Андрей Константинов - Юность Барона. Потери
На самом деле Барону дико не хотелось, трясясь электричкой, а затем добрых полчаса пешкодралом тащиться на вечерний, переходящий в ночной свальный грех, банкет. Нуда языкастый подельник уговорил. Этот и мертвого уговорит. Опять же – ночевать в съемной однушке на Автовской, превратившейся в камеру временного хранения взятого у обувного директора товара, было не с руки. Мало ли что? Или – кто? Вроде и сработали чисто, но супротив роковых случайностей и Госстрах не сдюжит.
…Кто ты? Кто ты?
Милая моя,
Я тебя чужую
Так люблю и ревную…—
продолжал скрипеть и паясничать Лещенко.
– А все-таки, Хрящ, колись: с каких подвигов такой богатый банкет упромыслил?
Неделикатный, во всех смыслах не по понятиям вопрос прозвучал из щербатых уст Вавилы – неприятного вида мужичонки неопределенного возраста, которого Барон видел третий раз в жизни. И, кажется, все три раза – здесь, на Райкиной даче.
– А ты чё, до сих пор не в курсе? – охотно отозвался Хрящ.
– Нет. Расскажи?
– Ну ты даешь, Вавила! Да ведь мы с Бароном сегодня утром на Невском тележку с эскимо угнали. Полную.
Хрящ, а за ним остальные заржали, а купившийся на дешевую разводку Вавила набычился и захрустел соленым огурцом. Словно зажевывая обидное.
Барон же, реагируя на экспромт Хряща с эскимо, лишь невольно усмехнулся, припомнив, что персонально его первый воровской опыт был связан именно с кражей мороженого. И хотя та, еще совсем детская, попытка закончилась неудачей, тем не менее, отчего-то осталась заметной зарубкой на стволе его самых ярких жизненных воспоминаний…
Ленинград, октябрь 1940 года
Глубокая осень. Пара недель до вожделенных каникул.
Сбежавшие с последнего урока пятиклассники Юрка, Петька Постников, Санька Зарубин и Давидка Айвазян весело топают по проспекту 25-го Октября[3], возвращаясь из кино, где они смотрели «Дубровского» с Борисом Ливановым в главной роли.
Стоящую на боевом посту на перекрестке с проспектом Володарского[4] погодно-невостребованную мороженщицу в накинутом на фуфайку белом халате приятели приметили издалека. На этой точке тетка работала третий месяц, и вся их дружная компания ее прекрасно знала. Так же, как, наверное, и она успела запомнить малолеток, частенько покупавших у нее обалденные сахарные трубочки.
– Давидка, дай десять копеек до завтра! – попросил Постников.
– Не дам. Нету.
– Дай, не жлобись! А то я сегодня всё на сайки потратил. От которых, между прочим, ты два раза откусывал.
– У меня правда нету. У самого только семь копеек.
– Санька, у тебя?
– У меня есть. Только я тебе не дам.
– Почему?
– Потому что ты потом фиг отдашь.
– Отдам! Вот честное разбойничье! – бухнул кулаком в грудь Петька, все еще пребывающий под впечатлением лихих подвигов пушкинского героя.
– Вот как раз разбойники, они никогда ничего и не отдают.
– Много ты понимаешь в разбойниках!
– Да уж побольше твоего.
– У меня есть, – предложил свои услуги по кредитованию отзывчивый Юрка.
– Не-а, у тебя не возьму. Я тебе и так двадцать копеек должен.
– Ну и что? Будешь должен тридцать.
– Не надо. Пацаны, у меня есть классный план!
– Какой?
– Разбойники никогда ничего не отдают. Потому что они сами всегда все забирают. Бесплатно.
– И чего?
– Сейчас у тетки попросим четыре трубочки, и я буду как бы доставать деньги. А когда она трубочки выложит – хватаем и бежим.
– Ага, а она за нами погонится и так треснет, что мало не покажется. Вон какая толстая. Значит, и дерется больно, – усомнился в скороспелом плане Давидка.
– Не погонится. Что она, дура, тележку без присмотра оставлять? Да если и побежит – фиг догонит. Сам же говоришь – толстая. Ну чего, разбойники, грабанем? – От предвкушения наживы узкие хитрованские глазки Постникова заблестели. – Санек, ты как?
– Грабанем! – согласился покладистый Зарубин.
– А ты, Давидка?
– Ну, если все будут, то и я.
– Юрка, а ты чего молчишь? Ты с нами?
– Да я… Не знаю… – замялся тот. – А зачем? У меня же есть деньги?
– Ты чё, до сих пор не понял? Так же интересней! А за деньги любой дурак может.
Юрка отчаянно задумался, но, как ни старался, не смог достойно возразить на такой железный аргумент. Между тем до тетки с тележкой оставалось пройти всего с десяток шагов.
– Ша, делаем как я сказал! – перешел на шепот Постников.
