Кирилл Казанцев - Твоя очередь умереть
— Держи. — Она подтолкнула стакан. — Я должна, дружок… я обязана выпить, раз ты меня разбудил…
Он не мешал. Светка влила в себя дозу яда, отдышалась. В глазах блеснула чуточка разума. Свершилось — она глубоко вздохнула и подняла когда-то красивые глаза.
— Чего не пьешь? — Она осеклась, стала озадаченно продавливать пальцем поперечную канавку на лбу.
— Светка, ну ты даешь, — вздохнул Максим. — Ты уже не зависишь от реальности…
— Убиться веником… — Она взялась за горло, надрывно закашлялась, потом уставилась на него со страхом, стала зачем-то себя ощупывать. — Ты не горячка?.. В смысле, белая?
А потом ревела белугой, он пытался ее вразумить, наставить на путь — хотя сам в этом пути немного смыслил. Она хрипела, что ее жизнь — это карма, а отнюдь не череда привычек и пороков. Скончались родители, уплыл дом — и ее понесло, хорошо хоть данная хибара сохранилась после череды сомнительных сделок с недвижимостью… Она так рада видеть братика — хотя не совсем понимает, откуда он взялся. Но за это надо выпить… Она схватилась за стакан, он не дал, и это вызвало новую лавину критики и порицаний. Она срывалась в истерику, потом делалась шелковой. Он гладил ее по сальным волосам, бормотал какие-то слова. Взял за плечи, стал проникновенно всматриваться в опухшее личико.
— Не смотри на меня… — бормотала сестра. — Я почти не изменилась, я такая же, на восемьдесят процентов состою из воды… или из чего я там состою…
— Откуда шрам на виске, Светка?
— На память подарили…
— Кто?
— Не помню…
— Работать не пробовала?
— Я рабо-отаю…
— Я вижу. — Он встряхнул ее. — Ты работаешь. Дни и ночи у мартеновских печей. Хватит, Светка, будешь завязывать. Независимо от желания.
Реакция на изречение последовала незамедлительно. Она подпрыгнула — пугающая смена настроения! — взбесилась. Он тоже вскочил, чтобы взять ее за руки — ведь дура, может и ножом пырнуть! За ним подпрыгнул стул — разразился грохот, треск! Оба невольно застыли.
— Эй, ты там, сдурела?! — хрипло взвыл «заспанец» в Светкиной спальне. Заныли пружины, заворочалось грузное туловище, и снова раздался чудовищный храп.
— Ну, всё, — стиснув кулаки, пообещал Максим. — Сейчас я ему чердак отшлифую и из дома выброшу.
Он бы так и сделал! Шагнул в проем, но Светка уже висела на нем, лупила по заднице коленками! Еще и горло сдавила! Пришлось вернуться, отдышаться и выслушать ее «железные» аргументы.
— Максим, ты спятил… — Она трезвела от испуга, шипела, как змея. — Ты дурак и не лечишься! Ну, вышвырнешь ты его из дома, и что? Нас обоих по стенке размажут… Откуда ты взялся, братец ненаглядный? С зоны вернулся, храбрость девать некуда? Можешь увезти меня за тридевять земель, поселить в безопасном месте, окружить заботой? За сестренку горой, твою мать… Деньги есть, связи, армия правильных пацанов, чтобы это сделать? Прикупил роскошный особняк, где поселишь нас обоих? Кто ты такой, братец, что обо мне знаешь? Я в последний раз тебя в семнадцать лет видела, я с трудом тебя помню… Этот кабан, что храпит в моей спальне, капитан полиции, работает в уголовном розыске, двоюродный брат жены Мишарина — начальника тутошней полиции… Ну, нравится ему меня трахать, кто ему запретит? И плевать он хотел, что в этом доме полный срач! Не такой уж он противный, если присмотреться… Выгонишь его из дома, а завтра тебя прикончат, а меня за решетку упрячут, и все менты района будут иметь меня во все отверстия. Этого хочешь? Не лезь в мою жизнь, братец, это моя жизнь, не твоя, ты в ней ни черта не смыслишь… И вообще, греби отсюда, пока не огреб, понял?
