Александр Апраксин - Три плута
Назар Назарович нашел еще в себе достаточно тщеславного мужества, чтобы с насмешкой ответить:
— Вам не угодно последовать моим советам, во всяком случае несомненно полезным для правосудия, так позвольте же и мне отказаться от ваших.
— Как вам будет угодно!
Через несколько минут Мустафетов был отведен в дом предварительного заключения.
XVI
ПРОЩАНЬЕ РОГОВА
Рогов, как, наверное, помнят читатели, прочитав первое сообщение о случайном раскрытии хищения на полмильона рублей из банка «Валюта», немедленно же задумал спасаться, причем заявил Мустафетову о своем намерении прибегнуть к обманному самоубийству ради сокрытия следов своего побега.
В сущности, как ни был находчив и нагл этот плут, он все-таки серьезно перепугался, прочитав сенсационное известие относительно мошеннической проделки, обнаружившейся при появлении в банке владелицы вклада. Но Назару Назаровичу понравилась его мысль потому уже, что с исчезновением Рогова он считал себя в полной безопасности, зная, что выдать его самого может только какая-нибудь оплошность одного из подручных, то есть Рогова или Смирнина, а коль скоро оба благополучно скроются за границу, ему и беспокоиться решительно не о чем. Однако судьба распорядилась иначе, оправдав на деле пословицу: «На всякого мудреца довольно простоты».
Что касается Рогова, то он положительно не был в состоянии идти обыкновенным общим путем. Ему всегда требовалась особенная замысловатость. Он черпал гораздо более наслаждения в самих затруднительных препятствиях к достижению той или другой цели, нежели в плодах уже удачно совершившегося и до невероятия замысловатого дела. Можно было даже предположить, что эта извращенная натура предавалась самым возмутительным деяниям с огромной любовью к искусству, а не к одним деньгам.
Перетрусив при первой тревоге, кинувшись к Мустафетову, в умственные силы и превосходство которого он благоговейно верил, и получив от него одобрение идеи о самоубийстве, Рогов прямо от него отправился в свою гостиницу, где продолжал занимать роскошное и баснословно дорогое помещение.
Своей семьи он все еще не выписал, а, ограничившись переводом на имя жены десяти тысяч рублей, сам жил в первоклассной гостинице с совершенно глупой, ненужной и весьма подозрительной роскошью. Он платил за номер по двадцати пяти рублей в сутки, привозил туда случайных знакомых, задавал пиры и вел себя на удивление всему служебному персоналу. Конечно, он держал и дорогой экипаж, чтобы мчаться по городу без всякого толка из конца в конец, но в такой развалистой позе, которая вызывала на лице каждого встречного улыбку удивления или насмешки. Лакеям, швейцарам, посыльным при гостинице он раздавал чересчур щедро на чай и радовался тому покорному раболепию, которым окружали его эти слуги, не подозревая и сотой доли пересудов, вызываемых его дурацким образом жизни.
Вернувшись от Мустафетова, он заперся у себя в номере и предался довольно странным занятиям. Сперва он достал из сундука самые разнородные предметы. Тут, между прочим, было несколько аршин тонкой, прозрачной клеенки, обыкновенно идущей на компрессы. Все свои деньги, давно превращенные в крупные процентные бумаги, он сложил в эту клеенку, пришил затем к ней тесемочки и надел ее себе под сорочку на грудь. После этого он надел две сорочки, две пары брюк, два жилета, два пиджака, взял даже несколько носовых платков с собою и потом уже, поверх всего, надел еще летнее пальто.
Во внутренний боковой карман своего верхнего пиджака Рогов положил бумажник, в котором находились его паспорт, несколько визитных карточек с обозначением гостиницы, в которой он жил, полтораста рублей и письмо в заклеенном конверте с надписью: «Госпоже Полиции по случаю моей смерти». Это письмо он писал недолго, размашисто и весело ухмыляясь. Во внутренний же карман нижнего пиджака он спрятал другой бумажник, содержащий в себе около тысячи рублей наличными деньгами.
После этого он завернул в несколько листов газетной бумаги пару сапог и туда же положил мягкую дорожную фуражечку.
С этим пакетиком в руке он направился по коридорам гостиницы, чтобы обойти главный выход, и сошел вниз по той лестнице, которая выводила не на улицу, а на площадь. Внизу он сказал швейцару:
— Пошли, пожалуйста, на главный подъезд сказать, чтобы моя коляска ехала к себе во двор; я по телефону вызову, когда мне будет нужно. Я из пятого номера, моя фамилия Рогов.
— Помилуйте-с, как вас не знать-с! Полагаю, Романа Егоровича, господина Рогова, у нас в гостинице ввек не забудут.
