнуло, превратившись в непрозрачную белую паутину. Затем осколки посыпались в салон, как шрапнель. Машину слегка подбросило, колеса подмяли велосипед. Ребенок пропал из поля зрения.
«Шестерка», продолжая двигаться юзом, вильнула вправо, выскочила на обочину и остановилась, разодрав о старую липу правый борт. Женщина позади отчаянно закричала, хватаясь за круглый живот, такой беззащитный и уязвимый. Инерция бросила ее вперед, сильно ударив о вертикальные спинки передних сидений. Жалобный вопль жены был последним из звуков, достигших ушей водителя в момент удара. Напоровшись грудью и головой о рулевое колесо, Коля ненадолго потерял сознание.
Когда же, спусти минуту или две, он пришел в себя, размазывая ладонями горячую кровь, которая струилась из сломанного носа, первым, что он услышал, был протестующий плач новорожденного ребенка.
* * *Андрей, естественно, услышал сигнал, он стегнул его нервы бичом. Ему следовало, конечно же, уступить дорогу автомобилю, на худой конец, просто продолжать двигаться вдоль обочины, дорога была достаточно широка, чтобы позволить разъехаться и двум самосвалам. Но руки, его верные добрые руки зачем-то сыграли с ним злую шутку. Они, действуя как бы сами по себе, совершенно неожиданно для сознания, повернули руль влево. Велосипед очутился на проезжей части, последовал толчок, за ним удар. Зажмурившись (это было все, что ему оставалось), Андрей полетел над капотом. В то время как велосипед исчез под колесами, его наездник врезался головой в лобовое стекло автомобиля, и оно лопнуло, как огромный елочный шар. Полный ярких красок мир погас, как будто где-то выключили самый главный рубильник.
В обступившей Андрея темноте долгое время вообще ничего не было, затем появилось нечто вроде мерного покачивания на рессорах под далекий и убаюкивающий шум мотора. Сколько это длилось, Андрей не знал, может час, может целую вечность. Потом, спустя этот не поддающийся измерению отрезок времени донеслись незнакомые голоса.
«Он дышит?! Он живой?!» – спрашивал кто-то, с истерическими нотками в голосе, Андрей подумал, что вряд ли это врач. Скорее, злополучный водитель, что устроил ДТП и одновременно стал отцом. А может, и еще кто-то, хоть посторонние люди обыкновенно так не убиваются, это не принято. Переживать полагается близким родственникам, (дальним – выражать соболезнование), и еще виновникам ДТП, в особенности, если у них нет за спиной хороших адвокатов, способных вывернуть случившееся на изнанку и в таком виде представить в суд.
«Кажется, дышит, – сказал гораздо более уравновешенный мужской голос. – Выйдите отсюда все, живо! Пульс?!»
«Пульс восемьдесят, давление семьдесят на сорок пять», – уже другим, женским голосом.
«Адреналин».
«Пульс нитевидный, семьдесят шесть, давление пятьдесят на сорок пять…»
«Взять общий и биохимию…»
«Давление падает! Сильное кровотечение! Остановка!»
«Дефибриллятор. Двести. Руки! Разряд!»
«Нет пульса…»
«Двести пятьдесят! Разряд!»
«Нет пульса!»
«Кровь – первая отрицательная – три единицы… Готовьте торакотомию…»
«Мы его теряем!»
«Триста. Руки! Разряд!»
Утомленный этими вспышками, Андрей куда-то поплыл, подумав, что, наверное, опять очутится в тоннеле, из которого его вытащил Вовчик. Потом снова наступил провал, а затем, Бог знает спустя сколько часов он открыл глаза и увидел маму. Мама склонилась над ним и, кажется, плакала. По-крайней мере что-то теплое капало ему на лицо. Должно быть, ее слезы. Наверное, именно они разбудили его, как живая вода из сказки – поверженного героя.
«Прости меня, мамочка», – еле слышно пролепетал Андрей. Голос оказался тонким, нечто вроде комариного писка.
