Станислав Родионов - Неудавшийся эксперимент
— Ты мне кто — жена? — насупился вдруг Рябинин. — А если считать не по телевизорам, то мог и один.
— Я ближе жены, я брат по оружию, — ответил инспектор, отсаживая пробку. — Если один, то с грузовой машиной.
— Итак, первая, наиболее простая версия. — Рябинин глотнул тёплый лимонад, почти сразу ощутив в желудке обезболивающий поток. — Шофёр, один или с кем-то. Прежде всего проверить автобазы.
— На всякий случай проверить работников магазина, — Петельников начал загибать пальцы, — искать труп сторожа, обойти близлежащие дома, проверить кое-каких судимых лиц… Ты чего?
Рябинин смотрел на ковёр под инспектором:
— А почему он лежит не за прилавком?
— Действительно. Леденцов! — крикнул Петельников в соседний зал. — Пошли сюда продавщицу из «культтоваров».
Девушка появилась мгновенно, потому что стояла рядом с инспектором Леденцовым, издали посматривая, как следователь тянет из бутылки.
— Слушаю вас, — вежливо сказала она, ничего не понимая.
Следователь уже не тянул из бутылки — он напряжённо смотрел на ковровый рулон, как на чудовищную анаконду. Инспектор сидел на рулоне не шевелясь, тихо, подобравшись, устремив взгляд в потолок, словно к чему-то прислушивался, но то, что он слушал, было не на потолке, а вроде бы у него внутри.
— Ой! — вскрикнула продавщица и сделала шаг назад: рулон шевельнулся, как живой, шевельнув и Петельникова.
Инспектор вскочил и тремя гребками рук раскрутил ковёр…
В нём вытянуто лежал худой старик, который медленно сел и непонимающе уставился на людей.
Из дневника следователя.
Есть выражение: «вещи служат людям». Смотря какие вещи. Смотря каким людям.
Резец, топор, напильник, коса… — эти служат. Комбайн, самосвал, станок, домна… — тоже служат. Людям, счастье которых не в вещах, — им служат. Людям, которые думают о людях, — им тоже служат.
Но есть другие вещи, созданные для потребления: дамские сапожки, костюмы, меховые шубки, полированная мебель, цветные телевизоры, хрустальная посуда, легковые автомобили, драгоценности… И есть другие люди, которые согласны сократить свою жизнь на три года в обмен на «Москвича»; отдать год жизни за цветастый ковёр и месяц — за импортный галстук. Есть люди, для которых жизнь — лишь возможность приобретать вещи.
Вещи служат людям… Нет, люди служат вещам!
Сегодня выезжал на место происшествия — кража в универмаге. Крупная. Ведь этот вор знает, что его ищут и будут искать. Знает, что следователь не успокоится, пока не кончит дело. Инспектора не перестанут бегать, пока его не поймают. Знает, что и самому больше не будет спокойной жизни. И всё-таки украл — сила вещей и денег перетянула.
Говорят, что вещи служат людям. Какое заблуждение — некоторые люди давно уже служат вещам.
Сторожа доставили в прокуратуру. Старик сидел перед столом, хлопал глазами и, казалось, ещё не проснулся. Рябинин заполнил лицевую сторону протокола, обратив внимание на год рождения свидетеля — ему было всего пятьдесят четыре года. Выглядел он старше: желтоватое сухое лицо, блестящая безволосая голова и согбенные плечи, которые не распрямил даже жёсткий рулон ковра.
— Рассказывайте, — предложил Рябинин, возвращая паспорт.
Сторож удивлённо хлопал ресницами, но всё-таки заговорил:
— Глаза раскрываю, а кругом темь, как у смолу попал…
— Подождите-подождите. Давайте сначала.
Теперь сторож воззрился на следователя, прямо-таки испытывая физическую тяжесть, словно ему предложили решить дифференциальное уравнение.
— Откудова?
— Ну, с самого начала.
— Это, значит, откудова?
Пожалуй, сторож был прав: смотря что полагать за начало.
— С момента принятия магазина.
Он вздохнул, разгладил лацканы пиджака, покосился на таволгу и сказал:
— Обыкновенно. Продавцы ушли, замки на месте, седаю в будку и сидю. То есть сижу.
— Дальше.
— Чего дальше?
Пособия по тактике допроса рекомендовали выслушивать показания свидетеля в форме свободного рассказа. Рябинин понял, что свободного рассказа не будет — нужно тянуть информацию по ниточке, по жилочке. Странно: ведь сторож должен захлёбываться словами после этого ковра. А может, он слишком потрясён, чтобы говорить? Или замешан в этой краже? Тогда почему оказался в рулоне и почему проспал там почти весь день?
— Как вы оказались в ковре? — прямо спросил Рябинин.
