Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына
— Почему дурак? — упираясь, семенил за ним беспризорник.
— Да потому, что никакого чекиста я тогда не убивал. Какой мне в том резон — сам посуди, ну?
Мальчишка ускорил шаг, забежал вперед Малахова и зло крикнул:
— Будя врать-то! Сам мне об этом сказал!
— Мало ли что сказал. Был я при том, как его убили, верно. И так мне дерзко это на душу пало — чуть сам не помер. Нет, думаю, ежли так, то и тебе жить невместно, да того человека, что смерть ему учинил, и… попортил. Понимаешь, нет?
— Вре-ошь… — тянул плетущийся сзади Абдулка.
Они сели на скамейку возле одного из домов, и Николай, обняв беспризорника за плечи, промолвил:
— Ты послушай меня. К примеру, демобилизовался я нынче весной, а до того семь годков в армии бухал.
— В красной, что ли?
— А то в белой! Я к здешней шпане случаем попал, и все, веришь ли, словно во сне был. Хотел уйти — да не получилось, потом подранил один меня. Ну, я хоть и виноват опять, что не смог смерти того парня угадать, думал — ой просто поговорить с ним хочет, но в остальном все по своей совести порешил, так-то вот!
— Чего ж в угрозыск не пошел? — спросил Абдулка.
— Угрозыск — оно конечно… Только я вишь что думаю: то, что я человека порешил, они, конечно, в добре не оставят. И потом, я для этой шпаны, что ни говори, чуточку вроде как своим могу посчитаться — сколь я ихний хлеб ел да ранен был, а поди докажи, что они сами меня пырнули. Вот и выходит казенный дом, дальняя дорога — это в лучшем случае, учти. Ну, я того не боюсь. Дело в другом: после того как мы с тобой виделись, больно хороша жизнь у меня сложилась: работа появилась, а главно — девушку себе нашел, да такую — ах ты, брат! Как мне теперь в угрозыск от всего этого идти, ведь я без нее… — Николай отвернулся.
— Верно ты его пристукнул, — тихо сказал беспризорник. — Давить нас всех надо, как клопов. А в угрозыск не ходи, мало ли что…
— Ты… ах, понял меня… спасибо, брат! Я вначале-то испугался: ведь одному тебе рассказываю, так поймешь ли? А ты молодца, Абдулка! Насчет себя не наговаривай, зачем с ними равняешь? Это — другое дело, когда мальчонка от голоду пропитание хочет добыть. А они-то — сытые, гады… Однако пойдем, пойдем!
Малахов суетливо схватил беспризорника за рукав пиджака и потащил к трактиру. Там взял для него щи, рубец, сам сел напротив и смотрел, как парень с жадностью, лихорадочно сверкая белками, поглощает пищу.
«Мотает их, сердешных… Совсем малец еще. А понятия — как у мужика. Не надо бы его бросать, ни за что пропадет парнишка», — думал Малахов. Приговаривал:
— Ешь, Абдул! Не торопись, не торопись, успеешь.
Наконец Абдулка выбрался из-за стола и вопросительно глянул на Николая. Тот спросил:
— Где живешь, бедолага? Спать-то есть где?
— Чего мне! — тряхнул патлами беспризорник. — Раньше в подвале жил, да вчера пришли: выметывайсь, мол! Склад будут устраивать. Да я ушлый — нынче на станции, в старом вагоне, ночевал. Теперь туда же пойду, наелся — во! — на два дня хватит. Благодарствуем вам. — Он поклонился. — Пойду я, спасибочки.
— Подожди! — остановил его Малахов. — Идем-ко со мной.
— Куда? — снова насторожился Абдулка. — Куда это… зачем?
— Негодно по подвалам да вагонам таскаться. Помрешь так, а то забьют или в домзак посадят. Мало ли что случается по причине неустроенности! Я знаю, сам только вчера крышу обрел. Ну, да куда ж тебя теперь девать! В тесноте, да не в обиде — пора, Абдул, свой дом иметь. Оденешься, ремеслу обучишься — хочешь?
— Ага. А Цезаря к себе возьмем?
— Это дружка твоего? Кхм… — Николай замялся, поскреб затылок. — Ладно, посмотрим. Видно будет.
Было уже поздно, темно — еле успели они на последний сеанс в «Триумф».
— Вот, парнишку прибрал, — встав перед ней, виновато сказал Малахов. — Абдулка его звать. Мы с ним это… друзья маленько! Нынче встречаю — совсем обезумел с голоду да бесприюту. Воровать стал. Ну уж, думаю, последнее дело! Привел — пусть хоть чуток отойдет!
— С нами жить будет?
— Ну да. Хоть месяц, неделю — разреши! Совсем пропадет парень, жалко, ей-богу!
— Ах, Коля, Коля… — Она грустно улыбнулась. — Делай, как знаешь. А мальчонка-то — худой! Скулы, ребра да лопатки. Без отца, без матери, сиротинушка! — быстро заморгала, утерлась платочком и, наклонясь к Абдулке, сказала сквозь плач: — У нас-то хоть не воруй, идол!
— Вот еще! — окрысился беспризорник. — Дура ты набитая!
— Ну, пускай так. — Она спохватилась, толкнула их к лестнице. — Ступайте в зало. Давно началось!
— Что идет-то? — задержавшись, важно спросил Малахов.
— «Сын маэстро», — понизив голос, ответила девушка. — С участием Джекки Куган. Сильная мелодрама!
