Борис Селеннов - Несколько дней из жизни следователя (сборник)
— Дорогой мой, когда же это читать? — мягко корит его прокурор.— У судов много работы, одних алиментных и бракоразводных дел хватит, чтобы дезорганизовать судебную систему. А ты тонкие движения души исследуешь месяцами.
Но Петрушина этими доводами не возьмешь. Он хорошо знает требование о всестороннем исследовании личности, и если это требование кому-то мешает, то это его проблема.
Я считаю, что Петрушин—модель следователя будущего, он опередил время, и потому не все его понимают. В будущем, как мне оно представляется, главным вопросом всего судопроизводства будет вопрос о мере наказания. Мудрые отцы справедливости будут собираться в почетном месте и, сдвинув седые головы, долго думать и совещаться, как, какими средствами исправить человека с наименьшими издержками для него самого и для нас с вами. Свое слово будут говорить и юристы, и педагоги, и психологи, и другие умные люди, представители наук и профессий, ныне еще неведомых. Войдет в совещательный круг и следователь Петрушин со своей пухлой папкой под мышкой — плодом долгих и кропотливых изысканий. И принят он будет как равный среди равных. А папка его пойдет по кругу, и все листочки будут изучаться неторопливо и по отдельности.
Дело № 23385.
В безлюдном сквере на лавочке Усков передал Симонину что-то завернутое в потрепанную газету. Симонин с едва заметной брезгливостью положил это в карман.
— Можно не пересчитывать?
— Обижаете, Сергей Анатольевич, мы же порядочные люди! Все как в аптеке, — заверил Усков.
— Ну-ну... Да, вот какое дело — хотел посоветоваться. Потребитель опять бунтует, на качество жалуется, на цены. Что там за качество такое, гниль, что ли?
— Избави бог, Сергей Анатольевич! Цибули гарантированной всхожести. Сам смотрю, каждый корнеплод прощупываю.
— Так надо как-то объяснить, успокоить...
— Объясним, о чем разговор, — пообещал Усков.
— Да-да, объясни там, кому надо. А то председатель нервничает, главбух наша насторожилась.
— Бухгалтерия, понятное дело, — успокоил Усков. — А может быть, и ее на «сверхурочные» перевести?
— Нет, не выйдет, она родилась бухгалтером, выдра. У нее это дело в генетике заложено.
— Генетика, фонетика — это все тайны, а «сверхурочные» — вещь материальная...
— Нет, Петр Прокопьевич, не будем... Да, вот еще что: вы с Бурдиным поделикатнее. Человек он ранимый, переживающий, возьмет и закроет нашу, инициативу. Он не должен знать о размерах всего этого. Так что поскромнее с ним, поумереннее... и в «сверхурочных» тоже.
— Сергей Анатольевич, а может, действительно снизим цены... несколько? Куда нам... Я на Полтавщине спокойно обходился меньшим. Главное, чтоб все по-порядочному.
— Потом, по обстановке, — спешно закруглял разговор Симонин.— Цены — это дело комиссионное. Будем ориентироваться на конъюнктуру рынка. Может, и снизим, но не сейчас. Ну, будьте здоровы, — Симонин брезгливо протянул руку компаньону.
Дело № 23561.
Читая и перечитывая протокол допроса Михнюка, Петрушин вспомнил его пальцы, отбивающие стремительное аллегро на невидимых клавишах. Что это? Волнение, невроз или и вправду дурная привычка? Волноваться вроде бы нет причин. Хрупкая нервная организация? Экзальтация? Что-то есть: поза, чувственность, злоупотребление восклицаниями и вопрошаниями, риторика. А может быть, все-таки страх? Может быть, та самая паника, которая заставляет накрывать выключенный телефон еще и двумя подушками?
Такие вопросы можно задавать долго, но ответов на них не получишь. Даже печально известный «детектор лжи» дискредитировал себя из-за невозможности объективно интерпретировать скачущие на его осциллографе импульсы. Врет человек или волнуется— как отличить? Люди не всегда волнуются, когда врут, и, не всегда врут, когда волнуются. Право исповедует негласный принцип: поведение обвиняемого на следствии и в суде не может быть использовано как доказательство — обвинительное, оправдательное — все равно.
В качестве доказательства не может, но в качестве знака «внимание!» — почему бы и нет? Если следователь не будет учитывать поведение обвиняемого, он многое потеряет в тактике, потому что тактика — это психология. Да и кто может запретить следователю следить за реакциями по ту сторону стола и делать для себя выводы? Только не нужны эти вульгарные настольные лампы, высвечивающие направленным лучом закоулки темной души нераскаявшегося злодея. Это прием эпохи электрификации. Сейчас другой век. Да и закон разрешает допрашивать только в дневное время суток, кроме случаев, не терпящих отлагательства.
