Сергей Донской - Воровской общак
— Ладно, — сказал он, — я тебя не для того вызвал, майор, чтобы твой гардероб обсуждать. У меня, знаешь ли, дела поважнее. Час назад из администрации вернулся. Там обеспокоены.
— Чем? — спросил Брюшин, не отрывая глаз от носков своих кроссовок.
— Процентом раскрываемости преступлений, — ответил полковник. — С тяжкими еще туда-сюда, а вымогательства, ограбления, драки, они же годами висят без движения. В результате вместо премий вот. — Он скрутил внушительный кукиш. — В Администрации хотят результаты борьбы с организованной преступностью видеть, а где они, результаты?
— Будут, — пообещал Брюшин, как обещал всякий раз, когда полковник Мохновский начинал зудеть про организованную преступность.
Оба отлично знали, кто крышует все банды в городе, но при этом ужасно возмутились бы, если бы их назвали пособниками бандитов. Такое вот раздвоение сознания происходило у работников правоохранительных органов. Являясь на работу в управление, они свято верили, что занимаются защитой мирных граждан от преступности. Себя преступниками не считали ни полковник Мохновский, ни майор Брюшин, ни их подчиненные, ни те, кто исправно платил всей этой ораве зарплаты и пенсии. Обладая званиями, табельным оружием и служебными полномочиями, продажные милиционеры не боялись разоблачения, потому что олицетворяли собой тот самый закон, который попирали. Если они и боялись чего-то, так это прогневать начальство, не отправив вовремя дань наверх. Плюс к этому приходилось кое-как расследовать и предотвращать некоторые преступления, создавая видимость правопорядка.
— Будут, будут, — передразнил Мохновский, косясь на раздражающие его кроссовки. — Хватит кормить меня обещаниями, майор. Результаты нужны. Конкретные.
— Завтра возьмем кого-нибудь, — пообещал Брюшин.
— Кого именно?
— Да хотя бы команду Айболита. Совсем оборзели. Третий месяц не платят.
— Так загреби, загреби их! — Мохновский провел ладонью в воздухе, сжал ее в кулак, а потом шарахнул этим кулаком по столу.
— Есть, — откликнулся Брюшин.
— Есть на жопе шерсть, — пошутил полковник, после чего посерьезнел, подался вперед и поманил подчиненного к себе. — Только вот что, — пророкотал он, когда Брюшин приблизился к столу и уперся в него обеими кулаками, наклонив голову, — показания Айболита этого нам ни к чему. У меня такое предчувствие, что при задержании он окажет сопротивление, и его придется…
Не закончив предложение, полковник выставил указательный палец и дважды издал характерный звук: «пф-ф, пф-ф!»
— Я тоже так думаю, — улыбнулся Брюшин. — Айболит, он же тип совершенно невменяемый.
— Пара его сообщников тоже может погибнуть во время операции. Тогда остальные не станут болтать попусту, а будут говорить только то, что нужно.
Подполковник милиции Мохновский не был человеком кровожадным. Несмотря на суровую профессию, он оставался по натуре человеком мирным, можно даже сказать, добродушным. Родившись на Украине, был он до глубины души человеком русским, а потому любил русскую баню, где его и без того красное лицо становилось прямо-таки пунцовым. Почти каждое воскресенье Мохновский и его друзья-товарищи азартно стегали друг друга березовыми вениками, а потом пили либо обжигающий чай со всевозможными вареньями, либо ледяную водку, закусывая ее традиционными хрустящими огурчиками.
Выращенные и собранные собственноручно огурцы были страстью и гордостью Мохновского. Ему нравилось ездить по выходным на дачу и трудиться на огороде до седьмого пота. На его грядках всходило до десяти разных сортов огурцов: Кибирия, Меренга, Артист — названия эти звучали сладостной музыкой для слуха полковника.
Поработав под палящим солнцем, он спешил искупаться в пахнущем тиной пруду, а затем надевал чистую рубашку и усаживался за стол, накрытый под навесом из дикого винограда. Зудели комары, вилась мошкара вокруг лампочки, свисающей с рыжего витого шнура. Мохновский обожал эти моменты полного покоя и домашнего уюта, ему нравилось наблюдать, как суетится жена, расставляя на столе закуски и улыбаясь ему многообещающе и вместе с тем застенчиво. Примериваясь взглядом к ее ладной, крепко сбитой фигуре, Мохновский думал, что знает, в чем состоит счастье и смысл человеческой жизни.
Айболита и его людей он за людей не считал, хотя в общем-то они занимались одним и тем же делом. Подтверждением тому мог послужить дальнейший диалог, состоявшийся в кабинете полковника Мохновского.
