Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына
Вдвоем они стащили на пол огромный самовар и начали разжигать. Семен с азартом взялся за это дело, испачкал лицо и руки, раздувая угли. Когда в трубе загудело, он похвастал:
— У меня тоже самовар есть!
— Тебя хоть как зовут-то? — спросила хозяйка.
— Сеня… Семен Ильич.
— Вот и ладно. А меня — Олександра Миновна.
— Ой, я ведь вам подарок принес! — воскликнул Кашин и подал бабке сахарницу. Она зарделась, чинно поклонилась.
— Нравится?
— Ну, как же! Ведь это какая приятность. Всяка душа калачика хочет, тем и жива. Благодарствую, Семен Ильич.
Она села, снова пригорюнилась.
— Что же тебе про Мишу рассказать? Какой он был? А всякий. Только плохо о нем говорить не стану, кто кому миленек, без умывочки беленек. Он со мной о своих-то делах не больно толковал. Утром соскочит, убежит, вот и жди, когда появится. Другой раз совсем не придет. Я уж тогда всю ночь по дому бегаю, места не нахожу. Прямо сердцем я чуяла погибель его. Ох, говорю, Мишка, пропадешь! А он уж, проворной, все мои присказки выучил да перенял, дак смеется: «Ничего, мол, бабуся, тонуть, так в море, а не в поганой луже, сама говорила…» Мишанька, Мишанька, оставил меня одну…
— И все-таки в чем-то он ошибался, — глухо произнес Кашин. — Не верится, чтобы иначе…
Старушка пытливо посмотрела на него.
— Экие вы прыткие стали. И после смерти человека судить наладились. Мне ваши дела не нужны, только скажу тебе, Семен Ильич: людское сердце не лукошко, не прорежешь в нем окошко. Сами уж правых да виноватых ищите.
— Для нас это важно, понимаете? Чтобы его же дело до конца довести.
— Всякий, всякий Миша бывал. Книжки мне читал, все про благородных… Ладно уж, скажу тебе. Блажной он был. Как всполыхнет что-нибудь в голове — вынь да положь, ничего больше не хочет знать. И ведь не остановится, не оглядится, покуда по-своему не сделает.
— Иной раз некогда оглянуться, — веско сказал Семен. — Да и негде.
— Не ври! В городе места много, на любом посиди да вперед иди. Ой, да хватит, снимай трубу-то.
Вдвоем они пили чай. Ради случая Олександра Миновна даже извлекла откуда-то заветную баночку смородинового варенья. За чаем она так и сыпала поговорками и присказками. Кашин тоже решил не ударить лицом в грязь и, порывшись в памяти, вдруг бухнул пословицу:
— Прасковья мне тетка, а правда — сестра!
Осекся и замолчал. Бабка испуганно глянула на него и тоже замолчала. Обоим стало неловко.
— Пойду я… — нерешительно сказал агент. — Можно, Мишину комнату посмотрю?
Койка в баталовской каморке была уже убрана, но на стенке висела его фотография в черном ободке, пылилась на гвозде старая Мишина шинель с кавалерийскими «разговорами». Кашин снял с подоконника тоненькую книжицу в бумажной обложке — «Мертвец-мститель» из пинкертоновской серии; полистав, положил обратно.
Комнатка стояла пустая и голая, видно, хозяйка не решалась еще перетаскивать в нее свои вещи. А может быть, ждала уже сюда нового квартиранта.
Он вышел и стал прощаться.
— Заходи, Семен Ильич, — сказала бабка. — Да смотри, там, у себя, без оглядки не летай. А то, как Миша покойный, — летать-то умел, да сесть не сумел. Ну ничего, помучишься — научишься.
Перед домом напротив девочки играли «в клетки». Устроив из досок и палок крохотное сооружение с неким подобием крыши, они, забравшись туда, пели тоненько:
Пойду в аптеку, куплю я-аду,
Аптека яду не дает…
На главной улице тени были большие, длинные, редкие. Думая о том, что опять не удалось обнаружить скрытой пружины баталовского поведения, Кашин шел домой. Вдруг визгнула над ухом труба, задолбили по булыжнику подковы — это красноармейский эскадрон возвращался из летних лагерей. Густая, подсвеченная желтым солнцем пыль окутала Семена; он чихнул и засмеялся.
24
На рынке наблюдается острый товарный голод. По данным окрвнуторга, на рынке чувствуется недостаток в махорке, кожаных изделиях, металлических изделиях и ряде других товаров. Губвнуторг решил не выпускать за пределы округа продукцию фабрик и заводов, находящихся на территории губернии.
