Ларс Браунворт - Забытая Византия, которая спасла Запад
Обзор книги Ларс Браунворт - Забытая Византия, которая спасла Запад
Ларс Браунворт
«Забытая Византия, которая спасла Запад»
ОТ РЕДАКЦИИ
Книга Ларса Браунворта не является монографическим исследованием. Скорее ее можно отнести к научно-популярному или даже историко-художественному жанру. Автор не ставит своей целью подробно и дотошно изложить историю Восточной Римской империи — он эмоционально делится с читателем восторгом открытия нового мира, пришедшего на смену Древнему Риму, мира, во многом чуждого, непонятного, а то и враждебного средневековой Европе. Даже христианство тут было чужое, незнакомое — по-восточному пышное, по-гречески мистическое, но при этом куда более открытое народу и куда сильнее взаимодействующее с обществом, чем это было в католической Европе. Константинопольские патриархи никогда не претендовали на светскую власть, как это было традиционно для римских пап, но при этом византийская церковь не отделяла себя от общества так, как делала церковь западная, где даже богослужения велись на непонятной прихожанам латыни.
Автор с некоторым удивлением отмечает, что социальная структура Византии, более сложная и тяжеловесная, чем в Европе тех веков, при ближайшем рассмотрении оказывается гораздо гибче европейской и стоящей гораздо ближе к нашему времени. В любом случае она обеспечивала людям гораздо больше степеней свободы. Конечно, до представительной демократии византийцам было далеко, у них существовали и элита, и плебс. Однако византийская аристократия являлась таковой не по праву крови, а по своему материальному положению или месту в государственной структуре. Признаем, что и нынешнее общество «цивилизованных стран» со всеми его liberite и egalite продолжает существовать все на тех же принципах, хотя и воспринимающихся как гигантский шаг вперед по сравнению со средневековой дворянской системой. В этом Византия напоминала свое порождение и своего вечного врага — Венецианскую республику, где наследственная власть не сословия, а ряда определенных патрицианских семей переплеталась с административной властью государственного аппарата.
Конечно, византийский император был не ровня венецианскому дожу с его жестко ограниченными полномочиями. Базилевс находился где-то на полпути к небесам и был подобен богу, он не мог быть «первым среди равных», как европейские князья, герцоги и короли. Но именно это и обеспечивало некое подобие равенства всех остальных.
Впрочем, даже наследование императорского титула в Византии (как и прежде в Риме) было достаточно условным. Власть базилевса обеспечивалась поддержкой со стороны армии, государственного аппарата и в какой-то степени церкви. Такая власть могла быть передана по наследству, но сам факт передачи не гарантировал ее сохранения. Можно сказать, что сан императора в каком-то смысле являлся административной должностью, порожденной структурой государственного аппарата — а, соответственно, можно было стать императором, сделав карьеру в этом аппарате и обеспечив себе поддержку «силовых структур». В любом случае не существовало никаких формальных препятствий этой карьере даже для выходцев с самого низа общества, и в этом заключалось кардинальное отличие Византии от дворянских государств.
Не удивительно, что именно взаимодействию церкви, общества, аристократии и государства уделяет основное внимание автор книги. А также — византийской культуре, к которой он питает особый пиетет, демонстрируемый уже на первых страницах отсылкой к Роберту Байрону. Подобно замечательному английскому культурологу-самоучке 1920-30-х годов, Ларс Браунворт горит желанием рассказать читателю о том, что заворожило и восхитило его самого. И эта простодушная восторженность придает книге особую атмосферу, не достигаемую никаким академизмом.
ВВЕДЕНИЕ
Впервые я встретился с Византией в небольших симпатичных солончаках на северном побережье Лонг-Айленда. Я остановился, чтобы прочитать книгу о том, что мы привыкли называть «поздней Римской империей», готовый отследить знакомое падение цивилизации в хаос и дикость Средневековья. Вместо этого, устроившись под моим любимым деревом, я лицом к лицу встретился с красочным гобеленом, изображавшим живых императоров и буйные орды варваров, с людьми, что называли себя императорами еще долго после того, как Римская империя уже считалась мертвой и похороненной. Все это было одновременно и знакомо, и удивительно: Римская империя, которая каким-то образом выжила в Темные века средневековья и сохранила живой свет классического мира. Временами казалось, что ее история понадергана из газетных заголовков. Иудейско-христианское общество с греко-римскими корнями было озабочено иммиграцией, ролью церкви и государства, а также опасностями воинственного ислама. Бедные хотели, чтобы богатые платили больше налогов, богатые могли позволить себе искать лазейки в законах, а непомерно раздутая бюрократия пыталась соблюсти равновесие, при котором достаточный доход не сопровождался бы репрессиями.