— А теперь о главном, — значительно произнес он, когда майор Брюшин подтвердил, что лишних свидетелей брать не намерен. — Что-то в последнее время ты приносить стал меньше. Сперва на тысячу баксов в неделю, потом на полторы. Ты же понимаешь, что туда… — Мохновский ткнул пальцем вверх, подразумевая отнюдь не потолок, — …что туда я меньше отправлять не могу. Следовательно, разницу мне приходится возмещать из собственного кармана. Это непорядок.
— Так я же не себе эти деньги беру, — принялся оправдываться Брюшин, преувеличенно округляя глаза и так же преувеличенно хлопая ими. — Я ребятам плачу.
— Каким таким ребятам? — вкрадчиво осведомился Мохновский.
— Операм своим. За сопровождение. Чтобы коммерсанты без проволочек за крышу платили и на всякий пожарный случай. Ну, если нападет кто.
— Кто ж на офицера милиции при исполнении обязанностей нападет? Разве что псих, но это тоже маловероятно.
— Все-таки с бригадой как-то солиднее, — не сдавался Брюшин.
— Солиднее, — сказал Мохновский, откинувшись на спинку кресла. — Согласен. Но за солидность ты, майор, из собственного кармана плати. Если собственного авторитета не хватает.
— Почему не хватает? Хватает.
— Тогда не таскай оперативников с собой зря. Пусть отдыхают по вечерам, чтобы с утра преступников ловить. Вот и повысится раскрываемость. А то запустил ты оперативно-следственные мероприятия, ох, запустил.
— Исправлюсь, товарищ полковник, — хмуро произнес Брюшин.
— Вот-вот, исправляйся, молодец, — покивал Мохновский. — И про должок не забудь.
— Какой должок, товарищ полковник?
— Тот самый, майор. Я твою свиту содержать не подряжался. И те, кто надо мной, — Мохновский снова ткнул пальцем в потолок, — тоже. Так что денежки возвращать придется. Всего три с половиной штуки с тебя, майор. Плюс полторы штуки штрафа.
— За что? — с отчаянием выкрикнул Брюшин.
— А за инициативу, — был ответ. — Которая, как известно, наказуема.
— Но, товарищ полковник…
— Не ной, майор, не ной. — Полковничья длань шмякнулась на крышку письменного стола. — Иди исправляй свои ошибки, а то тебя самого исправлять придется. Я ясно выражаюсь?
Насупившись, Брюшин буркнул:
— Предельно ясно, товарищ полковник.
— Так не торчи тут, как тополь на Плющихе, а действуй, действуй, — воскликнул Мохновский, помогая себе отстраняющими взмахами рук.
— В смысле, точки объезжать? — уточнил Брюшин.
— Да хоть на вертолете их облетай.
Более конкретного ответа майор Брюшин не дождался. У полковника Мохновского внезапно нашлось много неотложных дел, он придвинул к себе ноутбук, пощелкал «мышкой», потом принялся рыться в бумагах, открыл и закрыл выдвижной ящик стола.
— Ты еще здесь, майор? — удивленно спросил он, не обнаружив там ничего интересного.
— Уже нет, — отчеканил Брюшин и удалился.
Четкого, недвусмысленного приказа он не получил, но давно приучился понимать начальство с полуслова, с маловразумительного, туманного намека. А еще он окончательно усвоил, что инициатива еще как наказуема. В тех случаях, когда исходит снизу, а не сверху.
Настроение у него было не просто скверное, а гораздо хуже. Мысль о том, что придется расстаться с пятью тысячами долларов терзала его, как палач, засевший внутри черепной коробки. И избавиться от него можно было только одним способом. Не то, чтобы дедовским, но проверенным и надежным.
Глава вторая
1
Приближаясь к «Мазде», майор Брюшин смотрел на своих подчиненных и думал о том, как же он их все-таки ненавидит.
Старший лейтенант Кирпичников был непроходимым тупицей, до сих пор не научившийся распечатывать протоколы на компьютере. Тем не менее, все свободное время он не отрывался от монитора, зачарованно разглядывая фотографии голых девок на природе, в постели или в обществе таких же голых дебилов. Женщины у Кирпичникова отродясь не водилось, поэтому было нетрудно догадаться, каким образом он дает выход своему воспаленному воображению, когда остается один.
Лейтенанту Лукашину кто-то сказал, что он похож на какого-то американского героя, поэтому он не снимал черные очки ни днем, ни ночью, вне зависимости от времени суток и года. Поговаривали, что этого придурка можно увидеть в солнцезащитных очках даже в лютые морозы. Во время драки с лихими седоками «Ситроена», Лукашин лишился своих «стеклышек» и теперь казался растерянным и печальным. Неизменная зубочистка во рту не спасала положения. Без очков лейтенант лишился своего крутого имиджа и чувствовал себя не в своей тарелке.
