Агата Кристи - Детективные романы и повести
— И все же, — протянул Пуаро, — она, умирая, оставила для дочери письмо, в котором клянется, что не виновата. И теперь ее дочь доискивается правды.
— Ну, боюсь, что она не возьмет правду голыми руками. Откровенно говоря, Пуаро, сомневаться не приходится: она его убила.
— Вы меня простите, мой друг, но мне хочется самому разобраться в этом деле.
— Я не представляю себе, что еще можно сделать. Ну, прочитайте описание всего процесса в газетах. Обвинителем был Рудольф — его уже нет в живых. А кто же был его помощником? Кажется, молодой Фогг. Да, верно, Фогг. Вот поговорите с ним. Ну, и потом есть люди, которые были там в то время. Я не думаю, чтобы им доставило удовольствие раскапывать заново всю эту историю, но вы сумеете добиться от них всего, что вам нужно, — вы ведь въедливый.
— Ах, да, есть еще заинтересованные лица. Это очень важно. Вы, случайно, не помните их?
Деплич задумался.
— Кто же были заинтересованные лица? Если не ошибаюсь, их было пять человек. Слуг я не считаю: две или три до смерти перепуганные старухи — они абсолютно ничего не знали, и на них никакого подозрения не падало.
— Пятеро, вы говорите? Расскажите мне о них.
— Ну, во-первых, Филип Блейк. Он был лучшим другом Крэля и в то время гостил у них. Он жив, я иногда его встречаю. Он биржевый маклер, играет там довольно удачно и в последнее время растолстел.
— Так. А следующий кто?
— А следующий — его старший брат, — провинциал, помещик и домосед. Это именно он возился со снадобьями и травами. А вот как его звали? Не припомню. Ах, вот: Мередит. Мередит Блейк. Не знаю только, жив ли он.
— А еще кто?
— Еще? Ну, еще — причина всех бед: девушка, замешанная в деле, — Эльза Грир. Очень боевая. Она после этого имела уже троих мужей; разводится и снова выходит замуж, как ни в чем не бывало, и с каждым разом все выгоднее. Сейчас она — леди Дитишэм. Откройте любой номер журнала «Тэтлер», и вы наверняка найдете там что-нибудь о ней.
— Ну, а еще двое?
— Еще — гувернантка. Не помню фамилии. Славная, неглупая женщина. И наконец — девочка, сводная сестра Каролины Крэль. Тогда ей было лет пятнадцать, а теперь — это человек с именем. Она выкапывает из земли всякую всячину и изучает историю человечества. Ее фамилия Уоррен, Анджела Уоррен. Своеобразная женщина для нашего времени. Я недавно видел ее. У бедняжки изуродовано лицо: громадный шрам на щеке. Она… Ну, да вы все узнаете сами.
— Виновна, как сам дьявол! — отрезал мистер Фогг.
Эркюль Пуаро задумчиво смотрел на тонкое, красивое лицо юриста. Квентин Фогг был бледен, худощав и как-то странно лишен индивидуальности. Это был человек совсем другого типа, чем Монтегью Деплич. У Деплича была и энергия, и сила воли, и яркая индивидуальность. Он умел добиться желаемого эффекта посредством резкой смены интонаций. То он вкрадчив, обаятелен, красив. То — как по волшебству — губы поджаты в «волчьей улыбке», и он жаждет крови.
— Виновна, как сам дьявол, — повторил Фогг.
Эркюль Пуаро окинул его внимательным взглядом.
— Значит, — произнес он, — вы не сомневались?
Фогг кивнул.
— Видели бы вы ее на допросе! Старик Рудольф просто стер ее в порошок.
Он помолчал и вдруг сказал:
— В общем, дело было неинтересное.
— Я не совсем понял вас, — промолвил Эркюль Пуаро.
Фогг нахмурил тонкие брови.
— Как бы вам объяснить… Это — чисто английская точка зрения: на охоте интересно стрелять только в лет. Такое сравнение вам понятно?
— Да, я понял, хотя это действительно чисто английская точка зрения. Англичанин любит, чтобы противник обладал спортивной силой, — будь то охота, или футбольное поле, или судебный процесс.
— Точно. Так вот, в том деле обвиняемая не обладала спортивной силой. Старик Рудольф вертел ею, как хотел — то в одну сторону, то в другую, и каждый раз она попадала в ловушку. Он заставлял ее признавать нелепость ее собственных показаний, заставлял ее противоречить самой себе, пока она не запуталась окончательно. Она только смотрела на него — такая изящная, хорошенькая, грациозная женщина — и повторяла: «Нет, о нет, я этого не делала». Это было примитивно и совсем не убедительно. Я видел, как старик Деплич корчился в кресле. Ему было ясно, что дело проиграно.