Сторож вежливо кашлянул на таволгу и тихо ответил:
— Бог его знает.
— Что вы дурачка-то строите? — не сдержался Рябинин.
Он мог допрашивать напористо, менять тактику, ловить на оговорках, напрягаться и переживать — всё это он мог, если перед ним сидел закоренелый преступник. Но перед ним сидел свидетель, сторож универмага, помощник следствия, обязанный лишь рассказать всё подробно и точно, без затраты сил следователя, которых на сегодня уже не осталось.
— Какой же я дурачок? — обиделся сторож.
— Я не сказал «дурачок», — мягко возразил Рябинин, — а сказал, что вы строите из себя дурачка.
— Я дураков сам не люблю, — сообщил сторож и вроде бы улыбнулся, подвигав на скулах жёлтой кожей, походившей на промасленную бумагу. — Я люблю умных.
Рябинин не ожидал, что сторож пользуется понятием «умный» — это слово в его устах прозвучало как иностранное. Возможно, беседа о дураках — умных сделает свидетеля разговорчивее.
— Как же вы их различаете? — спросил Рябинин, и вправду заинтересовавшись.
— Умного различаю по ушам.
— Как это? По форме раковин?
— Нет.
— По мочке?
— Нет.
— По оттопыренности, что ли?
— Не-ет. Ежели ушами не хлопает, то умный.
Рябинин усмехнулся, как надсмехнулся: не над сторожем, не над неожиданным концом диалога, а над собой, над своим интересом к этому разговору.
— Как же вы универмаг ушами прохлопали? — жёстко спросил он.
Сторож опять кашлянул в таволгу, и Рябинин её переставил на другой угол стола. Лёгкая белёсая пыль едва заметно легла на серую папку, словно рассыпали манную крупу, — опадали микроскопические таволгины цветики.
— Кабы не спал, то не прохлопал бы.
— Вы заснули?
— Попил чайку, никого нет, дай, думаю, посижу во дворе на прозрачном воздухе. Сел на ящик — и как у смолу окунули…
— Во сколько это было?
— Так, чтобы не соврать, часиков в одиннадцать вечера.
— Когда же проснулись?
— А когда меня это, раскутали…
Невероятно: сторож проспал в ковре с одиннадцати ночи до четырёх часов следующего дня.
— И ничего не помните?
— Как у смолу окунули.
Получалось, что спящего сторожа отнесли в универмаг, в отдел культтоваров, и закатали в ковёр. И он спал, как та сказочная красавица.
— Вы-то чем объясняете такой сон? — недоумевал следователь.
Сторож пожал плечами, отчего лацканы на пиджаке встали дыбом и торчали, как два острых рога:
— Может, какой гипноз ко мне подпустили…
Зазвонил телефон.
— Да, — хрипло выдавил в трубку Рябинин.
— Устал? — спросил Петельников.
— Твой голос тоже не очень звонок. Как термос?
— В чае большая концентрация снотворного. Позже химик скажет, какого.
— Я так и подумал, — вздохнул Рябинин.
— А чего вздыхаешь?
— Надеялся на хорошего свидетеля…
— Отыщем других, — бодро заверил инспектор. — Только не пойму, зачем его спрятали в ковёр.
— Чтобы сон не тревожить, чтобы не закричал, чтобы сразу не вылез, чтобы мы обнаружили его как можно позднее…
— А не хотели его унести вместе с ковром?
— Нет, не хотели — ковёр синтетический.
Рябинин положил трубку и только сейчас вспомнил, что начал вести дело не своей подследственности: ведь сторож не убит. Нужно идти к прокурору.
Сторож спокойно поглаживал пиджак, словно вся эта история его не касалась. Она его и не касалась — он спал. И обокрали ведь не его квартиру, а государственный универмаг.
— Вы снотворное употребляете?
— Таблетки, что ли?
— Да, для сна.
— Ни к чему.
— Неужели не заметили в чае привкуса?
Сторож захотел кашлянуть. Он глянул на угол стола — таволги там не было; тогда перевёл взгляд на другой угол, но тянуться к далёкой вазочке не решился. Рябинин уже знал, что сторож откашливается перед теми вопросами, на которые ему не хочется отвечать. Почему же сейчас не хочется? Ведь его спросили о вкусе чая…
— Ещё раз: почему вы не заметили привкуса в чае?
— Я не этот, не чаёвник. Просто так, для сугрева.
Сторож нагнулся и долго откашливался под стол, в ботинки следователя. Рябинин шевельнул ногами — сторож это воспринял, как приказ вылезать. Когда он поднял голову, то напоролся на острый взгляд следователя, который не верил ему и блестел большими очками, словно они засветились от злости хозяина.