— Во, видал? — Гордость была в малаховском голосе, когда он, подталкивая мальчишку, устремился по лестнице. — «Сын маэстро»! С участием… не как-нибудь там тебе!
— Хорошая девка! — пыхтел Абдулка. — Баба твоя, да?
— Ага, — ответил Николай.
Дома, за чаем, он, помявшись, спросил у Абдулки:
— Где ляжешь, друг-товарищ?
— В сенках, конечно! — отозвался тот. — Тряпье туда бросьте, что есть постарее, все равно кипятком шпарить: вша есть!
— Завтра выведу! — пообещал Малахов.
Беспризорник глянул на него с тоской и страхом.
Наутро они осмотрели Абдулку в палисаднике. Одежда была настолько ветхой, что ремонту, несомненно, не подлежала. Переглядывались, качали головами. Пошли домой, выскребли все наличные деньги. Поколебавшись, Николай добавил бумажку из кошелька Анкудиныча, и с этим капиталом двинулись.
Штаны на толкучке выбрали хорошие: из чертовой кожи, без единой заплаты. Косоворотку — ношеную, но красивую: мелкий белый горошек по синему фону. Купили еще старые, разношенные ботинки и с этими покупками вернулись.
Абдулка отнесся к новой одежде безразлично, его вполне устраивало привычное старое тряпье. Но Николай, не слушая его, велел раздеться, унес старье в огород, облил керосином и сжег. Вытащили в сад лохань и начали мыть парня. Вода, сначала черная, без пены, светлела с каждым новым тазом. Малахов драил исхудавшее Абдулкино тело яростно и исступленно, тот стонал и корчился, но через полчаса, переодевшись и расчесавшись частым гребешком, вошел в дом расслабленный и тихо улыбающийся. Двое, пустившие его под свою крышу, сидели рядом на лавке, положив руки на колени, и, склонив головы набок, умиленно смаргивали глазами: не могли наглядеться. Абдулка прыснул, покраснел и сказал:
— Спасибочки вам. Пойду я, чего тут.
— Куда? — заполошилась хозяйка. — Садись давай: и ты, и ты, Коля, сейчас на стол соберу.
— И далеко ты наладился, интересно? — Малахов подвинул к столу табуретку, сел, забарабанил пальцами.
Беспризорник пожал плечами.
— Не думай никуда ходить! Живи здесь, чего там! — Хозяйка всплеснула руками, засмеялась: — Ну, беда! Не было, не было в этом доме мужика, а тут сразу двое. Ох, ребята.
— Живи-и! — Николай обрадовался, схватил Абдулку за шею и притянул к себе. — Не век воровать; учиться отдадим, к ремеслу приспособим, хорошо, брат!
Беспризорник вдруг зашипел, заплакал, вырвался от Малахова и исчез в дверях.
— Чего ты, куда?!
Выбежав на крыльцо, увидали, как свернул он в переулок. Обескураженно, не глядя друг на друга, вернулись в дом.
25
В назначенный Витенькой день агент уголовного розыска второго разряда Семен Ильич Кашин появился в ресторане «Медведь» засветло. День был будний, посетителей мало; еще не играл оркестр, не появился и баянист. Кашин спросил пива и заказал из любопытства какую-то мусаку (это оказалась жареная тыква с тушеным жирным, густо наперченным мясом). Выпил пиво, помудрил над диковинным блюдом: и с какого же конца за тебя взяться! — затем, воровато оглядываясь, стал есть. Сунет кусок в рот, проглотит и оглядится: вдруг кто-нибудь уже смеется над тем, что он неправильно ест это яство! Однако люд был занят своими делами, и Семен, осмелев, вскоре прибрал всю нехитрую закуску. Под конец даже съел, разохотясь, несколько кусочков хлеба, насаживая их на вилку и обмакивая в соус. Тут уж Кашин не таился: чего-чего, а вилку держать так, как положено в обществе, он умел — когда-то научила докторша госпиталя, где работала мать; приметив постоянно пропадающего в госпитале голодного мальчишку, сиделкина сына, эта суровая, одинокая, измученная тяжким трудом старуха стала брать его обедать к себе домой и там учила держать ложку, вилку, не чавкать за столом.
Но Семен не вспомнил сейчас доброй докторши — другим были заняты мысли. Вчерашнее посещение баталовской хозяйки тоже отошло на задний план после того, как он, зайдя в губрозыск узнать, есть ли ответ на запрос по убийству Вохминой, застал там несчастного старика — мужа убитой. Он сидел, горбясь, на стуле возле дежурки, губы дрожали, нервно подергивались плечи. Он поглядел на агента жалобно и заискивающе, и Семен проскочил мимо него безмолвно, корчась от стыда: дни идут, а нет никаких зацепок по этому делу. Что же еще можно сделать? — ведь ответа из уезда до сих пор нет. Старается и Веня Карабатов, по своей линии, так у него тоже не беспредельные возможности… Пропал, сбежал из больницы Леха Мациевич по прозвищу Косой Фофан, и затерялся след его — вероятно, умотал туда, где потеплее. Еще одна ниточка, зацепочка исчезла вместе с ним. Такие дела. Сиди, думай: удастся ли миссия, ранее добровольно взятая на себя Мишей Баталовым, — миссия, ради которой ты, Семен Кашин, коротаешь вечера в этом неприличном для комсомольца месте?