...Допросы, допросы, допросы. Сейчас Петрушину нужна информация. Любая. Где-то что-то должно выскочить. А пока допросы, допросы, допросы и никаких выводов. Вымученные выводы не нужны, в них мало проку, а дельные придут сами, когда объем информации достигнет критической точки, диалектического порога, за которым вода превращается в пар, куколка в бабочку, а материалы следствия в обвинительное заключение.
— С Анной Ивановной я познакомился через Полякову Иоанну Александровну, с которой вместе работал продолжительное время. Знакомство с Анной Ивановной произошло около восьми лет назад на курорте в Пярну. Лет семь назад был у нее в гостях с женой. Больше никогда ее не видел. Мы обменивались только почтовыми поздравлениями к праздничным дням...
— Ланскую-Грюнфельд я немного знал по работе в ЦДРИ. В гостях у нее ни разу не был. Однажды послал ей поздравительную открытку ко Дню 8-го марта. С тех пор получал поздравления ко всем праздникам, хотя сам не удосуживался...
— Знаю Анну Ивановну с 1957 года, был ее учеником. С Лелей Ведниковой познакомился у них дома. Леля была молчаливой девушкой, очень оберегала Анну Ивановну, ревностно следила за порядком в доме. Если мы делали что-то не так, в глазах Лели читали выговор. Скажу откровенно, побаивались мы ее. В последние 10 лет дома у них не был, изредка звонил, посылал открытки. Анна Ивановна отвечала взаимностью, но очных отношений не было...
— С Ланской-Грюнфельд встречался лишь до войны, однако с днем рождения мы всегда друг друга поздравляли. Ведникову не знаю.
— В доме Анны Ивановны был один раз — за год до ее смерти. Я собирал материалы для книги, которую сейчас пишу. Отец ее был до революции хранителем сокровищ Оружейной палата; его личность меня и интересовала. С родственниками Анны Ивановны знаком не был...
— У Ланской-Грюнфельд был в доме несколько раз в конце 60-х годов. У меня сложилось впечатление, что это состоятельная женщина. Видел картины мастеров, запомнилась икона Васнецова. Старый фарфор, хрусталь. Анна Ивановна носила драгоценности, но что именно, я не помню...
— Последний раз был в доме Ланской-Грюнфельд во время ее похорон. Народу было очень много, большинство незнакомые. Запомнился один неприятный эпизод. Какой-то мужчина — как потом мне сказали, он был из домоуправления — ходил по дому в нетрезвом состоянии и присматривался к вещам. Когда уходил, прихватил статуэтку, бросился бежать вниз по лестнице, но его догнали...
Допросы, допросы, допросы, десять, тридцать, сто. Они убаюкивают бессодержательностью, и все чаще начинает казаться, что дело обречено на бесплодность. Восприятие тупеет, однообразие рождает скуку и усталость. Рутина, рутина. Шариковая ручка бегает по листу все быстрее, буквы становятся все крупное, размашистее, и вот уже почти ничего не разобрать. Кто это прочтет? Эй, Петрушин, встряхнись, выйди на воздух, погуляй. Не идет.
— «С моих слов записано верно и мной прочитано». Да-да, вот здесь, в конце. Так и пишите: «С моих слов...» — и распишитесь вот здесь. И еще на каждой странице. О чем расписываться? О том, что вы предупреждены об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний, а равно за отказ от дачи показаний. Формальность, знаете ли, но надо. Давайте отмечу повестку. Пригласите следующего...
Хорошо бы иметь на эти случаи помощника — подмастерья, ассистента, младшего юриста. Валяй, дерзай, раскрывайся, доказывай преданность профессии. Если через год не сбежишь, хорошим следователем станешь. Испытание рутиной — самое верное испытание, хотя и самое безжалостное.
— Алло, Петрушин? Это из прокуратуры республики. Дело по факту убийства Ведниковой у тебя в производстве? Имей в виду, мы его на контроль берем. Артистка, сам понимаешь. Тут звонили, просили ускорить.
— Я и не замедлял еще...
— В общем, высылай справку о ходе расследования. Пока.
Так, пошли справки и объяснения. Там, наверху, надзор, там все знают и все понимают, с полуслова, полусправки. Как надо работать, скажут вряд ли, зато точно скажут, как не надо. Если преступление вовремя не раскрыто, скажут точно: так работать нельзя. А это важно для последующей мобилизации усилий. Спорить, а тем более ссориться, не рекомендуется. Хотя бы потому, что «там» продлеваются сроки следствия, когда ты не укладываешься в отведенный двухмесячный период. Пока нет арестованного, срок продлят без особых хлопот, лишь бы усилия в работе были видны. А уж если арестовал, бери ноги в руки, тут твое время будет отсчитывать хронометр. Опытный следователь никогда до срока не арестует, даже если придется ходить по лезвию босыми пятками.
