Вольф Хаас - Приди, сладкая смерть
В следующее мгновение толстяк Буттингер кинулся в диспетчерскую и прорычал в микрофон:
— Семьсот сороковой, немедленно возвращайтесь!
Потому как семьсот сороковым был Бреннер, на такой зверской скорости вылетевший со двора «скорой», что на тротуаре начали креститься посетители магазинов, возвращающиеся домой после шопинга. Хотя крестное знамение вовсе не входит в набор ритуалов шопинг-религии. У них ведь другие ритуалы. Там берут в руку денежную купюру и передают специально для этого поставленной кассирше, а так никаких крестов особо и нет. Но когда Бреннер с мигалкой и сиреной пролетел первый светофор на красный, заставив экскурсионный автобус затормозить до полной остановки, то в зеркальце сзади он увидел, как одна женщина не поленилась поставить сумки с покупками и перекрестилась.
— Семьсот сороковой, возвращайтесь немедленно! — снова проорал толстяк Буттингер.
Но Бреннер к тому времени был уже за тридевять земель. А шопингующие тоже скрылись подальше, зайдя в первый попавшийся магазин, и на всякий случай занялись покупками для очередной акции по сбору подержанных вещей, чтобы, значит, не ты следующий, кого заберет «скорая» или утащит черт.
— Семьсот сороковой, немедленно возвращайтесь!
Правда, толстяк Буттингер всегда был раздражительным человеком, но чтобы так забыть о дисциплине в эфире, этого я не могу припомнить. Потому как теперь он стал кричать:
— Внимание всем машинам! Всем машинам «скорой»! Остановите семьсот сороковой!
— Местонахождение? — спросили его машины «скорой».
— Неизвестно! — рыкнул толстяк Буттингер.
— Шестьсот девяностый вызывает центральную! — подал голос Шимпль, в очевидном возбуждении.
— Шестьсот девяностый?
— Семьсот сороковой едет по Триестерштрассе по направлению из города.
— Шестьсот девяностый, понял. Следуйте за семьсот сороковым!
— Сесьсот сороковой идет сто шестьдесят.
— По Триестерштрассе?
— Точно.
— Тогда жмите сто семьдесят!
— Есть, — отрапортовал Шимпль так по-военному, что я просто должен сказать, театр военных действий с этим ни в какое сравнение не идет.
Потом короткая пауза, потому что толстяку Буттингеру пришлось отправлять машину на инфаркт миокарда в Херренгассе, а потом опять возбужденный Шимпль:
— Шестьсот девяностый вызывает центральную!
— Шестьсот девяностый?
— Серьезная авария.
— Где?
— Триестерштрассе, угол Антон-Баумгартнерштрассе.
— Сколько пострадавших?
— Двое, и очень серьезно.
— Окажите помощь на месте. Я сразу же вышлю вам врача «скорой» на реанимации.
— Шестьсот девяностый вызывает центральную!
— Шестьсот девяностый?
— Мы сами пострадавшие!
— Что это значит?
— Столкновение во время преследования семьсот сорокового.
— Ах вы, задницы проклятые! — прорычал толстяк Буттингер в микрофон, а дальше, к сожалению, Бреннер не мог его слышать, потому что был уже в Альт-Эрлаа. Он припарковался перед вторым домом и поднялся на второй этаж в третий дом, где жил господин Освальд, всего в каких-нибудь ста метрах по прямой от Лунгауэра.
Теперь вот какая прописная истина: мужчины часто совершают ошибку, не вставая с места, когда звонят в дверь. Вставать должна жена, потому как диван такой мягкий или, скажем, как раз спортивные новости идут.
А когда жена уже откроет дверь, то, как правило, может оказаться слишком поздно. И готово дело, пожалуйста, — неприятный сюрприз. Или, скажем, в данном конкретном случае: когда жена Освальда открыла дверь, Бреннер сразу увидел Освальда на диване, а Освальд увидел Бреннера в дверях. Но господину Освальду почудилось, что он видит призрак, а Бреннеру показалось, что перед ним острый 21, то есть, считай, инфаркт миокарда.
— К тебе некто господин Бреннер, — обернулась она к мужу, и Бреннер сразу же обратил внимание на ее изысканную речь. Изящная такая дама, должен тебе сказать, прическа высокая, костюм приличный и все такое, по телевизору она была бы супругой какого-нибудь сельского врача, но в реальной жизни она была всего лишь супругой господина Освальда.
И обстановка тоже была очень элегантная: белые стены, белый ковер, белый кожаный диван, белое лицо хозяина.
— Да, — вырвалось у него, — это господин Бреннер!
— Давно не виделись, господин Освальд!
— Это господин Бреннер, — промямлил хозяин дома в сторону своей жены, — мы с ним знакомы.
