Алексей Хапров - Черная повесть
— Может и животное. Но его шаги очень напоминали те, которые мы слышали вчера, — заметил я.
— Да, что-то похожее было, — согласился Тагеров.
Мы ещё немного постояли, но так напугавшие нас звуки больше не появлялись. Затем все, кроме Алана, нёсшего дежурство, попытались вернуться в сон. Но сон этот получился каким-то беспокойным. Лично я провёл остаток ночи в тревожной дремоте. Время от времени меня будили то чей-то пронзительный стон, то напоминавший предсмертную агонию хрип. В каждом из этих случаев я поднимал голову и испуганно озирался по сторонам. Так продолжалось до самого утра.
Когда в окошке забрезжил рассвет, я, решив предпринять последнюю попытку заснуть, стал переворачиваться на другой бок, и едва не охнул, ощутив, как сильно затекла моя правая нога. Она настолько онемела, что я практически её не ощущал. Я, кряхтя, приподнялся, вытянул ногу вперёд, и принялся тщательно массировать её ладонями.
Сидевшая возле двери на дежурстве Ширшова, — её очередь была последней, — вопросительно посмотрела на меня.
— Чего ты морщишься?
Я объяснил.
— А-а-а, — понимающе протянула она. — Слушай, Дим, ты ещё будешь спать?
— А что? — поинтересовался я.
— Может, ты меня подменишь? Ей богу, с ног валюсь.
Я немного помолчал, а затем, решив, что уже вряд ли засну, благосклонно кивнул головой. На лице Лили появилась благодарная улыбка.
— Спасибо, — прошептала она, и кокетливо отвесила мне воздушный поцелуй.
Мой массаж, наконец, возымел действие. Кровоснабжение восстановилось, нога ожила, и я снова смог двигать ею свободно. Поднявшись с пола, я пододвинул рюкзак, служивший мне подушкой, вплотную к стене, чтобы он не мешался под ногами, и, чуть прихрамывая, вышел из избушки.
Снаружи было сыро и зябко. Деревья окутывал слабый утренний туман. Я поёжился, вдохнул полной грудью, развёл руки в стороны, потянулся, зевнул и бросил взгляд на стоявшее невдалеке ведро. Оно было пустое. Я с сожалением подумал о дожде. Он бы сейчас не помешал. Одним берёзовым соком жажду не утолишь.
Прислушавшись к своему организму, я нашёл свое состояние жутким до невозможности. Голова кружилась, в желудке нарастала тошнота, всё тело ломило. Конечно, это не могло не подавлять. Я явственно ощутил, как во мне нарастает раздражение. Четвёртые сутки без нормальной пищи, без воды, без привычных жизненных удобств! Когда же всё это, наконец, закончится? Думают там о чём-нибудь эти проклятые геологи, или им на нас совершенно наплевать?
Я присел на бревно. В мутную белизну тумана постепенно вползал солнечный свет. Дверь домика скрипнула. Из неё появился Тагеров. Его лицо было помятым, под глазами красовались мешки, а само оно имело какой-то мраморный оттенок.
«Как изменился Алан!» — подумалось мне. В нём мало что осталось от того бодрого уверенного в себе, аккуратно причёсанного, гладко выбритого щёголя, с которым я ехал в поезде три дня назад. Тагеров заметно осунулся, его глаза потухли, волосы на голове беспорядочно свалились в кучу, а щетина на щеках отросла уже настолько, что её вполне можно было назвать бородой.
«Джигит-вакхабит, — мысленно усмехнулся я, после чего, потрогав ладонью собственный подбородок, подумал: — А чего я, собственно, на него пеняю? Сам такой же Бармалей».
Алан широко зевнул, растянул руки в «потягушках», устроился рядом со мной и нервно закурил. Некоторое время мы сидели молча. Дым от его сигареты поднимался вверх, и нехотя рассасывался в воздухе.
— До чего же тошно на душе! — глухо пожаловался Тагеров.
Я согласно угукнул.
— Я бы сейчас не отказался чего-нибудь кольнуть или нюхнуть для бодрости, — добавил он.
Я вопросительно посмотрел на Алана. К чему он это сказал? На наркомана он никак не походил. Очевидно, просто ляпнул для красного словца.
— А ты, что, этим балуешься?
К моему удивлению, Тагеров утвердительно кивнул головой.
— Бывает, — признался он. — Но очень редко и в малых дозах, когда на душе совсем скверно. Вот как сейчас. Знаешь, как ободряет?
Что побудило его вдруг пойти со мной на такую откровенность? Ведь об этом, обычно, не распространяются. Скорее всего, ощущение одиночества. В глазах Алана ясно читалась грусть. И главной причиной этой грусти был, по всей видимости, его разрыв с Лилей. Неожиданное предательство подруги стало для него шоком. Чисто по-человечески я понимал, что ему нелегко. Ему просто необходимо было с кем-нибудь пообщаться, чтобы как-то заглушить разъедавшую его горечь. Поэтому я решил ему подыграть:
— Увы, но взять этот «ободрим» здесь негде.
