Сергей Зверев - Жулик: грабеж средь бела дня
Эдик еще не думал, как распорядится сокровищами. Но знал одно: в жизнь, сверкающую волшебным блеском, он возьмет только две дорогие ему души: дочь Таню да ротвейлера Мента. Всем остальным, и прежде всего Наташе, путь туда был заказан…
Эйфория, однако, длилась недолго. Будучи человеком неглупым, Эдуард Иванович быстро сообразил, что положение его весьма шатко. Неприятности могли начаться в любой момент.
Больше всего тревожила Хьен, жена покойного хозяина: с момента убийства братьев Ван Хюэ она бесследно исчезла. Мобильник ее упорно молчал. В «Золотом драконе» она не появилась ни разу. Не было ее и на загородной вилле с драконами-флюгерами; вьетнамская прислуга лишь разводила руками, повторяя: «Не пьиезжала есьце наса Хьен…» Оставалось надеяться, что жена Нгуена все-таки отбыла в свой Ханой. Но это, в свою очередь, означало, что в любой момент она могла выйти на связь с мужем и, расценив его молчание по-своему, сделать соответствующие выводы…
А ведь оставался еще и Коробейник, который очень интересовался источниками обогащения вьетнамцев и которому Эдик дал подписку «о добровольном сотрудничестве»! За последнюю неделю начальник ОБЭПа ни разу не связывался с Голенковым. Однако в любой момент мог назначить ему время и место для задушевного оперативного инструктажа.
Поразмыслив, Эдик справедливо решил, что теперь от него все равно уже ничего не зависит. Повесить на него двойное убийство было решительно невозможно: свидетелей не было никаких, а все улики (в том числе и пистолет Нгуена) он тщательно и продуманно уничтожил. Предусмотрительный Голенков даже запасся алиби: в случае чего Мандавошка всегда могла подтвердить, что в момент преступления директор «Золотого дракона» подвозил ее на машине в загородный секонд-хенд. Правда, предусмотрительность эта обошлась убийце в золотой империал 1915 года (других денег на тот момент у Эдика просто не было). Бывший сыскарь был абсолютно уверен в лояльности базарной шалавы: ведь, кроме всего прочего, их связывала круговая порука по ложному обвинению Сазонова А. К. в изнасиловании…
Эдик решил пока не трогать вьетнамские сокровища: блиндированный сейф в потайном подвале выглядел абсолютно надежным. А вот кое-что из оружия, обнаруженного в фанерном ящике, он посчитал за лучшее прибрать к рукам… Время-то смутное – мало ли что может случиться с новоиспеченным миллионером?
Миниатюрный дамский браунинг – маленькую тяжеленькую машинку с перламутровыми накладками – директор «Золотого дракона» спрятал на работе. Один «АКСУ» оставил на месте, а второй, вместе с подствольником и запасными магазинами, сложил в старенький чемодан, замаскировал стопкой белья и занес к Мандавошке – «на всякий случай». Бывшему зэку совершенно не хотелось хранить дома конкретный срок. Зато Ермошина жила в двух шагах, в знакомом доме над «Рюмочной», и в случае чего к ней можно было заскочить в любой момент.
– Понимаешь, Лидка, тут у меня разное барахло, – доверительно сообщил Эдик маленькой проститутке и, как бы невзначай приоткрыв чемодан, продемонстрировал его содержимое, – трусы, носки, рубашки…
– В тюрьму готовишься? – глупо хмыкнула Лида.
– Типун тебе на язык! – посуровел Голенков. – Сложил на всякий случай – если Наташка меня из дому выгонит… Чтобы долго не собираться. Долгие проводы – лишние слезы. Пусть у тебя пару месяцев постоит… Не против?
Такое объяснение вполне удовлетворило Ермошину.
– Да пусть хоть сто лет стоит! – отмахнулась она. – Пить-есть не просит. Вон, на антресоли закинь.
– Тебе через три дня со следаком беседовать. Показания закреплять, – вкрадчиво напомнил бывший опер и, закрыв чемодан на ключ, встал на табуретку. – Не забыла?
– Не вопрос, папик! Только давай перед этим у тебя на работе встретимся… Типа проинструктируй, че мне про этого Жулика втирать.
– Встретимся, – значительно пообещал Голенков, слезая с табуретки. – Проинструктирую.
– А еще пятьсот гринов я получу?
– Получишь, – успокоил Эдик. – Мы же обо всем договорились.
– А может… чуть больше отсыплешь, а? Слабо? Типа в честь будущих родов. Сам-то ты… десять штук со старухи поимеешь! – с неожиданной наглостью напомнила малолетка.
– Поимею, не поимею… Не твоего ума дело, – холодно отрезал бывший сыщик и, попрощавшись, двинулся на выход.