— А, ты меня знаешь? — обрадовался Рогов. — Так вот тебе пять рублей на чай! Помни, с кем имел дело!
Вслед за тем он вышел, сел в извозчичью пролетку и скомандовал:
— К Летнему саду! Пошел!
Извозчик быстро поехал.
Дорогою Рогов успел вступить в разговор с извозчиком и начал с приказания:
— Мы, брат, с тобою не от Инженерного замка подъедем, а с набережной; подвезешь меня к пароходной пристани.
— Слушаю-с, ваше сиятельство!
— Да, брат, это ты правильно сказал, что я похож на «ваше сиятельство». Меня так все и величают. А почему? Потому что я жить умею и плачу всем щедро.
«Для таких господ и постараться надо», — решил извозчик, давая своей порядочной лошадке особенно быстрый ход по шоссе вдоль Марсова поля.
— Денек-то какой! — не умолкал Рогов. — В такую погоду, я думаю, никому топиться неохота!
— Что вы, ваше сиятельство! Разве можно?
— Смотри, на повороте тише. Подъезжай к пристани пароходов, идущих на острова, — скомандовал Роман Егорович и, ловко соскакивая с пролетки, торжественно при всех заявил: — Получай три рубля, да не поминай лихом смотри!
Извозчик снял обеими руками шляпу, благодарил, уверяя, что таких господ еще не было, да и не будет. Несколько человек, стоявших тут — газетчик, городовой, публика да сидящие на своих козлах другие извозчики, — ротозейничали и удивлялись. А мошенник так и раздувался от гордости и блаженства.
На пароходной пристани он продолжал обращать на себя внимание разными другими дурачествами. Прежде всего он обратился к мальчишке, стоявшему у контроля, и крикнул ему: «Хюва пейва!» Что значило по-фински «здравствуй!». Кое-кто из ожидавших улыбнулся, что еще более поощрило Рогова, и, обращаясь в окошечко кассы, куда он просунул монету, он сказал тем же балаганно-шутливым тоном: «Мадемуазель, оревуар!» Затем, став у самого носа парохода, он оттуда во весь голос обратился к рулевому:
— Хюва пейва, хэлло!
Несомненно, его принимали за пьяного. Между тем у Рогова с утра еще не было и маковой росинки во рту. Просто в нем сказывалось нервное возбуждение. Он предвкушал с особенной радостью дальнейшее исполнение задуманного им плана.
Но, когда пароход отчалил, он еще только раз крикнул: «Хэлло» — и вдруг присмирел. Он оглянулся на красавицу Неву с ее роскошной набережной, и ему взгрустнулось при мысли, что вряд ли суждено ему вскоре вновь увидать эту дивную картину.
В течение всего пути он смотрел с таким вниманием по сторонам, точно прощался с дорогой ему столицей, стараясь возможно лучше запечатлеть в своей памяти ее картины. Ему хотелось проститься с Петербургом особенно хорошо, покинуть его под самым благоприятным впечатлением.
Доехав до Крестовского острова, он подозвал извозчика и велел везти себя через Елагин на Каменный остров. Там он знал французский ресторан с садиком, удобно расположенный на самом берегу реки и славившийся своей потрясающей дороговизной. Рогову именно это-то и было нужно, так как высшие цены были в его глазах мерилом и высшего качества.
Жизнь в таких загородных перворазрядных ресторанах начинается поздно, так как обедать приезжают сюда обыкновенно не ранее шести часов вечера. Иногда только, в особенно редких случаях, какая-нибудь компания вздумает тут позавтракать. Когда же приехал туда Рогов, то, кроме нескольких татар-лакеев, его никто не встретил.
— Ну, ребята, — заявил он своим обычно веселым голосом, — накормить меня надо хорошенько. Все чтобы было самого первого разряда: и закуски, и кушанья, и по части иностранных вин.
Один из татар шепнул другому на своем родном языке, чтобы тот живо сбегал за хозяином, а гостя уверил в полнейшей благонадежности заведения.
Рогов стал высматривать себе место в саду и избрал столик по самой средине у берега Невы. Моментально раскинули приделанный над столом огромный механический зонт, образовавший палатку в защиту от солнечного припека, и Рогов снова забалагурил:
— Вот молодцы ребята! Старайтесь, старайтесь! К чему моему личику от загара в изъян приходить? Красным девицам могу разонравиться. Ведь это только в деревнях, коли морда на томпаковый самовар похожа, бабий пол в восторг приходит! А это что же за пиджак к нам плетется, да еще на самом солнышке без шляпы? Должно быть, хозяин?