— Да вы заходите, — дружелюбно сказала она Бреннеру и протянула ему руку.
— Нет, лучше я! — выдавил из себя господин Освальд. — Я выйду с господином Бреннером на улицу.
И тут, конечно, последовал вопросительный взгляд госпожи Освальд.
Есть такое славное выражение, когда люди в комнате сидят и разговор вдруг прекращается: ангел пролетел. Я тоже не знаю, откуда это пошло, может, потому что чувство такое странное возникает. Фактически дуновение потустороннего. Почти такое же, как если бы ты вошел в магазин за покупками, а все полки пустые.
И пока ангел медленно летел по комнате, Бреннер вспомнил, как вчера в геронтологии он листал журнал. Там была фотография самого толстого человека в мире, который как раз недавно умер в Америке. Хочешь верь, хочешь нет: он весил четыреста двадцать кило! Им пришлось проломить стенку, чтобы вытащить его тело из дому.
Ты скажешь, что же они его не распилили, дешевле вышло бы, но видишь ли, это такое тонкое дело. Я считаю, человека все-таки стоит уважать хотя бы настолько, чтобы не резать его на куски лишь ради того, чтобы он пролез в дверь. И пускай его потом хоть десять раз сожгут, или закопают, или разложат по сейфам на порции в каком-нибудь банке органов, — это все-таки другое, чем расчленять чисто ради удобства транспортировки, тут я в виде исключения должен признать правоту американцев.
Я вот что хочу, собственно, сказать: Бреннер представил себе, что по квартире Освальдов прошел ангел этого американского монстра, такое тяжелое молчание царило сейчас между четой Освальд.
И тогда Бреннер сказал госпоже Освальд:
— Я из «скорой помощи» Красного Креста. А ваш муж вчера спас жизнь велосипедисту.
Эти высотные дома очень подвержены колебаниям. Обычно это не ощущается, особенно внизу, на втором этаже, но Бреннер вбил себе в голову, что он это чувствует. Наверное, это был камень, упавший с души господина Освальда.
— А ты мне про это даже не рассказал, — с такой гордостью сказала госпожа Освальд, что ее благородные глаза довольно неблагородно заблестели от умиления.
— Вероятно, он не хотел вас пугать, — встрял с ответом Бреннер.
— Да я бы только гордилась им! Ну почему же ты мне ничего не сказал?
Дорогие женщины! Не надо так дергаться, выпытывая тайны, и тогда мужчина легче отважится выползти из своего черепахового панциря, вот мой совет по поводу этой фундаментальной проблемы. Хотя в данном случае совершенно не важно, какую тактику применить, поскольку все равно все было построено на сплошной лжи.
— Жизнь пациента уже вне опасности, — выложил Бреннер очередную ложь. — И самое его большое желание — познакомиться с человеком, спасшим ему жизнь.
— Да, тогда тебе нужно идти! — воскликнула госпожа Освальд так решительно, что я тебе скажу: ни одна женщина, за которой подсматривали, никогда не стала бы говорить так с тем, кто за ней подсматривал, тут я даже могу отчасти понять, почему господин Освальд отдал ей предпочтение.
Она тотчас же принесла ему его элегантную куртку, и он надел ее, как безвольное дитя.
— Пока, — сказала ему жена, но он ничего не ответил. И когда он спускался с Бреннером в лифте, он ничего не сказал, и когда сел в машину «скорой», тоже ничего не сказал, и когда Бреннер уже целых пять минут несся со страшной скоростью, включив мигалку, он все еще ничего не сказал. А потом он заорал:
— Вы что, совсем спятили? Вы совсем разум потеряли? Вы сумасшедший? Вы что, садист? Вы хотите разрушить мой брак? Да есть в вас хотя бы столько ума, чтобы… чтобы… чтобы…
— На какой из ваших вопросов я должен ответить сначала?
Но это высказывание застряло у Бреннера в горле. Потому как в следующее мгновение господина Освальда затрясло, как эпилептика, это он разрыдался в шоке от того, что жена едва не узнала про его невинное хобби.
Сейчас Бреннер пожалел, что выпотрошил семьсот сороковой, как рождественского гуся. Потому как тогда бы он сейчас просто протянул руку к ящику с лекарствами и распрекрасно и бережно успокоил бы господина Освальда рогипнолем ровно настолько, что он прекратил бы истерику и при этом остался еще пригоден для дела. Но теперь Бреннеру приходилось опасаться, что в таком состоянии господин Освальд вовсе не сможет выполнить свою задачу.
Теперь, чтобы успокоить его, ему не пришло в голову ничего лучшего, чем кассета, которую Клара все-таки дала ему на память. Но как только из квадрофонических колонок зазвучали первые такты, Бреннер засомневался в правильности этой мысли. Потому как подобная музыка — это штука сильная.