Он пятился под ее напором. А Светка вдруг ринулась к столу, схватила бутылку, стала жадно пить, запрокинув голову. Он дернулся, чтобы выбить у нее отраву… и встал, сраженный простой мыслью: ЗАЧЕМ? Только хуже сделает. А Светка подавилась, стала икать. Взгляд осоловел, много ли надо завзятой алкоголичке? Он подхватил их обоих — сестрицу и бутылку, доволок до обшарпанного дивана. Она спала, свернувшись зародышем. А он стоял над ней, как над телом скоропостижно скончавшейся родственницы. Материл себя, но понимал, что Светка права: не стоит доламывать чужую неудавшуюся жизнь. Кто он такой в этом городе? Он НИКТО, и зовут его НИКАК, кончился хороший парень по имени Максим Каверин…
Он очнулся где-то под скалой за пределами города — помятый, покусанный местными насекомыми. Ночью было холодно, невзирая на июль. Он просыпался, разогревал себя упражнениями, снова засыпал, убаюканный шорохом прибоя. А только солнце выбралось из-за горы над головой, он покинул нору и побежал греться на солнышко. И сразу стало жарко, спина вспотела. Черное море — благословенный Карадениз — плескалось под ногами. Мягкие волны набегали на пляж, с утробным шипением таяла пена. Вода струилась по блестящим камешкам, сливалась обратно в море. Чернели каменные острова, казалось, что они покачиваются на волнах. Безбрежная масса воды распростерлась до горизонта — ее уже расцвечивало взошедшее светило. В прибрежных водах — бирюза, а дальше, до бесконечности — глубокий насыщенный ультрамарин… Он скинул с себя одежду и в одних трусах, обжигая пятки о камни, вошел в воду. Дно уплыло — он нырнул, всплыл через несколько метров, подался к горизонту упругими размашистыми гребками. Организм отходил от «вчерашнего» — пронзительная душевная боль сменялась тупой, тихо ноющей. У горизонта делать было нечего, он подался обратно, выбрался из воды и несколько минут обсыхал, подставляя торс приятному ветерку. Ленточку пляжа подпирали «обугленные» скалы. Слева каменный мыс, заваленный булыжниками. Справа под горой палатка — молодежь отдыхала «дикарями». Ночью он сослепу чуть не въехал в нее. Выбежала блондинка в небесно-голубом купальнике, шлепая тапочками, добежала до воды и стала проверять ее температуру. Покосилась на Максима, улыбнулась. Он скорчил что-то похожее на улыбку. За палаткой, в обширной шестикилометровой бухте, распростерлась Фиоленсия. Со стороны этот город производил впечатление. Шумный рай на земле, бурлящая туристическая Мекка. Выделялись силуэты высотных гостиниц, горные террасы, на которых громоздились здания. Все пространство Жемчужной бухты было испещрено белыми точками — словно чайки расселись на воде: всевозможные суда — от роскошных круизных яхт до мелких катеров и хлипких ботов и вельботов. Вот уж действительно — рай на земле…
Он оделся, забросил сумку на плечо и зашагал по хрустящей гальке в город. Снова улыбнулась блондинка. Он смерил ее оценивающим взглядом. Всё на месте — можно вымучить повторную улыбку.
— Ты чего на мою девушку пялишься, козел? — гаркнули в спину. Максим вздохнул, покосился через плечо. Ничего особенного, молодой качок в купальных плавках — вылез из палатки, ему что-то не понравилось. Максим не стал останавливаться.
— Я кому говорю? — рявкнул качок.
— Максим, не связывайся, — пискнула блондинка. — Чего ты, в самом деле…
Тезка, стало быть. Хрустела галька — качок, уязвленный невниманием к своей персоне, спешил разобраться:
— А ну, стоять! Ты что, такой бурый?
Максим раздраженно повернулся. И юноша встал как вкопанный, когда его взгляд скрестился с тяжелым, уничтожающим взглядом мужчины, который шел и никого не трогал. Качок стушевался, закусил губу. Не выдержал надрывного взгляда, попятился, сплюнул:
— Да и черт с тобой, живи… — И неуверенно двинул прочь. И снова улыбалась блондинка — теперь уже удивленно, с интересом. Ох уж это яблоко раздора…
Утро разгоралось. Он пересек границу городской черты, смешался с людьми, выходящими на берег. Он брел по южному городскому пляжу, прозванному «Белыми Песками» — хотя логичнее было бы назвать «Привозными песками». Обходил зонтики, шезлонги, бронзовые и неприлично белые обнаженные тела. Персонал еще копался: кто-то уносил корзины с мусором, кто-то разравнивал песок специальными пляжными «граблями». Он увидел знакомую фигуру и встал в нерешительности. Долговязый парень в полосатых шортах совершал массу ненужных движений. Коля Селин — точно, Фаткин говорил, что он работает на Белых Песках! Коляша почти не изменился — простой, угреватый, с дурашливой улыбочкой. Он суетливо раскрывал сложенные на ночь зонты, наступил кому-то на ногу, принялся дико извиняться в ответ на матерок. Его окликнули — глава семейства из трех человек просил переставить шезлонги поближе к морю. Коля кинулся исполнять, подтаскивал лежаки к воде, опрокинул пластмассовый столик, на который кто-то выставил бутылку с минералкой…
Окликнуть товарища Максим не успел. Из огороженного кафе на краю пляжа выбрался пузатый тип в панамке и недовольно крикнул:
— Коляша, ты чего там возишься? А ну, бегом! Машина пришла — мне разгружать?
И школьный товарищ засуетился, бросил свои шезлонги, побрел, увязая в песке. Максим поморщился — типа в панамке он тоже знал. Этот гаденыш учился в параллельном классе и частенько летал на Колиных пинках. Настало время поквитаться за детские обиды? Дальше проход был закрыт, начинались частные владения. Он поднялся поперек «течения» на Морской бульвар, заросший липами и каштанами, двинулся по набережной. Он не узнавал свой город, здесь все изменилось. Новые дома, роскошные кабаки, которых раньше не было. На причале у эллинга — весь модельный ряд: парусные, моторные, парусно-моторные яхты… Город уплотнился, он шумел, как восточный базар. Давился транспорт. На улицах Канатной и Корабельной, пересекающих бульвар, образовались заторы, гудели машины. По набережной, засаженной пальмами в кадушках, сновали толпы отдыхающих. В этом городе ничего не стоило заблудиться и потеряться…
