Элмор Леонард - Будь крутым
— Иными словами, ты не знаешь?
— Да почем я знаю! В последний раз я видел его… даже уж не помню, когда.
— И ты не знаешь, где он.
— Нет, не знаю.
Ник откинулся в кресле, по-видимому, с ощущением, что сорвался с крючка. Но лишь до той минуты, когда Чили окликнул его:
— Ники!
— Я больше так не зовусь, Чил. — Он опять повернулся к Раджи: — Объясни ему, пожалуйста!
— Ники, — повторил Чили, — погляди на меня.
— Ну, что тебе надо?
— Скажу тебе один раз, повторяться не стану, — произнес Чили. — Понимаешь, «Кар-У-Сель-увеселение» — в жизни не слыхал названия глупее! — больше не продюсирует Линду Мун. Она покидает вас, не хочет больше иметь с вами ничего общего. Если ты попытаешься ее запугать, станешь каким-то образом ей угрожать или осмелишься пальцем ее тронуть, то будешь до конца своих дней рвать на себе волосы. Вот так.
Чили встал с кресла и пошел к выходу, к дверному проему, который загораживал Элиот. Чили шел прямо на него, и в последнюю секунду Элиот чуть посторонился. Чили прошел через приемную по коридору и нажал кнопку, вызывая лифт.
Он ждал.
Потом он услышал, как открылась и закрылась дверь офисов «Кар-у-сели», и услышал шаги островитянина — неспешные шаги, звонко отдающиеся на плиточном полу, — нет, он не задираться вышел, не драться — захоти он драться, он бы уже сделал это внутри. Элиот вышел с намерением что-то сказать.
Только когда Элиот подошел, Чили повернул голову.
— Да?
— Вы не с тем говорили.
— Правда?
— Ник ни черта не знает.
— Ну а Раджи?
— Если и знает, то помалкивает.
— Ты настоящий самоанец?
— Более чем настоящий.
— И имя у тебя настоящее?
— Сколько себя помню, зовусь Элиот Вильгельм.
— Ну-ка вздерни еще разок бровь!
Элиот поднял бровь.
— Хватит, хватит, опусти! Значит, мне следует поговорить с тем, с кем следует. Хочу выяснить некоторые вещи.
— Прежде всего вам следует говорить правду. Я звонил на студию, и они сказали, что вы у них больше не работаете.
— Извини, дружище, забыл предупредить тебя, чтобы спрашивал Элейн Левин. Я все устрою. Позвони Элейн, скажи, что ты и есть тот самый телохранитель-самоанец. Она будет предупреждена и назначит время для встречи. Я тоже приду, и мы поговорим.
— О роли в кино.
— О той, что я уже наметил. Если ты расскажешь мне что-нибудь интересное, это поможет делу. Понял? Расскажешь то, что мне хочется знать. И мы договоримся о кинопробе.
— На этот раз без дураков.
— Даю тебе мое честное благородное слово, — сказал Чили, думая, какой бы вопрос ему задать. — Ты гомик, Элиот?
— Так все думают. А что думаете вы?
— Думаю, что ты двустволка.
Элиот подмигнул ему.
— Двойное удовольствие, милый мой, как говорится в рекламе жевательной резинки.
Лифт пришел, и Чили оставил Элиота на этаже.
Первое, что сказал Ник Раджи сразу же после ухода Чили, было:
— Сидел тут как пень. Ни единого слова ему не сказал.
— Он с тобой говорил, не со мной. Я ведь рассказывал тебе о моем разговоре с ним возле клуба, когда он переманивал Линду, рассказывал? Ты сказал тогда: «И ты не дал ему пинка под зад? Не двинул по роже?» Сейчас он выложил все это тебе, и ты ничего не сказал, утерся, правда? А ведь он оскорбил тебя, пригрозил убить, если тронешь ее, и ты не дал ему под зад коленкой, не двинул в зубы, ничем ему не ответил.
— Я все думал, кто его подослал. И зачем ему понадобился Джо Лаз?
— Почему же ты не спросил его об этом?
У партнера его вид был огорченный, пришибленный. По телефону он больше не трезвонил, лишь спросил:
— Ты с Джо виделся?
— Нет, с тех пор, как расплатился с ним, нет. Дал ему то, что он запрашивал, и все. Вчера.
— Чего же он ждет?
— Джо Лаз говорит, что сперва человека надо найти. Поэтому-то он и попросил увеличить сумму.
— Того, кто заявляется прямо к тебе в кабинет, найти не так уж трудно, — сказал Ник. — Чили что-то пронюхал, иначе он не стал бы расспрашивать о Джо Лазе. Что же ему известно? Может, он видел, как Джо выходил из его дома в тот вечер? Возможно, он его знает. Тогда он сообщит в полицию. Он мог уже это сделать, и они сцапали Джо. Понимаешь? А спрашивая, не знаю ли я, где Джо, он информировал об этом меня. Господи, у меня в работе два, а может, и целых три диска. Я с утра до ночи вишу на телефоне, так мне не хватало еще этой головной боли. И вообще — чего он хочет от Линды?
Ник в растерянности перескакивал с пятого на десятое. А Раджи наблюдал за ним. Тот барабанил пальцами по столу, вращался на своем стуле туда-сюда, ерзал, словно осаждаемый муравьями. Он задумчиво трогал то волосы, то телефон на голове, а потом сдернул его, с грохотом сбросив на стол.
