Наталья Солнцева - Венера Челлини
Аллу Викентьевну особенно испугали две вещи – нежелательная огласка и угрозы в адрес Игоря Анатольевича. Тот, кто это писал, очень хорошо знал, чем ее можно вывести из равновесия и заставить совершить глупость. Собственно, «оглашать» на всю Москву было нечего. Интимной связи у Громова и его секретарши никогда не было, да и вообще – то, что они переживали у себя внутри, каждый по-своему, не успело перерасти в те «отношения», на которые намекал автор письма. Громов уважал и ценил Аллу Викентьевну, а она добросовестно выполняла свою работу и была предана своему шефу. Только и всего.
Теперь же, глядя на строчки письма, которые откровенно говорили о том, что все это время оставалось скрытым глубоко внутри у этих людей со сложными характерами и непростыми судьбами, – они оба, и Громов, и его секретарша, вдруг отчетливо увидели правду. И правда эта состояла в том, что они, такие разные, уже прожившие половину жизни, полюбили друг друга.
– Алла Викентьевна, – мягко сказал Громов, наливая в хрустальный стакан воду и подавая женщине, – выпейте! Или, может, лучше коньячку?
Она всхлипнула и отрицательно покачала головой.
– Успокойтесь! Чего вы так расстроились? – спросил Игорь Анатольевич, глядя, как дрожит ее рука и вода едва не проливается на стол.
– Ну… как же! Вы прочитали?
– Прочитал.
– Это же… это…
Она снова заплакала. Слезы текли по ее щекам, не оставляя дорожек, потому что никакими косметическими средствами Алла Викентьевна не пользовалась. Только помада светлого оттенка и чуть-чуть пудры на скулы.
– Это гадко и отвратительно… Но не стоит плакать! – сказал Громов.
– А… если он… расскажет?
– Что?
– О нас с вами… что мы… что…
– Кому? Тамаре?
Алла Викентьевна покраснела, опустила глаза и кивнула.
– Ну и пусть! – ответил Громов.
Ему действительно было все равно. Он никогда не изменял жене. Несколько случайных связей по молодости или от скуки не в счет; став зрелым мужчиной, он презирал нечистоплотность в интимных отношениях и избегал подобного. И с Аллой Викентьевной ничего такого у него не было. И вдруг он остро, болезненно пожалел об этом.
– Как же так? – удивилась она. – Вас не волнует моя… репутация? Что обо мне станут говорить люди? Как я буду смотреть им в глаза?
– Нахально! И с улыбочкой! – ответил Громов и засмеялся. – А что о нас с вами можно рассказать? Ничего! И знаете, что? Пожалуй, я очень об этом жалею. Я прямо сейчас, сию минуту это понял!
– Что вы такое говорите, Игорь Анатольевич? – изумилась женщина.
– Правду! Правду, Алла Викентьевна! И это, оказывается, невыразимо приятно! Нужно сказать спасибо этому негодяю за письмо, иначе бы я никогда не осмелился сказать вам, что я… люблю вас! Поедемте сегодня после работы кататься по Садовому кольцу или… за город. Хотите?
– Что вы? Как можно? Это… повредит вашей политической карьере!
– Плевать на карьеру! Политика мне не по душе, а деньги зарабатывать мне никакие сплетни не помешают! И вообще, кому я нужен? Я же не Клинтон, в конце концов… Какое кому дело до моей нравственности? И потом… разве может быть безнравственным любить другого человека?
– Но ведь вы женаты…
– И что с того? Это ж не заразная болезнь, я надеюсь? И разве женатый мужчина не может полюбить?
– Да, но… – Алла не знала, что сказать.
– Никаких «но»! У нас с вами начинается новая жизнь, полная тепла и света! Видите, как я заговорил? Почти стихами. Вы даже не ожидали, признайтесь!
Алла Викентьевна, для которой страшное письмо казалось «громом небесным», растерялась. Она слышала слова Игоря Анатольевича, но все это происходило, как во сне. Как во сне, она дала ему согласие покататься после работы по ночному городу, зайти в ресторан; как во сне, она пила с ним вместе коньяк, который он таки принес из своего кабинета в широких бокалах. Ее голова слегка кружилась, то ли от выпитого, то ли от лившейся в окна дождевой свежести, запаха мокрых деревьев, ванили из кондитерской на углу и дыхания огромного проснувшегося города…
– Откуда у вас это письмо? – спросил Громов, когда она совсем успокоилась и повеселела.
– Мне его слепой дал, на улице.
– Слепой? – удивился Громов.
– Да. Я не сразу догадалась, конечно… Он был в темных очках и с собакой-поводырем, отлично выдрессированной.
– Вы его видели когда-нибудь раньше?
