Александр Апраксин - Ловкачи
На главной телеграфной станции Иван Александрович впопыхах, точно за ним гналась погоня, начертал следующую депешу:
"Ялта, набережная, дом Любарских. Срочная. Ответ оплачен 40 слов.
Сейчас получил следующую телеграмму: Прошел слух, что женат. Узнает невеста. Что делать? Огрызков. Отвечай мне в Варшаву, как поступить?
Хмуров".
Ему это дорого обошлось, но, по крайней мере, он успокоился. Выходя с телеграфа, он взглянул на часы. Было четверть восьмого.
— Пошел в "Европейский отель"! — скомандовал он друшкарю, стараясь выговорить по-варшавски на букву "о", то есть на первый слог, и не зная еще, что по-польски следовало бы сказать просто: "Отель "Европейский!"
Там, не выходя из экипажа, он приказал выбежавшему швейцару из немцев:
— Если мне будет телеграмма, сейчас послать в Большой театр. У меня кресло первого ряда, номер семь. Если до конца спектакля не будет мне доставлено депеши, я поезду в Стрелецкий клуб ужинать.
— Будет доставлена, — почтительно ответил швейцар, приподняв немного свою ливрейную фуражку с козырьком, после чего Хмуров уехал.
В Большом театре шла опера "Джиоконда" и отрывки из балета. Там ждали его приятели, в числе которых более близким знакомым был один только ротмистр Кломзин.
Иван Александрович немного запоздал и на расспросы ответил, что в гостинице было получено на его имя несколько важных писем.
Он старался скрыть свое волнение, но на этот раз ему это плохо удалось. Волнение и нетерпеливое ожидание ответа, напротив, возрастали с каждым действием, и он все чаще поглядывал на часы.
— Что с тобою? — спросил его ротмистр, давно все это подметив. — Можно подумать, что ты чего-то ждешь?
— Действительно жду! — ответил Хмуров, подавляя вздох нетерпения.
— У тебя rendez-vous? Вот как! Поздравляю. Уж успел подцепить какую-нибудь шикарную варшавянку?
— Далеко не то!
— А что же в таком случае? — засмеялся кавалерист. — Да притом разве кто из нас, и в том числе я первый, тебя за это осудит? Помнишь, в какой это оперетке поется: "Наша жизнь есть царство женщин"?..
— В "Бродягах", — отвечал Хмуров, большой знаток по этой части. — Повторяю: ты ошибаешься. Меня беспокоит ответ на одну депешу…
— А когда послал?
— Да вот как сюда к вам в театр приехал, — сказал Хмуров.
— Господи! И ты уже хочешь получить ответ! Опомнись, мой милый!
И депеша, и ответ мною оплачены срочно, по тройной цене.
— А куда телеграфировал?
— В Ялту.
— Ну, вот видишь! Послал ты свою телеграмму уже после восьми.
— Да, немного позже.
— А теперь одиннадцать. Всего три часа прошло. Немного еще.
— Конечно, немного. Хотя для срочной телеграммы уже мог бы быть ответ.
— Ты рассчитай время доставки телеграммы со станции в Ялте на дом, время на отсылку ответа на телеграфную станцию и, наконец, здесь…
— Все-таки уж пора бы.
Они направились из буфетной комнаты, где курили, в зрительный зал. Шел последний акт.
Вдруг кто-то склонился над Иваном Александровичем. Он оглянулся. То был капельдинер, тихим голосом спрашивавший его:
— Не к вам ли пришел посыльный из "Европейской гостиницы"? Приказано спросить кресло номер семь в первом ряду.
— Да, ко мне. Где он? Он должен был доставить мне депешу.
— Пожалуйте-с.
Капельдинер подал Хмурову сложенный пакетиком листок бумаги, но во время действия огни были настолько убавлены, что в партере ничего нельзя прочитать. Иван Александрович проговорил сидевшему с ним рядом ротмистру Кломзину: "Извини, пожалуйста!" — и тихонько, стараясь не шуметь, вышел в коридор.
Там, при входе в партер, стоял человек, которого он узнал за рассыльного из отеля. Кивнув ему слегка головой в ответ на его подобострастный поклон, Хмуров подошел к свету, развернул депешу и прочитал следующее:
"Телеграфируй немедленно Огрызкову так: "Давно невесте все известно, сама хлопочет о разводе".
Следовала подпись опытного во всяких житейских делах Пузырева.
Прочитав эти простые слова, Хмуров сразу понял, что действительно лучшего ничего не придумать. Одно оставалось средство: бравировать. Только этим еще и возможно было обезоружить врагов. К тому же он понимал, что Огрызков уже никак врагом по отношению к нему не являлся. Напротив, он выказал себя товари щем, предупредив его об опасности.