Но в то же самое время Византия была местом поразительно своеобразным, притягательным, однако весьма чуждым современному миру. Святые сидели на вершинах столпов, императоры поднимались на кафедры, чтобы прочесть гневную проповедь, а малозначащие богословские тонкости грозили обернуться беспорядками на улицах. Концепция демократии, которая так воодушевляет современный мир, привела бы византийцев в ужас. Их государство возникло в хаосе и неуравновешенности III века, во времена мятежных императоров, отчаянно пытавшихся вернуть престиж императорской власти. Демократия, по умолчанию подразумевающая всеобщее равенство, пошатнула бы самый фундамент этого иерархического, упорядоченного мира, возвращая его в кошмары беспрерывной гражданской войны, которых императоры избегли с таким трудом.
Впрочем, византийцы не были узниками довлеющего автократического общества. Неприметные сельские жители и беззащитные женщины находили свои пути к власти, а скромный земледелец из местности, что теперь называется Македонией, стал величайшим византийским правителем, расширившим свои необъятные владения до самых границ Средиземноморья. Его преемники управляли глубоко религиозным обществом со светской образовательной системой, которое полагало себя единственным защитником света и цивилизации в стремительно темнеющем мире. По знаменитому выражению Роберта Байрона[1], это было «тройное слияние»: римского тела, греческого разума и мистической души.
Данное определение лучше большинства других хотя бы потому, что термин «византийцы» — изобретение исключительно последнего времени, и привязка к этому печально известному названию сильно затрудняет понимание. То, что мы называем Византийской империей, на самом деле представляло собой восточную половину Римской империи, и ее жители считали себя римлянами с начала основания Константинополя в 323 году и до падения города, случившегося одиннадцать столетий спустя. Большую часть этого времени их соседи, союзники и враги видели их в том же свете; когда султан Мехмед Второй завоевал Константинополь, он принял титул Кесаря Римского[2] и правил, по собственному мнению, как наследник череды правителей, восходившей еще к Августу.
И только ученые Просвещения, предпочитавшие видеть свои корни в античной Греции и классическом Риме, отказали восточной империи в имени «Римской», заменив его на «Византию» — по старому названию Константинополя. «Настоящая» империя закончилась для них в 476 году с отречением от престола последнего императора, а история константинопольских «самозванцев» стала в их представлении не более чем тысячелетним сползанием в варварство, разложением и упадком.
Западная цивилизация находится в неизмеримом долгу перед презренным городом на Босфоре. Более чем тысячу лет его столица представляла собой великий восточный бастион, защищающий юную беспокойную Европу, и раз за разом претенденты на завоевание мира разбивались о его стены. Не будь Византии, мусульманские армии захлестнули бы Европу в VII веке, и, как замечает Гиббон, намаз слышался бы теперь над спящими шпилями Оксфорда.
Но дар Византии заключался не только в военной силе. Пока цивилизация лишь смутно мерцала в удаленных ирландских монастырях на Западе, она пылала в Константинополе — иногда ярче, иногда тусклее, но никогда не угасая окончательно. Величайший император Византии, Юстиниан, дал нам римское право — основу большинства европейских правовых систем даже в наши дни; его мастера подарили нам прекрасные мозаики Равенны и высшее достижение — собор Святой Софии; его ученые открыли нам блестящих греческих и римских классиков, которые были почти утеряны на Западе в Темные века.
Если мы стольким обязаны Византии, это вызывает вопрос, почему империю так долго не принимали во внимание. Римская Империя раскололась — сначала культурно, а потом и религиозно — на Восток и Запад, и две эти половины со временем разошлись в стороны, отдалившись друг от друга. Христианство было той слабой связью, что еще соединяла их, но в 1054 году, когда церковь раскололась на православную и католическую, уже мало что объединяло их, зато многое отталкивало друг от друга. Крестовые походы вбили между ними последний клин, породив продолжительные обиды на Востоке и насмешки на Западе. Когда то, что осталось от Византии, стало жертвой исламского вторжения, Европа умыла руки и отвернулась, уверенная в своем возрастающем могуществе и счастливом будущем. Эта взаимная неприязнь предала Византию незаслуженному забвению — и те, кто некогда находил прибежище за ее стенами, забыли о ней на столетия.
