Татьяна Степанова - Прощай, Византия!
«Я бы тоже кого-нибудь спас», — подумал Луков. И сердце у него в груди екнуло. И даже зубная боль на мгновение отпустила, уступив место вдохновенному порыву.
Сзади послышался какой-то звук. Луков открыл дверь машины, выглянул. Вроде никого. Шоссе по-прежнему пустое. Ни одной машины. Он вылез. Кругом было темно. Внезапно звук повторился — чудной какой-то… Луков, если бы его спросили, не смог бы даже его толком описать. Шорох? Вздох?
Он достал из кармана форменной куртки фонарь. Звук доносился откуда-то сзади — из темноты. Теперь точно это был шорох — словно какое-то животное прошуршало в темноте, страшась попадаться человеку на глаза.
— Эй, кто здесь? — громко спросил Луков. Тишина.
Он включил фонарь. Пятно света скользнуло по капоту, по лобовому стеклу «семерки». Он медленно обошел машину. Темень непроглядная… Желтое пятно света вырвало из темноты куст боярышника на обочине. Дернулось вправо, влево и…
В пятне желтого света Луков увидел маленькую скорченную фигурку. От неожиданности он не поверил своим глазам — ребенок… Откуда здесь, на пустынной дороге, в такой час может взяться ребенок?
Но это был действительно ребенок — совсем маленький мальчик, лет четырех. Луков приблизился к нему. Его поразило, почти испугало лицо мальчика — бледное, застывшее.
— Эй, малыш, ты что? Откуда ты? — Луков наклонился к ребенку. Тот был неподвижен. Глаза его, казалось, Ничего не выражали, кроме…
Луков ощутил странный холодок — никогда прежде ему не доводилось видеть такого странного выражения детских глаз.
— Тебя как зовут? — Луков присел, взял ребенка за плечи, с изумлением заглядывая ему в лицо.
От прикосновения мальчик словно очнулся — дернулся и внезапно начал визгливо с подвыванием смеяться. Смех этот был — истерика. Он бился на руках Лукова, запрокидывая светловолосую голову, закатывая глаза. Луков крепко прижал его к себе одной рукой, другой начал нащупывать рацию — ситуация явно была нештатной, надо было доложить дежурному. Ребенок заходился истерическим смехом — и смех этот все набирал и набирал обороты, ввинчиваясь в уши. И вот уже было не разобрать — смех ли это, плач ли.
Внезапно Луков почувствовал на руках что-то липкое. Его бросило в жар. Он быстро посветил на ребенка фонарем. На нем был темный пуховый комбинезон, и весь он спереди был покрыт какими-то темными влажными пятнами. Эта влага была теперь и на руках инспектора Лукова. Он поднес ладонь к лицу. Ладонь была красной от крови.
Глава 3. С УТРА ПОРАНЬШЕ
Редкая жена после нескольких лет брака не сталкивается лоб в лоб с вечной проблемой: ночь, а мужа нет дома. И где он, голубь сизокрылый?
Катя — Екатерина Сергеевна Петровская, по мужу Кравченко — никого, никогда, нигде ждать не любила. А тут муж, своя собственность — Вадим Кравченко, именуемый на домашнем жаргоне Драгоценным В.А. Они с ним только-только приехали из Сочи, где были в отпуске. У Кати он еще самым приятнейшим образом длился, а у Драгоценного, увы, истекал. И вот в свой предпоследний день отпуска Драгоценный, вместо того чтобы уделить внимание любимой половине, отправился в сауну со своим закадычным другом детства Сергеем Мещерским. Они отправились париться и канули без следа.
Катя, хоть и не любила ждать, все же для Драгоценного сделала исключение — ждала, стоически терпела до одиннадцати вечера. Потом терпела до половины двенадцатого — уже со скрежетом зубовным. В половине первого, меча громы и молнии, она позвонила мужу на сотовый. Общалась с автоответчиком, ехидно извещавшим о том, что вы, мол, набрали правильный номер и вам непременно ответят. Но позже. Ждите!
В тридцать пять минут первого Катя, наступив на горло своей женской гордости, позвонила Мещерскому — пусть он ответит, где ее муж. Но друг детства был вообще «недоступен».
Ну сколько можно было париться в этой чертовой сауне? Сколько можно было пить?!!
А без четверти час Катя внезапно вспомнила (точнее, ей вдруг ни с того ни с сего пригрезилось в горячке ожидания), что вроде бы именно сегодня Мещерский должен был лететь ночным рейсом в Улан-Удэ. Нет, кажется, в Уфу… А что, если они после этой бани… Да нет, такое только в кино бывает под Новый год!
Часы пробили час ночи. Сердце Кати от тревоги екнуло и шмякнулось в пятки. Заскулило там брошенным щенком. Скукожилось, стало маленьким-маленьким, злым-презлым. В два часа ночи это маленькое злое сердце стало требовать расправы и мести. «Ну, приди, ну, только явись, — шептала Катя, пиная ни в чем не повинные диванные подушки, жителей кресел — плюшевого медведя, игрушечного, набитого поролоном бегемота. — Только явись у меня, я тебе устрою именины сердца». Она толком не представляла себе эти самые «именины» — возбужденная фантазия рисовала что-то громкое, апокалиптическое, с криками «караул», звоном пощечин и битьем об пол посуды. Как вдруг полет фантазии прервал тихонький, аккуратный такой звоночек в дверь — динь-дон.
