Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего двойника
– Что касается моей подопечной, – кивнула она на белую мумию, – я не возражаю. Ей это только во благо. Нам иногда удавалось вернуть к жизни людей лишь потому, что с ними разговаривали их близкие… А что касается вас – я выясню это у вашего лечащего врача.
Это была победа. Я получила разрешения со всех сторон и теперь просиживала дни напролет, болтая с Шерил. Я заставила себя забыть о том, что она на грани жизни и смерти, и разговаривала с ней обо всем понемножку, словно она сидела рядом со мной на диванчике в моей квартирке… Это было непросто – болтать как ни в чем не бывало с белым неподвижным коконом, внутри которого укрылась от мира Шерил, но я знала, что ей это необходимо – слышать каждый день родной голос, который зовет ее к жизни. И я звала ее, звала изо всех сил.
Иногда приходил Ги, и мы сидели с ним вместе возле постели Шерил. Ги был необычайно серьезен, и было заметно, что здесь, в больнице, у постели девушки, которая ему явно нравилась, но которую теперь он не мог даже узнать в этой белой мумии, он чувствовал себя не в своей тарелке. Что происходило в его голове, я не знала. Приходил ли он из чувства долга, мечтая поскорее уйти? Или действительно его тянуло сюда, к Шерил? Пожалуй, больше всего это было похоже на немой вопрос с его стороны: собирается ли она возвращаться к жизни или нет и стоит ли ему ее ждать…
Джонатан, словно сожалея о вырвавшемся признании, стал последнее время как-то особенно сдержан, подчеркнуто корректен со мной. Испугался, что его неразделенные чувства покажутся смешными. Не хотел навязываться. Уронить свое английско-аристократическое достоинство. Но я, честно говоря, была рада. Я тоже стала подчеркнуто сдержанной. Я не знала, что мне делать с его чувствами, не знала, в какой степени я могла бы их разделить. Мне было приятно, что он мне признался в любви, он мне нравился, и если бы не Игорь, то я бы, наверное, может быть…
Если бы не Игорь. Если бы он не был в моей жизни.
Если бы он не пропал из моей жизни.
Кроме Шерил, это было единственное, что меня занимало всерьез.
Наступила наконец долгожданная суббота – день, когда с меня должны были снять бинты. Я требовала зеркало, но мне его никак не хотели давать. Под бинтами оказались еще и наклейки, которые долго и мучительно сдирали с пренеприятным треском с моей несчастной кожи, отчего я вопила так, что даже бывалая медсестра вздрагивала и бросала жалобные взгляды на моего лечащего врача. Когда мое лицо очистилось окончательно от всех шкурок и было продезинфицировано под аккомпанемент моих неослабевающих воплей, мой врач приблизился и, склонив голову, стал разглядывать меня, прикусив от усердия кончик языка, словно перед ним была знаменитая Джоконда, увидеть которую он мечтал всю жизнь. Я напряженно следила за выражением его лица, но оно не выражало ничего, кроме восхищения плодами собственного труда.
– Дайте мне зеркало, ну пожалуйста, – канючила я.
Не дали. Лишь только после того, как меня плотно облепили новыми наклейками, правда, уже без бинтов, я добилась зеркала.
Лучше бы не добивалась. Наклеек на мне было столько, что ничего разглядеть нельзя было, кроме того, что мое лицо покраснело и опухло. Мои распрекрасные волосы представляли собой какой-то бесцветный пушок с проплешинами пластырей. Увидев мою родную и такую несчастную физиономию в зеркале, я начала реветь, отчего сделалась еще более красной и опухшей. Врач увещевал меня, говоря, что все это пройдет и следа не оставит, что после пластических операций всегда так бывает, что еще неделя – и даже нельзя будет догадаться, что мое прелестное лицо перенесло подобное потрясение…
Сменили повязки и на руках, на ногах – их было немного, куда меньше, чем на лице, – но то, что я увидела под ними, заставило меня содрогнуться. Я никогда, никогда уже не буду красивой. Мой врач врет, чтобы меня утешить.
Все, прощай красота и молодость!..
Наревевшись, я отправилась, как обычно, в палату Шерил, думая о том, что скажет она, когда очнется и увидит свои повязки…
Возле ее кровати, вполоборота ко мне, стояла высокая плотная женщина лет пятидесяти, в синем костюме с большими белыми отворотами, с белыми крашеными волосами, начесанными на макушке и перьями торчавшими на концах.
– Бонжур, – сказала я, входя. – Я вам не помешаю?
Я никак не могла понять, кто бы это мог быть. Она явно не относилась к больничному персоналу, и мне подумалось, что она, должно быть, из «Чистой планеты».
