Мари Юнгстедт - Невидимый
В доме царила тяжелая, гнетущая атмосфера, словно сами стены вздыхали. Плотные шторы почти не пропускали дневной свет, падавший из окон. Мебель была темная, неуклюжая и к тому же видавшая виды. Кнутас как раз раздумывал, как ему удастся встать с этого продавленного дивана без посторонней помощи, когда в комнате появился Ян Хагман. Он переоделся в чистую рубашку, но на лице было все то же мрачное выражение.
Он сел в кресло у окна.
Кнутас прокашлялся.
— Нас привела сюда не трагическая смерть вашей жены. Кстати, выражаем соболезнования, — проговорил Кнутас и снова откашлялся.
Теперь Ян Хагман взирал на него с откровенной враждебностью.
— Нас интересует совсем иной вопрос, — продолжал комиссар. — Полагаю, вы не могли не слышать об убийствах двух женщин, которые произошли на Готланде в последнее время. Полиция сейчас занята тем, что выясняет подробности жизни погибших. Нам стало известно, что у вас были отношения с одной из них, Хеленой Хиллерстрём, в начале восьмидесятых, когда вы работали в Сэвескулан. Так?
И без того тягостная атмосфера в комнате теперь стала давящей. Хагман и бровью не повел.
Повисла долгая пауза. Кильгорд вспотел и вертелся в своем кресле, так что оно скрипело. Кнутас ждал, не сводя пристального взгляда с Хагмана. Карин Якобсон мечтала о стакане воды.
Когда сын вошел в комнату с подносом в руках, возникло ощущение, что открылось окно.
— Я подумал, что вы захотите кофе, — сказал он без всякого выражения и поставил на столик поднос с чашками и магазинным печеньем на блюдце.
— Спасибо, — хором проговорили трое полицейских, и на несколько мгновений гнетущая атмосфера в комнате слегка разрядилась из-за позвякивания чашек.
— А теперь оставь нас, — жестко сказал отец. — И прикрой за собой дверь.
— Да-да, — откликнулся сын и вышел из комнаты.
— Ну, так как обстояло дело с Хеленой Хиллерстрём? — спросил Кнутас, когда за тем закрылась дверь.
— Все верно. У нас был роман.
— С чего он начался?
— Она училась в одном из классов, которые я вел, и у нас сложились хорошие отношения на уроках. Она была такая веселая и…
— И?..
— Благодаря ей мне веселее работалось.
— Как начался роман?
— Это было осенью. После школьных танцев. Хелена была на втором курсе. То есть дело было в восемьдесят втором году.
— А вы-то что делали на танцах?
— Нескольким учителям поручили наблюдать за порядком, я был одним из них.
— Что произошло между вами и Хеленой?
— Ночью, когда мы прибирались после танцев, она осталась, чтобы помочь. Она была очень общительная… — Голос Хагмана сорвался, лицо смягчилось.
— И что произошло дальше?
— Она хотела, чтобы кто-нибудь подвез ее домой, а мне было по пути, вот я и предложил. А потом — даже и не знаю, как все получилось. В машине она поцеловала меня. Она была молодая и красивая. А я мужик, в конце концов.
— И что было дальше?
— Мы стали встречаться тайно. У меня ведь была семья, дети.
— Как часто вы встречались?
— Довольно часто.
— Насколько часто?
— Раза два-три в неделю.
— А что ваша жена? Она ничего не замечала?
— Нет. Мы встречались днем, сразу после занятий. А дети были уже достаточно большие, обходились без моей помощи.
— Какие отношения были у вас в браке?
— Из рук вон плохие. Поэтому совесть меня не мучила. Во всяком случае по отношению к жене, — сказал Хагман.
— Каким человеком была Хелена? — спросил Кильгорд.
— Она… даже не знаю, как и сказать. Она была прекрасна. Благодаря ей ко мне снова вернулась радость жизни.
— Как долго продолжался ваш роман?
— Он оборвался, когда начались летние каникулы.
Хагман опустил глаза и стал смотреть на свои руки. Карин Якобсон заметила, что он непрерывно крутил большими пальцами. Она вспомнила, что он делал так и в прошлый ее приезд, после смерти жены. «До чего странная манера!» — подумала она.
— Под конец года, кажется в мае, класс Хелены поехал в Стокгольм. Несколько учителей сопровождали их. В том числе я.
— И что там произошло?
— Однажды вечером после ужина мы с Хеленой забыли об осторожности. Она пошла со мной в мой номер. Кто-то видел это и рассказал другой учительнице. Она вызвала меня на разговор. Мне оставалось только признаться. Тогда она пообещала, что все это останется между нами, если я дам слово никогда больше не встречаться с Хеленой. Я пообещал.
