Татьяна Гармаш-Роффе - Мертвые воды Московского моря
Путь его лежал прямиком в лабораторию. Договориться со знакомыми экспертами он еще не успел, но знал, что ему не откажут: он платил всегда вперед и щедро. Передав свои образцы и потрепавшись с экспертами, он вышел на улицу с чувством отвратительной пустоты в душе и в желудке.
Последняя проблема решилась легко: кафе виднелось на другой стороне улицы. А вот первая… Эксперты обещали выдать результат завтра – и если он будет отрицательным…
Кис притащился к себе на Смоленку вконец расстроенный. Вынул стопку писем и бессмысленной рекламы из почтового ящика, поднялся в квартиру, рекламу тут же выбросил, не глядя, в ведро, письма кинул к себе на письменный стол. Секретарши у него не было. С тех пор как убили его первую и единственную секретаршу, [3] он не мог, он просто больше не мог нанять себе ни секретаршу, ни даже секретаря. В своей профессии он имел право рисковать только собой.
На автоответчике мигал огонек: ему оставили сообщение. Алексей прослушал: глухой мужской голос извещал его, что труп женщины, найденный у плотины, не соответствует по росту и возрасту никаким иным заявлениям о пропавших без вести в районе, кроме Яны. В связи с чем вызвана для опознания ее мать, которая прибудет завтра.
Ну да, а проверить пломбы на зубах по стоматполиклиникам – так у них людей нет. А следы переломов или какого-нибудь хирургического вмешательства – все это было слишком сложно для неповоротливых умов областного отделения. Куда проще и дешевле пригласить мать, чтобы она, увидев объеденное рыбами и раками лицо, сумела опознать свою дочь…
Милицейская машина, унаследованная от советской империи, была безжалостна и бездушна. Мизерные зарплаты производили свой незатейливый естественный отбор: в милицию, а тем более областную, шли полуграмотные деревенские парни, купившиеся на скудные и сомнительные льготы государственной службы. И в особенности на то ощущение власти, которое дает им милицейская униформа.
Алексей немедленно перезвонил в отделение. Мать Яны, Любовь Захаровна, должна прибыть завтра к трем часам дня, сказали ему. Кис решил прибыть в Завидово к тому же часу. Любовь Захаровна до некоторой степени занимала его – хотя бы тем, что за все это время от нее не было ни одного звонка дочери.
Да, конечно, Яна пребывала в постоянных разъездах, но вот ведь планировалась, как рассказала Жюли, неделя ее домашнего проживания между Мальдивами и Лондоном… Неужто Яна не делилась планами с матерью? Неужто матери не пришло в голову хоть разочек спросить: «Как ты поживаешь, доченька?»
Сказать по правде, случился у Алексея порыв, когда он понял, что Яна утонула: позвонить матери Яны в Вятку. Но, рассудил Кис, незачем волновать женщину раньше времени. Тем более что она не слишком-то и волнуется…
Как бы то ни было, теперь ее вызвала милиция, и Алексей с чистой совестью собрался ехать завтра в Завидово. По крайней мере, ему было чем заняться. Если бы не этот звонок из областной милиции, он бы с ума сошел завтра – от тупого, непозволительного безделья, от отчаяния, что он не знает, куда направить свои стопы и колеса своей «Нивы».
Теперь он четко знал: в Завидово.
Но с утречка его и без того скудный энтузиазм сильно поубавился. Позвонили из лаборатории: принесенные Алексеем Кисановым образцы неумолимо свидетельствуют о том, что Жюли Лафарж не является дочерью Афанасия Карачаева.
Идея была бредовой, конечно, он и сам это знал. Теперь же получил тому окончательные доказательства, окончательные, как приговор, не подлежащий обжалованию.
И сразу лишилась смысла его поездка в Завидово и встреча с матерью Яны. На кой хрен ему вникать в отношения дочери и матери, если первой уже нет на свете? Преступницей Яна быть не могла, а ее характер сам по себе интереса не представлял. Он же детектив, а не психолог, пишущий диссер по проблемам взаимоотношений мать – дочь…
Но он поехал в Завидово. У него просто не имелось ни-ка-ких иных идей. Никаких – вот так-то.
В морге он попросил халат и маску – не хотел торчать откровенным наблюдателем. Любовь Захаровна приехала со значительным опозданием, местный следователь маялся в ее ожидании, равно как и понятые.
Но наконец она появилась, пробормотав оправдания насчет электрички. Следователь показал ей найденные на трупе предметы, упакованные в целлофан, а именно: колечко, сережки и сохранившиеся обрывки одежды. Мать молча кивнула, только глаза ее расширились и потемнели.