* * *Недавно особую трудовую школу-коммуну имени Пестеля посетил с проверкой ответственный работник Наркомпроса тов. Кривощеков. Каковы же были его радость и удивление, когда среди воспитанников он встретил своего сына Валентина, 13 лет, утраченного им четыре года назад, в поездке на Украину! Встреча вызвала слезы и у детей, и у взрослых. Выступив после этого перед воспитанниками, тов. Кривощеков выразил надежду, что, пройдя процесс трудового перевоспитания, его сын снова соединится с любящим отцом (тов. Кривощеков — вдовец со времен гражданской войны).
ЮнкорУйдя от пирующих артельщиков, Малахов двинулся на базар. Потолкавшись возле лабазов, нашел подходящий платок: синий, с красными цветами. Осмотрел, понюхал зачем-то и остался доволен. Расплатившись, сунул кошелек в карман, и в тот же момент сзади произошло странное шевеление: раздался крик, он почувствовал удар по ноге, и сбоку возник мужчина в белой парусиновой паре, при жестких кайзеровских усах. Он крякал и ухмылялся, держа одной рукой за шиворот грязного извивающегося мальчишку, другой — протягивая Малахову кошелек Анкудиныча. Сунув деньги недоумевающему Николаю, усатый с размаху ударил мальца кулаком в лицо и завопил:
— Ахх ты… — задохнулся. — Ахх, ворюга царя небесного. Я давно-о за ним слежу — непременно, думаю, он тут должен пакость сотворить: крутится, туда-сюда зыркает — ну, нечистый дух! И глядите-ка, моя вышла правда. Только гражданин деньги вынул да портомонет обратно положил, он его из кармана-то и хвать! Ну, от меня не уйдешь, думаю. — Он довольно засмеялся и снова смазал мальчишку по лицу.
— Ты что же — воруешь, значит? — У Николая перехватило дыхание от ненависти и страха, что нет, не оправдаться бы было, если б пропали артельные деньги, — все, все тогда… Он сгреб беспризорника за шиворот, тряхнул, повернул к себе лицом. У того плеснулся ужас в зрачках, хриплый крик рванулся из горла — он узнал Малахова. И Николай вспомнил страшную ночь, когда убиты были чекист и Фролков, кусты на берегу реки и бессвязный, нелепый разговор с этим беспризорником. Мучительно сжалось сердце, и он, пробормотав: «Ну-ка идем, идем отсюда…» — начал проталкиваться вместе с мальчишкой через окружающую их толпу.
— Веди, веди его! — гомонил вслед парусиновый усач. — Я бы с ним и цацкаться не стал, что толку: посадят его в домзак, а он выйдет да опять пакостить начнет! С ними вернейшее дело — отвести за угол подальше да так дать, чтоб дух из него вон! Эх, камуния — ведь это подумать тольки, что она за гниду развела!
Малахов долго вел отбивающегося мальчишку по базару, свернул в пустое пространство между лабазами, наполовину забитое ящиками. Там отпустил воротник ветхого пиджака и, крепко взяв за плечи, сказал сурово:
— Тебя ведь звать Абдулка, верно? Помню, не думай, я из той ночи все до единова помню. Зачем же, парень, воровать-то у меня? Случись кто другой — пришлось бы в домзак идти, а то забили бы — только и делов. Да как ты такой грех не побоялся взять, деньги-то не мои, артельные, мне после того не жизнь бы была, нет, не жизнь…
— Пус-сти-и! — завизжал Абдулка и, подпрыгивая, стал царапать ему грудь, добираясь до горла. Упал на землю между ящиков, замер, скорчившись. Николай опустился на колени, тронул Абдулкину голову.
— Да ты не того, не того… Я понимаю, есть-пить тоже надо, как же. Голод не тетка, верно, да и житуха твоя — волку позавидуешь небось. Поднимайся, пойдем давай.
Беспризорник поднялся, покорно опустив голову. Затем схватил руку Малахова и прижался к ней щекой.
— Слышь, дяденька, — сдавленно шептал он. — Ради Христа, ради матушки твоей, не убивай меня, а? У меня дружок в домзаке теперь — страшно ему будет жить, когда он о моей смерти узнает.
— Ты… тты что… что?! — крикнул Малахов, отталкивая мальчишку. — Кто… да как ты это удумал? Чтобы я… тебя… да разве ж я убивец, господи?!
— А то нет? — Абдулка поднял заплаканное лицо. — Кто же тогда чекиста-то убил? Я знаю, что его той ночью убили, а ты… ты сам мне сказал… тогда, на речке.
Николай быстро, нервно засмеялся. Беспризорник попробовал было рвануться в образовавшуюся между ящиками и телом своего пленителя щель, но Малахов подставил колено и задержал его. Крепко взял за руку и потащил с базара. По дороге сказал:
— И выходишь ты, Абдулка, совсем глупый человек. Я-то думал… а ты — совсем дурак, эх!
— Почему дурак? — упираясь, семенил за ним беспризорник.
— Да потому, что никакого чекиста я тогда не убивал. Какой мне в том резон — сам посуди, ну?