— По-моему, я впервые в жизни вижу тебя без телефона на голове, — заметил Раджи. — Спрашиваешь, чего он хочет от Линды. Он хочет ее. Ведь она лакомый кусочек. Хочет получить от нее все, что может, а заодно в качестве приза то, что он хочет по-настоящему.
Слова эти заставили Ника задуматься. Он притих, перестал трогать на себе то одно, то другое. Он сидел в позе размышления. Ага. И он покачал головой.
— Нет, парень этот кинобизнесом занимается, а значит, может без труда в любую минуту заполучить любую бабу. А для Линды он, видать, кое-что задумал.
— Я тоже кое-что задумал, — сказал Раджи. Ник опять покачал головой.
— «Цыпорама» эта — дело дохлое, и ты это знаешь. Задействовать Майкла? Но он сам говорил мне, что фирма его теперь едва ли этим заинтересуется. В лучшем случае запишут си-ди-диск и отвалят.
— Майкл — симпатяга. Я могу поговорить с ним.
— Радж, решения принимает не Майкл. А он лишь симпатяга, и больше ничего. — Ник облокотился о стол, подавшись вперед. — Чили Палмер — человек со связями. Он молоток. Картины его — дерьмо, но так или иначе он их снимает, вот про это я и говорю. Он умеет доводить дело до конца. Если для Линды он что-то задумал, вознамерился сделать из нее звезду, то шансов у него больше, чем у тебя с твоими «цыпочками».
Поразительно, каким другим он сейчас выглядел: еще недавно он чуть не плакал, а сейчас говорил твердо и веско. Раджи слушал.
Ник говорил:
— Линда подписывала контракт с «Кар-У-Сель-увеселением», не с «Цыпочками интернешнл», не с «Цыпорамой», не с иными птичками. С нами, друг мой. А в контракте значится, что с любой ее сделки, через адвоката ли, через третье ли лицо, мы получаем двадцать пять процентов на круг.
— Иными словами, мы сидим сложа руки и ждем, что будет.
— Вот-вот, — закивал Ник. — Если дело с ней выгорит, мы получим нашу долю. Не выгорит — мы ни при чем.
Элиот ждал в кабинете Раджи, стоя возле окна во всю стену. Чтобы увидеть сбоку пляж и океан, надо было прижаться к стеклу. Зато непосредственно внизу открывался вид на Уилшир-бульвар. Помножив восемнадцать на десять, он прикинул, что, если упасть отсюда, высота будет почти двести футов.
Тот тип в отеле Гонолулу упал с высоты футов сто, и казалось, что лететь он будет вечно. Тип этот был его соседом в самолете. Общительный, дружелюбный, он охотно болтал, задавал вопросы.
Элиот впервые летел на американский Самоа на поиски отца, который, устав жить в США, вернулся на родину. Тот тип в самолете спросил, на Самоа ли он родился. Нет, родился в Торренсе. Не военный ли он? Нет. Но отец его служил в военно-морских силах, он с Самоа приплыл в Лос-Анджелес, где и познакомился с мамой. Мама тоже с Самоа? Нет, она цветная, квартеронка. Колледж? Элиот сказал, что посещал Джорданскую среднюю школу в Лонг-Бич, но бросил и сейчас работает в Сан-Педро на верфи. «Как большой, да?» — сказал тот тип. Как прикажете реагировать на такое замечание? В Гонолулу Элиоту предстояло как-то убить три часа до его рейса, и тип пригласил его к себе в отель отдохнуть и выпить. Уже в номере Элиоту захотелось пописать. Тип тот проводил его в ванную и смотрел на него, приговаривая: «Действительно — совсем, совсем большой». Элиот уже и раньше заподозрил неладное — так ласково и чуть слащаво тот говорил, хотя выглядел он как человек деловой. Они вернулись в гостиную, и тип сказал: «Дай мне еще раз взглянуть, и я угощу тебя коктейлем», и голос его звучал слащавее прежнего. Элиот ответил, что спешит, а тот сказал: «Испугался такого крошки, как я? Да ты, мальчик мой дорогой, можешь замучить меня до смерти этой своей змеюкой у тебя в трусах». Элиот опять повторил, что должен идти, но из любопытства ли или уж не знаю почему еще, но остался, не ушел — ведь было ему тогда всего семнадцать. Он стоял и слушал, как тип тот говорил: «Не надо смущаться. Ведь ты отлично знал, зачем я пригласил тебя, правда же? — Голос его звучал теперь еще ласковее, он почти мурлыкал: — Так перестань стесняться, давай будем честными друг с другом». А потом сказав: «О, что это?», коснулся пальцем носа Элиота, и тут же Элиот увидел, как тот, встав на цыпочки, потянулся к его рту. Тип целовал его в губы, и рот его был мокрым, и Элиот чувствовал, как тип языком лезет ему в рот. Вот тут он и сграбастал его, сгреб его, ухватив за воротник, оторвал от пола — тот съежился, воротник его теперь был возле ушей, и вид у мужчины был испуганный. Элиот толкнул его, сильно толкнул, он не хотел его убить, но тот, черт его дери, врезался в оконное стекло и, разбив его собою, полетел вниз. Полетел вместе с осколками стекла и визжал, пока не шмякнулся о тротуар.