— Негде, — в тон мне вздохнул он. — Тут даже компонентов для его приготовления нет. А то могли бы изготовить сами.
— А ты, что, умеешь готовить наркоту? — удивлённо произнёс я.
Тагеров подтверждающе кивнул головой.
— Между нами говоря, — понизил голос он, — на химфаке есть ребята, которые этим потихоньку занимаются. Тут ничего сложного нет. Главное достать сырьё. Берёшь мак, делаешь надрезы на головках, выдавливаешь сок. Потом этот сок растворяешь в холодной воде, обрабатываешь хлористым кальцием, затем выпариваешь. В результате образуются белые кристаллики, на которые нужно воздействовать уксусной кислотой. В итоге получается белый порошок, который научно называется хлоргидрат диацетилморфина, и который на подпольном рынке стоит сумасшедших денег.
«Как он не боится мне всё это говорить? — подумалось мне. — Ведь яснее ясного, что этими делишками на химфаке занимаются его земляки. Чужого они вряд ли бы пустили в свою компанию. При желании их можно легко вычислить. Или он до того раскис, что перестал чувствовать всякую осторожность? А может уже не верит, что мы выберемся отсюда живыми?».
— Да-а-а, — вслух протянул я, — хорошо иметь друзей-химиков.
Алан изучающе посмотрел на меня и наклонился к моему уху.
— Может, составишь компанию? — прошептал он.
Я едва сдержался, чтобы не отпрянуть.
— А у тебя, что, есть?
Тагеров заговорщически подмигнул глазом и улыбнулся. Мои брови подскочили вверх.
— Откуда?
— Помнишь, вчера, когда осматривали мои карманы, в целлофане лежал спичечный коробок?
— Это тот, который с содой? — уточнил я.
— Он не с содой, — снова понизил голос Алан. — На самом деле в нём то, что можно нюхнуть, и после этого станет хорошо-хорошо. Ну, так как?
Я хотел деликатно отказаться, но едва я раскрыл рот, как дверь избушки распахнулась, и из неё вылетела Патрушева. Продолжать разговор на столь щекотливую тему в её присутствии Тагеров не решился.
— А, вот вы где! — облегчённо выдохнула Юля.
— А ты думала, мы тайком вас покинули? — спросил Алан.
— Да я уже всё, что угодно, готова была подумать. О чём вы тут говорите?
— О том, что неплохо было бы покушать, — соврал я.
— Хорошая тема, — согласилась Патрушева. — И, самое главное, актуальная. Давайте этим и займёмся. Дим, пойдём ловить зайцев?
Я помотал головой.
— Нет. На охоту лучше идти одному.
— Почему? — огорчилась Юля. — Ведь вчера мы ходили вдвоём.
— Вот поэтому ничего и не поймали, — пояснил я. — Вспомни, за то время, что мы просидели в засаде, хотя бы один заяц появился? Не появился. То-то и оно. Зверь — он тоже не дурак. Он чужих чует.
В глазах Патрушевой промелькнула обида. Заметив это, я поспешил смягчить свою непреклонность.
— Юля, ты напрасно на меня обижаешься. Пойми, мы все голодные. И чем быстрее я кого-нибудь изловлю, тем лучше. В одиночку маскироваться гораздо проще. Следующую охоту мы обязательно проведём вместе. Я тебе обещаю.
В этот момент из избушки с заспанным видом вышли Попов и Ширшова. Они широко зевали и кулаками протирали глаза.
— Умыться нечем? — спросила Лиля.
— Нечем, — ответил я.
От меня не укрылось, как при её появлении Тагеров напрягся, замер, отвернул голову и продолжил втягивать в себя сигаретный дым, всячески стараясь выглядеть раскрепощённо и непринужденно. Лиля при виде Алана тоже смутилась и сделала вид, что не обращает на него никакого внимания, хотя её зрачки так и норовили украдкой посмотреть в его сторону.
Появление наших спутников положило конец Юлиной настойчивости. Она перестала набиваться мне в компаньоны. Она только пожала плечами и произнесла:
— Да я и не обижаюсь. За что здесь обижаться? Я просто хотела тебе помочь. Считаешь, что одному идти лучше — иди один. Хотя, на мой взгляд, это не безопасно. Я сама заинтересована в скорейшем появлении пищи. У меня уже голова начинает кружиться от голода.
— Днём нам бояться нечего, — уверенно заявил я.
Патрушева отвела от меня глаза, посмотрела на Ширшову, затем на Тагерова, и озабоченно нахмурилась, видимо уяснив сложность ситуации. Но тут её взгляд заблестел. Очевидно, ей в голову пришла какая-то остроумная мысль.