Не оборачиваясь, женщина неприветливо кивнула мне в ответ. Постояв у нее за спиной, я вышла. Она мне не понравилась, и я решила переждать ее визит, чтобы посидеть с Шерил наедине. Едва я закрыла дверь палаты за собой, как навстречу мне вылетела из глубин коридора врачиха, которая опекала Шерил.
– Вот вы где, я вас ищу!
– Что стряслось?
– Вы говорите по-английски?
– Да…
– Приехала мать Шерил, она не говорит по-французски, а я плоховато владею английским…
Так вот оно что! Это Кати!
– Ради Бога, – сказала я, – к вашим услугам.
Мы вернулись в палату. На какое-то мгновение я похолодела при мысли, что сейчас она увидит нашу схожесть и… И как будто разгадка тайны приблизилась ко мне на мгновенье, как будто Кати должна была что-то такое сказать, чтобы приоткрыть секрет…
Но я же вся в наклейках, словно давно путешествующий чемодан! Что она может увидеть?
С забавным французским акцентом врач представила меня Кати как подругу Шерил. Лицо Кати соответствовало ее крупной, тяжеловатой фигуре. Массивный подбородок покрыт светлым пухом, губы тонкие и длинные, словно прорезь почтового ящика, и яркая помада не столько скрывала, сколько подчеркивала их неизящество; мясистый нос и выщипанные брови над тяжелыми веками довершали этот, почти мужской, портрет.
Маленькие серые глаза Кати цепко прошлись по моему обклеенному лицу, запнулись о мой нос, снова обежали лицо, словно пытаясь настигнуть какую-то промелькнувшую и сбежавшую мысль, – и наконец оставили меня в покое.
По ее просьбе я рассказала Кати происшедшую с нами историю. Я перевела все вопросы врача к ней и ее к врачу. Я прокомментировала все финансовые аспекты лечения Шерил и помогла Кати оплатить все счета в регистратуре.
После чего она попросила меня оставить ее с Шерил наедине. И, лишь когда я выходила из палаты, она меня спросила:
– Я хотела бы остановиться в квартире у Шерил. Но в ее вещах не было ключей. Вы не знаете, где они?
Где они? Перед глазами пробежали сцены: Шерил отдает мне ключ, я закрываю квартиру и спускаюсь, и тут же взрыв…
– Они должны быть в моих вещах. Я посмотрю.
Ключи были действительно у меня. Выйдя от Шерил, Кати спросила, не смогу ли я ее сопроводить.
Я могла. Мой врач мне как раз утром сообщил, что я могу, по состоянию моего здоровья, выписаться, но вряд ли я буду чувствовать себя комфортно в таком виде, так что со своей стороны он мне рекомендует провести еще недельку в больнице…
Я заверила его, что непременно так и сделаю, тем более что страховка платит. У меня не было ни малейшего желания появиться с моим обклеенным лицом на глаза изумленному народу.
Взяв такси, мы с Кати поехали на площадь Республики.
Кати молчала всю дорогу. Мне было очень неуютно рядом с этой дамой с неприветливым лицом и редкой неискренней улыбкой. Только когда мы уже почти подъехали к дому Шерил, она вдруг повернулась ко мне и спросила:
– Значит, вы русская?
Действительно, врач упомянула о моем гражданстве, когда представляла меня. Так чего же она переспрашивает?
– Да, – ответила я недоуменно.
Кати отвела глаза и отвернула голову к окну. Но спустя минуту до меня донесся ее следующий вопрос:
– Из Москвы?
– Из Москвы, – сказала я сдержанно, – а что?
Ответа не последовало. Ее вопрос оставил у меня неясный, но неприятный осадок. Должно быть, Кати не любит русских, решила я.
Удивительно, стекла в подъезде были уже вставлены, стены вымыты, и почти ничего не выдавало следов взрыва, происшедшего тут неделю назад. Мы поднялись на лифте, и перед дверью квартиры я протянула Кати ключи.
– Как я вам говорила, мы с Шерил собирались переезжать, так что не удивляйтесь, все упаковано…
Кати вошла первая и застыла на пороге комнаты. Я топталась сзади, за ее массивным телом, полагая, что не следует мешать ее эмоциям.
– Это вы называете «упаковано»? – не оборачиваясь, спросила она ледяным тоном.
Я вытянула шею из-за широкого плеча.
В комнате все было вверх дном, приготовленные нами коробки и сумки были выпотрошены, мебель перевернута, вещи валялись по всей квартире.
Значит, Шерил не оставили в покое. В квартире что-то искали.
Я вызвала полицию.
Приехал уже знакомый мне комиссар Гренье с двумя помощниками, которые принялись перебирать и описывать вещи, снимать отпечатки. Я представила комиссару мачеху Шерил. Подняв валявшиеся стулья, он предложил нам сесть и спросил:
