Владимир Колычев - Волк и семеро козлов
Сладострастная пелена спала с ее глаз, сейчас она смотрела на Ролана, как врач на пациента. Изольда деловито пальпировала его живот, спрашивая о состоянии.
– Похоже на аппендицит, – совершенно серьезно заключила она.
– Да нет, у меня же слабость в животе; может, от этого…
– Может, и от этого… – не стала спорить она. – Все равно в больницу я тебя сейчас отправить не могу. До утра надо наблюдать…
– Может, обезболивающего? Новокаин там, а?
– Ага, и кубик морфия… Нельзя обезболивающее, когда подозрение на аппендицит.
– Да я понимаю, но больно-то как…
– Ничего, потерпишь.
Похоже, Ролан смог обмануть Изольду – она поверила в то, что у него скрутило живот. Правильно он поступил или нет, но у него не было иного выбора. Он должен был показать, что хочет ее, и он сделал это. А то, что разболелся живот, так это подорванное в неволе здоровье виновато…
Она ушла, а он остался бодрствовать. Нельзя засыпать сразу, нужно дождаться, когда Изольда зайдет в палату справиться о самочувствии.
Часа два, не меньше, Ролану пришлось бороться со сном, прежде чем Изольда наведалась к нему.
– Ну как?
– Уже лучше.
К счастью, на этом разговор и закончился. А утром Изольда сдала смену и отправилась домой. Но через двое суток она вновь заступит на дежурство, и тогда Ролану придется придумать что-то новое, чтобы сгладить ее откровенный к себе интерес… А может, не надо ничего придумывать? Может, поплыть вниз по течению? Так легче, да еще и приятнее. Сказать потом себе, что не он во всем виноват, а обстоятельства. Но ведь себя-то не обманешь…
Глава тринадцатая
Суп гороховый на первое, перловая каша с запахом мяса на второе.
– Льется музыка, музыка, музыка, – пропел Ролан, панибратски хлопнув баландера по плечу.
Настроение отличное, и аппетит здоровый. Обед по расписанию, затем тихий час, после чего телевизор. Не жизнь, а малина.
– А там у тебя что?
Ролан поднял крышку одной из трех маленьких кастрюлек, что стояли на тележке рядом с большими.
– Тихонов, отставить! – возмущенно нахмурился санитар.
– А может, я тоже хочу!
Приятный аромат запеченного мяса и жареного картофеля защекотал ноздри.
– Не положено! – отрезал санитар.
– На нет и суда нет…
Ролану не хотелось ссориться с ним. Нельзя ему сейчас ни с кем конфликтовать, а то еще из лазарета прогонят, а этого никак допустить было нельзя. Похоже, он вплотную приблизился к своей цели.
Баландер выкатил из палаты тележку, за ним вышел санитар. Очень скоро послышался звук, похожий на тот, который появляется, когда поднимаешь рольставни. Чуть позже послышался приглушенный мужской голос:
– …Бу-бу-бу, хорошо, бу-бу-бу…
Что хорошо, непонятно. Видимо, обед постояльцу понравился.
Ролан уже понял, что за стеной находится еще одна палата, зайти в которую можно из того же коридорного отсека, в который выходила его дверь. Увы, она была извне закрыта на защелку, и он не мог выглянуть сейчас в коридор, как не мог обследовать панельную обшивку в том примерно месте, где должен был находиться вход в секретную палату. Возможно, обшивку можно было сместить в сторону, как ширму, за которой скрывалась потайная дверь. Зачем такая маскировка? А если комиссия, а вдруг проверяющий захочет заглянуть в эту палату? А там суперлюкс, в котором проживает особо важная персона. Пойдут разговоры о коррупции, которую породил начальник тюрьмы. Кому это надо?
Тихонов пытался подслушать, что творится в палате по соседству, и даже кружку к стене прикладывал, чтобы воспользоваться ею как рупором, но тщетно. Он улавливал мужские голоса, однако понять, о чем идет разговор, не мог. И еще слышал, как работает телевизор.
Мужские голоса… Говорил ему Васек, что тюремный меценат содержится в особой камере на пару с мальчиком, чтобы не скучать без «женской» ласки. Наверняка это и был Корчаков. А разговаривал он со своим «сладким» соседом…
Жаль, что у него не было телефона. Но завтра утром на смену заступит Изольда, надо быть с ней поласковей – возможно, она одолжит ему на час-другой свой телефон. Надо будет позвонить Авроре, она должна была узнать, действительно ли у Корчакова голубые наклонности. Впрочем, ничего удивительного, если такая информация отсутствует. Может, эти наклонности у бизнесмена проявились только сейчас, когда на безрыбье и рак рыба… Но Авроре все равно позвонить надо.
Ролан пообедал, вымыл посуду и лег под одеяло. Но только он стал засыпать, как дверь открылась и в палату пожаловал санитар в компании… Ролан не мог поверить своим глазам. К нему в палату на правах постояльца пожаловал Мишель, тот самый женоподобный паренек, общества которого он удачно избежал в санчасти следственного изолятора.
Под глазом у парня темнел синяк, нижняя губа распухла. Видно, досталось ему на орехи.
– Принимай соседа, – насмешливо глянул на Ролана санитар.
– А кто сказал?
– Не важно.
Мишель стоял, грустно и со страхом глядя на него. Он явно боялся, что Ролан в своей нетерпимости к его наклонностям подсветит ему и второй глаз. Но если бы он не был напуган, все равно выглядел бы жалко.
– Ну, принимаю…
Как это ни странно, но появление такого соседа можно было назвать даром судьбы… Что, если Корчакову наскучил его нынешний сожитель?
Мишель был в пижаме, волосы мокрые, расчесанные, в руке сумка, с которой он поступил в санчасть. Дверь за санитаром уже закрылась, а он стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу.
– Ну, чего сопли жуешь? – ухмыльнулся Ролан. – Давай ложись. Только не под меня…
Мишель кивнул и поставил сумку под кровать, что стояла ближе к двери, сел на нее, обреченно сложив руки на коленях.
– Вообще-то петухам не полагаются такие места. Петухи живут на вокзале. Знаешь, что такое вокзал?
– Да. Место под кроватью.
– Я так понял, тебе это уже популярно объяснили? – Ролан провел пальцем под своим глазом.
– Объяснили, – сокрушенно вздохнул он. – Суд был, в камеру отправили, а там какой-то урод…
– Ты, наверное, пытался ему объяснить, что таких, как ты, нужно принимать такими, какие они есть. А может, ты гей-парад в камере решил провести? И в День десантника, да?..
– День десантника летом будет.
– Смотри, все-то ты знаешь. Только не знаешь, что я сам в десанте служил.
Мишель тоскливо посмотрел на Ролана и горько вздохнул. Дескать, о чем тогда разговаривать.
– Я же не виноват, что я такой.
– Ты совершенно прав. Даже если ты вдруг бабу захочешь, все равно ничего уже не исправишь. Как был петухом, так и останешься, – развел руками Ролан.
– Это меня и пугает, – женственно махнув рукой, вздохнул Мишель.
Ролан совершенно не переживал, что находится в одной камере с голубеем. Не он попал к изгою, а наоборот. Он, а не ситуация выступает здесь в роли хозяина положения. А то, что Мишель живет с ним в одной палате, ничего страшного. Понятия не запрещают правильному арестанту пользоваться услугами пассивного гомосексуалиста. Главное – не относиться к нему как к равному. А в остальном можно все, что фантазия подскажет…
– И сколько лет тебе бояться?
– А-а… Восемь лет.
– За что? Статья за мужеложство вроде бы уже отменена.
– А за наркотики – нет. Это подстава была. Я с одним встречался, а у него жена ревнивая, она ментов и натравила. Меня задержали, а в кармане пакетик с кокаином. Особо крупная партия, потому и срок большой.
– Если ты с кем-то встречался, то не ты в этом виноват, – усмехнулся Ролан. – Так что не надо меня грузить. Я же не присяжный заседатель. А будешь грузить, я тебе второй фонарь под глазом зажгу. Так и скажи: кокаин толкал, нечего за баб прятаться…
– Ну, толкал… – Мишель уронил голову на грудь.
– Давно суд был?
– На прошлой неделе.
– В суд из санчасти увозили? Как же бедный Арнольд разлуку пережил?
– Его еще раньше выписали.
– Кто ж твоим жеребцом-покровителем стал?
– Никто не стал.
– Сам по себе остался? Потому и получил. Я так понимаю, кому-то твое комиссарское тело понадобилось…
– Ну да. Но я не могу со всяким…
Мишель закрыл лицо ладонями и заплакал.
Ролан вдруг почувствовал сострадание к этому парню. Посмеялась природа над бедолагой, заточила женскую суть в мужское тело. Новые времена, новые веяния – голубеи могут жить, как хотят; и они живут, привыкая к манерным повадкам. Этот образ жизни дает о себе знать, когда они вдруг попадают в неволю с ее жестокими законами; их вмиг раскусывают и опускают на уровень плинтуса. Потому и страдают они, мучаются, что не приучены к жизни в тюремных джунглях. И страдают, и погибают…
Сострадание было, но жалости – нет. Не ощутил Ролан желания подойти к Мишелю, хлопнуть по плечу, утешить добрым словом. Может, и не виноват парень в том, что природа сыграла с ним злую шутку, но воспитание и моральные устои прочно держали Тихонова в рамках условностей, и он не мог опуститься до откровенного снисхождения.