Фогг помолчал минуту и потом продолжал:
— Присяжные заседали всего каких-нибудь полчаса и вынесли решение: виновна, но заслуживает снисхождения. Надо сказать, что ей симпатизировали гораздо больше, чем девушке, тоже фигурировавшей в этом процессе. Присяжным она не понравилась с самого начала. Очень красивая, современная и держалась чрезвычайно независимо. Всем присутствовавшим женщинам этот тип девушки был совершенно ясен: разрушительница семьи. На первом месте у нее секс и презрение к правам жен и матерей… На процессе она и себя не щадила. Призналась со всей откровенностью, что влюбилась в Эмиса Крэля, а он в нее, и она без щепетильности намеревалась отнять его у жены и ребенка… Мне, пожалуй, даже нравилась ее смелость. Деплич при перекрестном допросе говорил ей всякую гадость, но она была невозмутима. Однако суд ей не симпатизировал, и судью она тоже не расположила в свою пользу. Хоть старик и был большим грешником в молодости, но, надевая мантию и садясь в председательское кресло, он всегда становится на сторону высокой морали.
— Он не был сторонником версии самоубийства? — спросил Пуаро.
Фогг покачал головой.
— Нет, эта версия стояла на глиняных ногах. Хотя Деплич сделал все, что мог. Он был великолепен. Он нарисовал волнующую картину безумной страсти талантливого, темпераментного и свободолюбивого человека к очаровательной молодой девушке. Говорил об угрызениях совести художника, о его отвращении к себе из-за недостойного отношения к жене и ребенку и о внезапном решении покончить с собой И тем не менее, когда он замолчал и обаяние его интонаций побледнело, трудно стало отождествлять нарисованную им мифическую фигуру с Эмисом Крэлем. Все слишком хорошо знали Крэля. Он был не из тех, кто обладает совестью, даже в зачаточном ее состоянии. Это был беспощадный себялюбец, добродушный, веселый эгоист. Он признавал мораль только в отношении живописи. Я уверен, что никто не мог бы заставить его написать плохую картину на плохой сюжет. В остальном же он был здоровый, полнокровный человек; очень любил жизнь и все ее радости. Самоубийство? Нет, только не это.
— Может быть, следовало выбрать для защиты что-нибудь другое?
— А что же еще? Улик было слишком много. Все элементы преступления: и повод, и средство, и удобный случай — все.
— Можно было бы утверждать, что все они подстроены.
— Нет, она созналась почти во всем… И это было бы явно притянуто за волосы. Вы подразумеваете, как я понимаю, что убийство совершил кто-то другой и подстроил все таким образом, чтобы улики были против нее?
— Вы находите такое положение нелогичным?
— Боюсь, что да. Вы намекаете на таинственного X. Но кто это мог быть?
— Несомненно, член этого тесного кружка. Ведь их было пятеро, не так ли? Пять заинтересованных лиц.
— Пять? Дайте вспомнить… Какой-то старый дурак, который вечно возился с настойками разных трав… Очень опасный вид хобби. Он был довольно приятный человек, но со странностями. Не представляю себе его в роли X. Потом — девушка… Она, наверное, охотно отправила бы на тот свет Каролину, но зачем же Эмиса? Потом — биржевый маклер, старый друг Крэля… Вот — только эти люди. Ах да, еще ее сестренка… Но ее никто не считал действительно заинтересованным лицом. Значит — четверо.
— Вы забыли про гувернантку, — сказал Эркюль Пуаро.
— Да, верно. Несчастные люди, эти гувернантки: их никто не может запомнить. И эту я помню очень смутно. Некрасивая, немолодая, но и неглупая. Что ж, может быть, ее обуревала преступная страсть к Эмису, и поэтому она убила его? Неправдоподобно. Не верю.
— Благодарю вас, — сказал Эркюль Пуаро. — Вы удивительно хорошо все помните. Меня это прямо поражает. Можно подумать, что картина суда сейчас у вас перед глазами.
— Вы правы, — медленно проговорил Фогг, — я как будто вижу все это сейчас.
— А что вам запомнилось отчетливее всего? — спросил Пуаро. — Свидетели, адвокат? Судья? Или женщина на скамье подсудимых?
— Вы попали в точку. Я никогда не забуду ее. На ней был налет какой-то романтики. И при этом она была не очень красива и не очень молода Лицо усталое, круги под глазами… И несмотря на то, что она являлась центральной фигурой всей драмы, она словно отсутствовала, витала где-то. В зале суда находилась только ее оболочка, ее тело. Лицо — спокойное, внимательное, с легкой вежливой улыбкой на губах. Говорила вполголоса, знаете — в таких приглушенных тонах. И насколько она была обаятельнее той, другой, — девушки с грациозной фигурой, красивым лицом и грубой молодой силой!.. Я любовался, конечно, Эльзой Грир. Любовался ее красотой, смелостью в борьбе с нами — с ее мучителями, ее стойкостью. Но я любовался и Каролиной Крэль, пожалуй, именно потому, что она совсем не боролась. Она ушла в какой-то свой мир света и теней. И она не потерпела поражения, потому что даже не вступила в борьбу.