Он первым подошел к скучающей работнице уличной торговли и небрежным тоном миллионера объявил:
– Четыре сахарных трубочки… Я угощаю!
Пацаны обступили тележку и стали напряженно наблюдать за тем, как теткина рука поочередно достает вожделенные объекты предстоящего преступного посягательства.
– Руки в гору! Это ограбление! – неожиданно рявкнул Петька и, схватив ближайшую к себе трубочку, бросился к пешеходному переходу. Благо там как раз горел зеленый свет.
– Ур-рааа! – на редкость слаженно, хотя заранее и не сговариваясь, завопили Айвазян с Зарубиным.
В следующую секунду они на всех парах неслись следом за «атаманом Постниковым», сжимая в кулаках трофейное мороженое.
Впавшая в замешательство тетка довольно быстро очухалась и, проявив недюжинную прыть, пустилась в погоню. Вот он, наглядный пример того, что любое преступление требует тщательной подготовки: вопреки прогнозам «разбойников», торговка, мало того что оставила тележку, так еще и оказалась, невзирая на комплекцию, весьма неплохим спринтером.
И кто знает, чем бы закончились эти бешеные скачки, кабы на переходе не загорелся спасительный красный, и стартовавший трамвай не отсек мороженщицу от улепетывающих пацанов. Сообразив, что при такой форе малолеток не догнать, она сердито побрела обратно и с удивлением обнаружила возле тележки остолбеневшего четвертого подельника.
– Та-ак! – грозно прорычала торговка, уперши пухлые руки в еще более пухлые «боки». – А ты почему не убежал? С остальными воришками?
– Они не воришки, тетя, – шмыгнул носом Юрка. – Они… они просто пошутили.
– Хороши шуточки! Я вот сейчас милицию вызову и заявление напишу. О краже в особо крупном размере. Вот тогда и поглядим: кто над кем смеяться будет!
– Не надо милицию. Вот… – Юрка вытащил из кармана мелочь и дрожащей рукой ссыпал на блюдечко: – Это за всех… До свидания.
– Стоять!
Несостоявшийся разбойник испуганно втянул голову в плечи.
– Сдачу забери! Мне от воришек лишнего не надо!
Сгорая от стыда, паренек сгреб сдачу и понуро поплелся к переходу.
– А ну вернись! Трубочку возьми! Давай-давай. Раз уж уплочено…
Ночью, снова и снова переживая эпизоды ограбления, Юрка долго не мог уснуть. В детской голове его роились не по годам взрослые вопросы: «…Почему я это сделал? Посчитал, что пацаны совершили ошибку и ее надо исправить? Или всего-навсего испугался? Но чего? Понятно ведь, что никакую милицию тетка вызывать бы не стала. Не убыло бы от нее, с четырех мороженых. А если так… Чего в моем поступке было больше: нормальной пионерской и папа-маминой правильности? Или все-таки страха перед возможным наказанием?.. Яне смог, потому что струсил? Или потому что не захотел? МОГУ ЛИ Я И В САМОМ ДЕЛЕ УКРАСТЬ МОРОЖЕНОЕ? Или способен только на то, чтобы расплатиться за тех, кто убежал?»
О как! При всей, казалось бы, мелочности повода, вопросы, тем не менее, ставились вполне сопоставимые с гамлетовским «to be, or not to be». Ничуть не меньше…
* * *– … Ты чего такой смурной сегодня? – прозвучало за спиной игривое.
Барон поворотился и почти уткнулся в рвущийся на свободу из условных приличий платья роскошный бюст Любы. Бабы во всех отношениях столь же интересной, сколь строптивой. На протяжении всего вечера Люба метала в его сторону пытливые, зазывалистые взгляды, что, в общем-то, неудивительно: Барон был мужчиной видным. Да и манЭры, в отличие от прочих здесь присутствующих, какие-никакие присутствовали.
– Я? Смурной?
– Ага. Как ни посмотрю: пьешь мало, ешь – еще меньше.
– Аппетита нет.
– Молодой, здоровый, а аппетиту нет? – Люба слегка изогнулась в пояснице и, коснувшись припухлыми губами профессиональной минетчицы баронова уха, заговорщицки зашептала: – Пойдем наверх? Я тебе и аппетит, и еще кой-чего подыму, а?
– Так рановато вроде. Подымать?
– Окстись, ночь на дворе! Просто она все еще немножечко белая, ночь-то. Потому и незаметная. И вообще – в этих делах только поздновато бывает. Но рановато – никогда.
– Мудрая ты женщина, Люба.
– На том стоим, хотя другим кормимся. Ну и?
– Не части. Может, потом, позже?
– Дело твое. Я два раза навязываться не стану, – оскорбившись, потемнела глазами Люба. Фыркнув «ночи стоят белые, мужики не смелые», покачивая кормой, она направилась к патефону с намерением сменить зануду Лещенко на нечто более экспрессивное.