— Что было потом?
— Мы вернулись из поездки. Я порвал отношения с Хеленой. Она не поняла меня. Вскоре мы снова стали встречаться. Против нее я был просто безоружен. Однажды вечером коллега застукал нас с ней в раздевалке. Для учеников уже начались каникулы, а мы, учителя, работали еще неделю.
— Как отреагировали в школе?
— Директор не стал поднимать скандала. Он подыскал мне место в другой школе. Пересудов было! Я всякого тогда наслушался. В глазах окружающих я был полным дерьмом. Моя жена, конечно, тоже узнала. Я хотел развестись, но она не согласилась. Тогда мы решили уехать. Мое новое место работы располагалось в Эйе, так что мы купили этот хутор. Здесь мне было близко и удобно, да к тому же удалось избежать слухов. Но с Хеленой я уже, конечно, не мог встречаться. Когда ее родители про это узнали, они пришли в ярость. Прислали мне письмо, в котором угрожали убить меня, если я еще раз подойду к их дочери.
— Как отреагировала Хелена?
Долгое время Хагман сидел молча и нервно крутил пальцами. В конце концов молчание стало невыносимым, и Кнутас уже собирался повторить вопрос, когда последовал ответ:
— Хелена не пыталась разыскать меня. Она была еще так молода. Продолжила свой путь по жизни без меня.
— А вы не пытались связаться с ней?
— Нет. Никогда.
— Когда вы в последний раз видели ее?
— Вот тогда. В раздевалке.
— Но вы решили не оставлять жену?
— Да. Она хотела все забыть, и все такое прочее. Почему — я понятия не имею. Меня она никогда не любила. Да и детей тоже, — добавил Хагман, бросив взгляд в сторону закрытой двери, словно желая убедиться, что сын не слышит его слов.
— Дети узнали о случившемся?
— Нет, они ничего не поняли. Йенс тогда уже не жил с нами. Он переехал в Стокгольм, к моей сестре и зятю, сразу после девятого класса. Хотел закончить гимназию там. С тех пор он живет в Стокгольме. Лишь иногда приезжает меня навестить. А дочь живет в Хальмстаде. После гимназии она встретила парня из тех мест и перебралась туда.
Снова наступила пауза. Кнутас заметил божью коровку, которая ползла по ножке стула. «Они везде», — подумал он. Тишину нарушил Кильгорд.
— У вас были романы с другими ученицами, кроме Хелены? — быстро спросил он.
Хагман переменился в лице. Косточки его пальцев побелели, с такой силой он вцепился в подлокотники кресла, грозно уставившись на Кильгорда.
— Что вы такое несете, черт подери? — Слова вылетали, словно снаряды.
Кильгорд выдержал его взгляд:
— Я спрашиваю, спали ли вы с другими своими ученицами?
— Нет, нет и нет. Для меня существовала только Хелена. — Хагман шумно дышал.
— Это точно? Если у вас были отношения с другими ученицами, это все равно выяснится. Проще сразу во всем признаться.
— Вы что, не слышали, что я сказал? Только Хелена. После нее у меня никого не было. Все, с меня хватит. Мне больше нечего сказать.
Лицо Яна Хагмана побледнело, несмотря на загар. Он резко поднялся.
Кнутас понял, что им лучше уехать. Хагман разъярен, так что больше из него все равно ничего выудить не удастся. Во всяком случае в этот раз.
Звонок с урока прозвонил, когда он как раз взялся за очередной пример. Он так сосредоточился на их решении, что забыл о времени. Математика была единственным предметом, в котором он полностью растворялся. Она на мгновение преображала мир, и сам он забывал о времени и пространстве. В такие минуты он был почти счастлив.
Вокруг вскакивали с мест одноклассники. Заскрежетали стулья, с шумом захлопывались книги, грохотали крышки парт.
Как один и тот же звонок мог уводить то в рай, то в ад? Иногда он был таким долгожданным, как ласковые объятия, как спасение в трудную минуту и возможность найти хоть временное убежище в классе. А иногда он ненавидел его больше всего на свете. Начинал нервничать, потеть и дрожать. Звонок наполнял его ужасом перед тем, что его ожидало.
Сейчас мысли бились в голове, как птицы в клетке, пока он собирал книги, уставившись в парту.
Как пережить эту перемену? Удастся ли ему ускользнуть? Может, задержаться в классе как можно дольше? Тогда, возможно, им надоест его поджидать. Или, наоборот, поторопиться, чтобы выбежать из класса и поскорее спрятаться?
Неопределенность разъедала душу, пока он механически складывал в сумку книги. Когда он подошел к двери класса, боль в животе снова стала почти нестерпимой. Почти не в силах дышать, он вышел из класса, словно шагнув в пропасть.