Не долго думая и еще ранее того твердо порешив во всяком случае, каков бы ни был ответ, смело повиноваться указаниям Пузырева, Иван Александрович снова помчался на телеграфную станцию, отдав приказание капельдинеру доложить ротмистру Кломзину по окончании спектакля, что он приедет в Стрелецкий, то есть в Охотничий, клуб ужинать.
Правда, дорогою Хмуровым овладело беспокойство, как бы, пожалуй, бравада, или, попросту, по-русски сказать, наглость, не зашла бы через край. Как бы Огрызков, успокоенный столь положительным ответом, сам не вздумал бы посетить Миркову вновь и заговорить о бракоразводном процессе.
Ему хотелось придумать средство к устранению подобной возможности, но — с другой стороны — он боялся изменить текст телеграммы, указанный опытным другом, и он вошел на станцию уже в состоянии значительного сомнения.
Он написал сперва на форменном синем бланке слово в слово то, что советовал ему Пузырев.
Прочитав эти строки, он решил, что в них слишком много недосказанного. Он разорвал написанное и стал обдумывать новый текст депеши, вполне согласный с ответом Пузырева, но и дополненный по отношению к вопросам, его беспокоящим.
И две, и три пробы показались ему неудачными, пока наконец он не додумался до вполне удовлетворившей его формы ответа:
"Москва, "Княжий двор", Огрызкову.
Давно невесте все известно. Сама обязала меня хранить тайну и сама хлопочет о моем разводе. Подробности письмом.
Хмуров"
Таким образом, Пузырев дал ему первый толчок, да и главнейшее указание, в каком именно тоне отвечать. Не надо было выказывать своего перепуга или своей сконфуженности, а требовалось прежде всего на смелый вызов ответить столь же смело. Остальное Хмуров придумал сам довольно удачно, быть может благодаря тому что у него было больше времени на обсуждение вопросу, нежели у почтеннейшего его советника.
В Москве же Сергей Сергеевич Огрызков с нетерпением ждал ответа.
Сообщенная ему Степаном Федоровичем Савеловым тайна о давнишнем законном браке Хмурова произвела на него огромное впечатление, и с наступлением вечера он уже начинал думать, что Иван Александрович ему совсем не ответит, а получив запрос, растеряется, струсит и, пожалуй, чего доброго, либо за границу удерет, либо, еще того хуже, совсем с лица земли сотрется.
В ожидании ответа он даже лишний час вечером в своих роскошных комнатах просидел и только в десятом часу попал в цирк Саламонского, где в этот модный субботний вечер собиралось все шикарное общество Москвы.
Все огромное помещение цирка было переполнено сверху донизу. В первых рядах кресел и в ложах сидели давно знакомые лица, считающие долгом своим являться сюда каждую субботу аккуратно во время сезона. То были лица, встречаемые на каждом первом представлении, на конских состязаниях, на скачках. Если все они и незнакомы друг с другом, то все давно друг к другу пригляделись.
Представление было в самом разгаре, хотя и не окончилось еще первое отделение. Тысячи электрических лампочек ярко освещали арену и собравшуюся вокруг нее тысячную толпу.
Программа щеголяла лучшими номерами своего богатого и разнообразного репертуара, в котором особою приманкою на этот вечер служило личное участие в представлении самого директора цирка, А. Саламонского. Он должен был вывести дрессированных им на свободе многотысячных жеребцов, и любители конного спорта ожидали этого момента с нетерпением.
Все было особенно нарядно и торжественно. Начиная от ливрей служащих и кончая туалетами собравшихся.
Проходя в свое кресло первого ряда, Огрызков кланялся поминутно, так как большинство сидевших на его пути были с ним лично знакомы.
Савелов сидел с противоположной стороны. Они увидали друг друга, обменялись поклонами, но до антракта не вышли. Там наконец, в толпе, удалось Степану Федоровичу подойти к Огрызкову и спросить его:
— Ну что, ответ есть?
— Ничего еще нет, сейчас нарочно домой заезжал.
— Да он и не ответит.
— Во всяком случае, — предложил Огрызков, — нам надо будет завтра серьезно переговорить.
Они расстались на том, что Савелов снова завтра утром приедет в "Княжий двор".
Другие подходили к Огрызкову, спрашивали его, куда он намеревается ехать из цирка, звали его с собою, кто в "Эрмитаж" — ужинать, кто за город, в "Стрельну" или к "Яру", но он отказывался; озабоченность его относительно Хмурова не давала ему покоя. Прямо из цирка вернулся он к себе, но депеши все еще не было.