«Не надо его сейчас беспокоить. Ваш парень, считайте, в рубашке родился, – заметил кто-то, стоявший у мамы за спиной. Андрей его не видел. – Если бы не ветровка…»
Потом говорили, ему невероятно повезло. Утверждали, что он родился в рубашке, причем рубашкой из поговорки стала толстая зеленая спортивная куртка с капюшоном и улыбающейся рожицей Микки-Мауса, надетая им в тот жаркий день неизвестно по какой причине. Куртка приняла осколки лобового стекла, и, они, по большей части, прошли мимо сонной артерии, оставив на память только пару белесых шрамов. Мама, отнесшаяся к этому очень серьезно, спрятала изрезанную кофту в шкаф и хранила ее там, как реликвию долгие годы. Правда, никто об этом не знал, кофта отыскалась в старом платяном шкафу, когда ее не стало, а Андрей с отцом перебирали вещи, чтобы убрать на чердак.
Еще говорили, что и кофта могла не помочь, если бы Андрей упал под колеса, а не полетел по воздуху. Или, если бы, вместо лобового стекла, ударился бы головой о металлическую переднюю стойку. Или, если бы, перемахнув крышу автомобиля, приземлился не так удачно, сломав не руку, а шею. Или напоролся на дерево. Судачили также и о том, что спешившая в больницу роженица тоже отделалась легким испугом, как и ее муж, незадачливый Коля, который, случись Андрею погибнуть, наверняка попал бы в тюрьму. Ребенок (им оказалась белокурая девочка, три килограмма двести грамм), появившийся на свет при столкновении, родился абсолютно здоровым, вопреки отсутствию врачей, под опеку которых так стремилась ее мать, и, таким образом авария, рисковавшая забрать несколько жизней, и гораздо большее число жизней исковеркать, разрешилась чуть ли не счастливым концом. Почти что американским «хэппи эндом». А ведь вполне могло обернуться иначе.
В общем, то, что из многочисленных «если бы» и «или», выстраивающихся разными комбинациями, словно кубики при игре в кости, и складывается, в конце концов то, что принято называть человеческой судьбой, Андрей понял уже тогда, в той или иной степени. А еще запомнил слова, которые сказала ему мама уже после того, как его выписали из больницы. Они как раз ехали домой:
«Бог сохранил тебя, – она очень серьезно посмотрела на Андрея. – Ты ведь мог погибнуть, но этого, к счастью, не произошло. Если бы так случилось, наши с папой жизни тоже… пошли прахом. Как бы мы жили без тебя…»
Глаза Андрея наполнились слезами. Глядя в них, мама продолжала:
«Знаешь, я много думала о том, что случилось. Я больше не стану об этом говорить впредь, но, считаю, что должна тебе это сказать сейчас, всего один раз. Наверное, – она нервно сжимала и разжимала пальцы, – наверное, Бог сохранил тебя для того, чтобы ты, когда вырастешь, сделал что-то очень нужное и доброе, понимаешь. И, конечно, чтобы ты стал хорошим человеком. Достойным человеком. Больше об этом ни слова, но ты – ты не должен об этом забывать…»
И еще, они договорились ничего не говорить папе, если он позвонит, что, впрочем, было маловероятным. Или, когда они будут писать ему очередное письмо. Чтобы его не волновать. Бандура-старший воевал в Афганистане. Там ему своих волнений хватало…
* * *Андрей потерял счет времени и не знал, сколько они с Вовчиком просидели бок о бок, в темном и пустынном переходе, думая каждый о своем. Потом пошел дождь. Такой освежающе-пронзительный, какие случаются только весной, или в самом начале лета, на худой конец. Водяные струи разъединили приятелей, и Вовчик куда-то исчез. Вскоре после этого просветлело. Мрачные своды потусторонней станции раздвинулись, стало тепло, светло и одновременно сыро, как в теплице. Бандура обнаружил под собой добротную деревянную лавку, выкрашенную традиционной темно-зеленой пентафталевой эмалью. Бандура несказанно обрадовался и этой краске, и этому дереву, после Вокзала Мертвых они показались ему такими непередаваемо родными, зхемными, что ли, и он чуть не заплакал. Он хотел было позвать Вовчика, который так некстати потерялся, когда услышал стихи, но не мог понять, читает их кто-то, или они звучат у него в голове. В любом случае, голос был женским и до боли знакомым, хоть Андрей сразу не сообразил, кому он принадлежит.