Теперь, став богатым и значительным, недавний арестант больше не интересовался какими-то десятью тысячами долларов, которые еще недавно собирался зарядить маме Жулика «за заяву». Порог счастья виделся ему теперь лишь забрызганным кровью и мозгом смертельного врага. Тем более что все предпосылки для уничтожения Сазонова были у мстителя налицо.
А уж в том, что профессиональный аферист рано или поздно вернется домой, бывший оперативник ни на йоту не сомневался…
* * *В представлении Лиды Ермошиной все мужчины делились на три категории.
К первой относились те, с кем можно было трахаться только за деньги: кавказцы с Центрального рынка, колхозники из базарной гостиницы и солдаты местного гарнизона.
Во вторую категорию входили люди полезные – или с деньгами, или облаченные властью: местный участковый, инспектор по делам несовершеннолетних и директор торговых рядов. С таких проститутка гонораров не брала, объясняя свое бескорыстие внезапно нахлынувшим на нее высоким и светлым чувством. На эти слова покупались даже неглупые, умудренные жизнью люди – как, например, Эдуард Иванович Голенков…
Но к некоторым мужчинам Лида действительно испытывала искреннюю симпатию. Директор охранной фирмы «Находка» Геннадий Зацаренный по кличке Цаца и был одним из таких счастливцев. В зачаточном сознании Ермошиной этот мелкий бандит на ржавом «Кадиллаке» представлялся чем-то средним между султаном Брунея и Аль Капоне, если только она когда-нибудь слышала о существовании этих двоих…
…Отправив младшего брата к дедушке «пострелять по зэкам», Мандавошка пригласила Цацу в свою комнату и внимательно взглянула в его глаза. Бессонная ночь, проведенная Геной за ломберным столом, не прошла бесследно. Бледное лицо выглядело отечным и серым. Движения были вялыми и неуверенными. Глаза сверкали пустым бутылочным блеском.
– Генка, что у тебя стряслось? – участливо спросила Ермошина.
– Послушай, Лидка… – Зацаренный принялся нервно грызть заусенец. – У тебя штукарь баксов долгануть можно?
– Да ты че! Откуда у меня такие деньги! – Базарная проститутка честно округлила глаза.
– Не насовсем же! В долг. На жопу божусь! Давай под расписку. Если хошь – через нотариуса… Лидка, бля буду, конкретно горю! Понимаешь? На две недели всего! А хошь под процент? Долганешь мне штуку, получишь штуку сто. Сотку баксов за две недели ни за хрен поимеешь! Это тебе не базарных ментов «микрофонить»!
– Да откуда у меня столько бабла? – опечалилась Ермошина.
– Но ты же сама говорила, что недавно круто поднялась! – вкрадчиво напомнил Цаца. – Или лохом меня считаешь… которому можно вермишель на уши вешать?
Мандавошка вздохнула. Ей действительно хотелось помочь пацану, которому очень симпатизировала. Однако она все-таки опасалась, что тот разведет ее, как тупую крольчиху.
– Лавэ-то у меня есть, – наконец призналась Ермошина. – Не штукарь, конечно. Чуток поменьше. Да только я его отложила и вспоминать не хочу, где лежит. У меня шесть месяцев сроку – прикидываешь? В семь уже могу родить. Что тогда, бля?
Зацаренный призвал на помощь все свое красноречие. Безвыходность ситуации подсказывала ему самые убедительные слова. Сперва он отвесил собеседнице несколько комплиментов. От имени «Находки» посулил проститутке заступничество на рынке. Пообещал забрать ее из роддома на «Кадиллаке» и даже назваться отцом ребенка. Поклялся, что после отдачи долга непременно проставит «поляну» в самом дорогом кабаке.
– В «Золотом драконе» оттянемся. Хошь?
При упоминании о вьетнамском ресторане Мандавошка лишь хмыкнула.
– Ха! Да я там сейчас с утра и до вечера оттягиваться могу! Халява, сэр.
– Да-а? – искренне удивился Цаца. – И за какие это заслуги? Опять, что ли, с узкоглазыми трахаешься?
– Нгуен вроде во Вьетнам уехал… Там директором мужик знакомый работает, Эдиком зовут. Ты его, наверное, знаешь. Бывший мент. Заходил ко мне вчера в гости. Послушай… ты же с ним пару недель назад… того, махался. Точно!.. Помнишь, когда мы с Танькой в ресторане сидели, а он к нашему столику подвалил? Ты в него еще бутылкой запустил!
– Постой, постой… – Гена наморщил лоб, припоминая. – Так это что – в натуре Голенков был?
– Ага.
– А я и не узнал… Неужели тот самый?
– Ага.
– А за какие заслуги этот мусор тебя так зафаловал? Так это Танькин отец, говоришь? Вернулся? Так он же когда-то…
– Ну да, Танькин папик, – перебила барышня. – Когда-то в горотделе служил, а потом его один пацан посадил. Сазонов.