– Я думаю, – сказал следователь, – что мы можем ограничиться опознанием этих вещей. Подпишите протокол опознания, и хватит. Все равно труп в таком состоянии, что вряд ли вы сумеете узнать дочь…
Однако Любовь Захаровна настаивала. Она хотела увидеть тело дочери. Ей хватит мужества. Она должна обязательно поцеловать дочь в последний раз!
Началась процедура опознания, во время которой Кис – если воспользоваться жаргоном Ваньки, жильца и ассистента, – «выпал чисто конкретно в осадок».
Трупов он навидался немало за свою сыщицкую жизнь, и зрелище это всегда было тяжелым – зрелище утраченной жизни, горя, боли, беды. Тем не менее он к нему постепенно привык, и у него выработался определенный иммунитет, повысивший порог его чувствительности. Но это черное, непомерно раздувшееся, объеденное тело с почти голым черепом, которое показалось из-под простыни, повергло его в шок. Оно выглядело нереальным, бутафорским – его сознание кричало, защищаясь: такого не бывает! Такое не может случиться с человеческим телом!.. Ужас же заключался именно в том, что никакой бутафорией здесь и не пахло, это был настоящий труп, настоящий морг и настоящий следователь, невысокий лысеющий мужчина с острыми скулами, своим присутствием как бы заверявший реальность происходящего, равно как и подлинность огромной черной туши с выеденными местами до костей кусками плоти, которая еще недавно была красивым телом молодой девушки.
Кис отнюдь не был слабонервным, но сейчас он предпочел не приближаться к телу. Напротив, сделал три шага назад, уперся лопатками в стенку, и очень вовремя, так как ощутил слабость в коленях и острую нужду в опоре.
Мать Яны, посмотрев на труп, вдруг резко развернулась и побежала назад, к выходу. У двери замерла, постояла, словно спрашивая себя, что она собралась делать и куда собралась бежать… Затем вернулась, снова медленно приблизилась к телу, не отрывая от него глаз…
– Вы в состоянии продолжить опознание? – спросил следователь. В голосе его слышалось участие.
Любовь Захаровна молча кивнула, и следователь скомандовал санитарам, чтобы они перевернули тело. Что там увидела женщина, Алексей не знал, но она вдруг завыла, упала на труп, снова отскочила (Кис представил, каково ей коснуться ледяного мертвого тела), снова вернулась… Кто-то принес ей воды, она, не глядя, отмахнулась от стакана, чуть не выбив его из рук санитара. Затем вдруг присела на корточки, уцепившись пальцами за край стола, и громко зашептала: «Доча! Доченька!!!» Снова поднялась, укрыла тело простыней, тщательно подоткнув, как укрывают спящих детей, и вот так, поверх простыни, его обняла, почти легла на него…
Алексей больше не мог смотреть на мать, распростершуюся над страшным бутафорским телом. Он вышел на улицу, достал сигареты, но передумал: его слегка подташнивало. Он вернулся в помещение морга, нашел туалет и напился воды из-под крана. Снова заглянул в зал морга: санитары отрывали Любовь Захаровну от трупа, подвигали ей стульчик, настойчиво совали стакан с водичкой и даже предлагали глотнуть разбавленного спирта…
Кис почел за благо ретироваться. Какие, к черту, сейчас вопросы: «А почему вы не позвонили Яне?» Он только попросил следователя взять координаты Любови Захаровны в Москве, как только она придет в себя, – и то скорее по инерции…
Вечер он провел в полном бездумье и полном одиночестве у телевизора. Ванька где-то болтался, Александра уехала на два дня в командировку. Все-таки неправильно, что они не завели общее жилье, неправильно это… Да, у них не было никаких веских причин, чтобы съезжаться, но именно сейчас Алексей неожиданно нашел одну. Очень вескую. В доме должно быть присутствие любимой женщины! Должны обитать ее вещи, ее запах, заведенный ею порядок, какое-нибудь пустячное: «Ставь свои ботинки вот сюда!» – чтобы он вспоминал об этом, разуваясь, даже когда ее нет, когда она отсутствует, когда в командировке…
Остаток вечера он посвятил обдумыванию этой мысли и, уже засыпая, все еще рассуждал: не нужно продавать наши квартиры, пусть останутся, – для Саши важно, чтобы у нее был личный и неприкосновенный уголок, даже если она им никогда не воспользуется… Надо просто купить третью, новую квартиру! Которая станет их общим домом… Спальня, гостиная, два кабинета, для него и для Саши, и какая-нибудь комнатенка для одежды, глажки и прочих хозяйственных премудростей, Сашка говорила, что это важно… Квартира, где он будет ставить туфли в прихожей, как просила она , – а она будет готовить на ужин то, что любит он … А он будет покупать для ужина вино, которое любит она… И они будут слушать музыку, которую любят оба…