– Нет… – Алла Викентьевна задумалась. – Нет, точно! Я бы обратила внимание. Очень приятный, интеллигентный молодой человек, и… слепой. Ужасно!
Она зябко повела плечами.
– Вам холодно? – спросил Громов. – Я закрою окно!
– Нет-нет, спасибо… Это я так. Жутко отчего-то стало… А вам?
– Меня трудно чем-то испугать в этой жизни, – ответил Игорь Анатольевич.
– Так вы не боитесь?
– Чего? – улыбнулся он.
– Угроз, что в письме… Ведь требуется, чтобы я давала информацию, касающуюся вас, фирмы… иначе…
– Нет, не боюсь. И вы ничего не бойтесь. Человек, который написал это письмо… мертв.
– Мертв?! – глаза Аллы Викентьевны округлились от удивления. – Но… откуда вы знаете?
– Есть – вернее, был – только один человек, который мог затеять такую дьявольскую игру со мной! Только он догадывался, что я… Впрочем, не важно. Его больше нет среди живых! Так что опасаться нечего. Даже если бы он был жив, я бы принял этот вызов. Я никогда не отворачиваюсь от опасности – таково мое жизненное правило!
Успокоив женщину и вернувшись в свой кабинет, Громов надолго задумался. Письмо – дело рук Матвеева, нет сомнений. Но чего тот собирался добиться таким способом? Зная отлично психологию людей, предугадывая тончайшие нюансы их поведения, Денис Аркадьевич не мог не знать, что Алла Викентьевна испугается, растеряется и… покажет письмо своему шефу. По-другому просто быть не могло! Значит, господин Матвеев придумал какой-то изощренный ход, какую-то дьявольскую комбинацию, которая должна была заставить Громова… что? Теперь вряд ли удастся узнать об этом… «Великий комбинатор» мертв, он унес свои тайны в могилу. Впрочем, все ли? А дневники? Эти его проклятые записки?
Громов вспомнил, что Алла Викентьевна говорила ему о слепом. Инвалид с собакой-поводырем… Собака! Ее могли воспитать в клубе Матвеева, там дрессировка псов была доведена до степени искусства! Но кто этот слепой? Он работал на Матвеева? Чертовщина какая-то! Наверное, он еще не знает, что хозяин мертв. Кто ему мог сообщить об этом? Не получая никаких указаний от своего «начальника», слепой начнет беспокоиться… Он может позвонить или лично наведаться в собачий клуб. Вряд ли Матвеев дал ему еще какие-либо каналы связи. Раз у слепого есть собака, то они общались через клуб. «Великий комбинатор» был невероятно осторожен и скрытен. Он скользил по жизни, как тень. И там, куда она падала, начиналась зловещая и жестокая драма…
Ядовитый паук мертв, но все еще продолжается действие его яда… он все еще норовит укусить. И его липкая паутина все еще ловит в свои сети беспечные жертвы.
Игорь Анатольевич набрал номер телефона Смирнова. Чем только занимается этот бездельник? До сих пор ничего не выяснил!
– Алло!
Всеслав чудом оказался дома. Он уже стоял в прихожей и надевал кроссовки, когда зазвонил телефон.
– Это Громов. Есть новости?
– Существенных пока нет.
– Ясно. А когда будут?
– Неисповедимы пути господни! – ответил Славка делано-смиренным тоном. – Сия благодать не от нас, грешных, зависит.
– Ты не дури, а проверь лучше еще раз собачий клуб, – сказал Громов сердито. – Тут мне письмо пришло, с угрозами! Шантаж, в общем. Почерк нашего друга Матвеева прослеживается без труда. Письмо принес слепой с собакой. Он еще не знает, что хозяин мертв. Может, обратиться в клуб?..
– Почему это?
– Потому, что у него собака! Непонятливый ты стал, Всеслав!
– Есть немного. Особенно спросонья. Так что, понаблюдать за клубом?
– Не помешало бы. Если слепой придет туда, с ним можно будет поговорить. Вдруг он что-то знает?
– О дневниках? Сомнительно… Ну ладно. Сделаю.
Славка надел наконец кроссовки.
– Это все. Бывай! – коротко попрощался Громов.
– Игорь Анатольевич! – спохватился вдруг Смирнов. – А… какие у вас часы?
– Какие часы?
– Наручные.
– «Ролекс», золотые… А что?
– Ничего, извините. Я буду звонить!
Сбегая вниз по лестнице, Славка подумал, что слепой может оказаться неожиданно ценным источником информации. У людей, лишенных зрения, чрезвычайно остро развиты все остальные органы чувств. У них вырабатывается необыкновенное чутье. Люди не думают об этом и не принимают особых мер предосторожности, думая, что раз слепой не видит, то он не имеет понятия о том, что вокруг него происходит.