Катя фурией-мстительницей полетела по темному коридору. Щеки ее пылали. На глаза попался японский зонт Драгоценного, сиротливо висящий на вешалке. Ручка у него была что надо, увесистая. Она схватила его как боевую палицу, распахнула дверь — на лестничной клетке тоже было темно — и с размаха шлепнула зонтом по просунувшейся в дверь беспутной голове.
— Ой, мама родная, это кто меня? За что?
Голос был не Драгоценного, но очень знакомый. Катя щелкнула выключателем — на пороге в авангарде стоял маленький Сергей Мещерский, обеими руками он держался за ушибленную голову. Позади него, в арьергарде, маячила крупная фигура, подпиравшая могутным плечом стену, — муж, драгоценный муж, Вадим Кравченко.
— А вот и мы, — оповестил он.
— Вижу. Хороши. — Катя покрепче ухватила зонт.
— Это мы, Катюша. — Мещерский, несмотря на ушиб головы, преданно, виновато смотрел на Катю. — А за что ты меня, а? Мы ведь с Вадиком ни в чем.., это.., мы с ним ни вот на столечко. — Он показал на пальцах и сбился, запутался.
— Хороши, хороши гуси, — прошипела Катя. — На кого вы оба похожи?
— На кого? — удивился Мещерский, сделал шаг и едва не упал.
— Жена, — громко сказал Кравченко, делая широкий жест. — Это самое.., потом. Мы вот с Серегой, видишь?
— Я не слепая.
— Мы в сауне были. Парились. Потом у нас колесо спустило. Авария, понимаешь? Абермахт. Задержались.
— В сауне абермахт? — Катя попыталась захлопнуть у них перед носом дверь.
— Ш-ш-ш, тихо у меня. — Кравченко приподнял Мещерского и, как куколку-таран, двинул его вперед, тесня Катю. Силы были, естественно, не равны. Так они и просочились в квартиру.
— Ой, хорошо. Тепло. — Мещерский, которого снова поставили на ноги, казалось, был всем доволен, лепетал, отчего-то окая по-волжски. — Катюша, ты не сердись. Не сердись, а?
— Ты-то что тут делаешь? Ты ведь должен сегодня улетать.
— Я? Куда?
— На кудыкину гору!
— Катька, не волнуй мне кореша. — Кравченко попытался приобнять жену. Катя вырвалась.
— Обиделась. — Мещерский вздохнул. — На нас, Вадик, обиделась.
— На нас? А что мы сделали плохого? — Кравченко развел руками. — Эй, там.., ну ладно тебе.., полундра, а? Эй, на камбузе, ты нам кофе сваргань.
— Обойдетесь. — Катя ушла в комнату и захлопнула дверь. Разделась, нырнула в постель. Третий час ночи!
В кухне громыхали посудой. Кто-то ворчал, как медведь. Но тревога как-то вдруг растаяла сама собой. На душе отлегло. И злое-презлое сердце потихоньку смягчилось. «Дураки, какие же дураки оба», — уже почти сочувственно подумала Катя. И ощутила запах кофе. И уснула.
Пробудилась она, когда за окном было еще темно — в ноябре светает поздно. Встала и тихо прошла на кухню. Узрела эпическую картину: разоренный стол, давно остывшую кофеварку и два храпящих тела. Большое — Драгоценного, сложенное вчетверо на угловом кухонном диванчике, как на прокрустовом ложе. И маленькое — Мещерского, улиткой скрючившееся в принесенном из прихожей кресле. В головах Драгоценного была диванная подушка. Мещерский спал на том самом игрушечном поролоновом бегемоте.
Можно было бы, конечно, поступить благородно — простить их. Разбудить, растолкать, сунуть в руки чистые полотенца, отправить в душ, наградить с похмелья, с бодуна, такими специальными зелеными таблеточками из супермаркета, напоить кофе, накормить оладушками с клубничным джемом. Но все в душе Кати противилось такому всепрощению и малодушию. «Еще чего, — подумала она. — А то потом совсем на шею сядут. Подумают, что так и должно быть. В таких случаях надо сразу давать понять, кто в доме главный!»
Она быстро оделась и выскользнула из квартиры. Половина девятого. Отпуск. Куда податься с планами мести? Неужели кандехать на работу в пресс-центр ГУВД Московской области, где она, Катя, Екатерина Сергеевна Петровская-Кравченко, капитан милиции, трудилась на ниве криминальной хроники в качестве бессменного обозревателя? Но, находясь в отпуске, ехать на работу — это просто.., да это даже приличным словом назвать-то нельзя! Тогда куда же податься в такой ранний час? Да так, чтобы еще и месть осуществилась? Любимые магазины еще закрыты — рано. Кафе? А есть что-то поинтереснее кафешки?
