Николай Свечин - Касьянов год
— Нашли убогого, — развязно заявил бандит. — Уж не знаете, как еще запутать человека. А вот хрен с репой! Созонта Безшкурного на хромой козе не объедешь. Сейчас у нас двадцатый век, любой малец подтвердит.
— Ага, на мальца ссылаешься. Давай проверим.
Алексей Николаевич кликнул дежурного и приказал принести два коробка спичек[27]. Новых, непочатых. Арестант сразу набычился:
— Это зачем?
— Скоро увидишь.
Коробки принесли. Лыков открыл их и вывалил содержимое на стол. Взял из кучи спичку и отложил в сторону.
— Вот, первая. Сколько в веке лет?
— Ну сто.
— Давай, отсчитай столько же.
Бандит послушно разложил на столе нужное количество, все более и более нервничая.
— Отсчитал?
— Так точно. Ровно сотня.
— Вот. Первый год нашего века так и называется: тысяча восемьсот первый. Давно дело было, еще в государях Павел Петрович ходил.
Безшкурный слушал напряженно, пытаясь ничего не упустить.
— Затем тысяча восемьсот второй, — продолжил Лыков, перекладывая спички справа налево. — Третий… четвертый… пятый…
Так он переложил их все. Последняя спичка стала тысяча девятисотым годом.
— Понял теперь? Называется по-новому, но век еще старый. Не новый. А если считать так, как ты, то получится в веке девяносто девять лет.
«Иван» думал несколько секунд, потом лихорадочно стал заново перекладывать спички. Вдруг он вскочил и сильно ударил себя кулаком по лбу.
— Ах, дуроплясина! Ах, подольское ракло! Поверил. Кому поверил?!
— Созонт, ты чего?
— Ну погоди у меня, змеиное сало… Ну соскоблю я с тебя филей…
— С кого? Кто тебя так обмишурил?
— Ах, ирод, чертово семя! И я хорош. Это ж курам на смех. Узнают — пальцем показывать станут. На меня! На меня, который уж пять лет как «иван»!
— Созонт! — прикрикнул сыщик. — Излагай.
— Да гуляли мы на Рождество, и Серега Пивень вспомнил эту примету. Что год-де будет тучным, потому как раз в сто лет ворам следует удача во всем. Лови не зевай! Я и поверил. Сижу вчера в царевой даче[28] и понять не могу: если год тучный, почему же я здесь? А вот почему…
— Чего от тебя Асланов хотел?
— Того же, что и вы. Сознаться требовал, что это мои ребята оценщика кончили.
— А разве не так?
— Нет! Вот чем хошь поклянусь!
— Знаю я ваши клятвы. Паспорт ведь у тебя нашелся.
— Не знаю, как свалился он на мою голову. Про человека того разговор был. Сказали мне ребята, что ездит он чуть не каждый вечер в Петровский парк. В мой, стало быть. Деньги играет. То густо, то пусто у него. И просили разрешения почистить гостю кишеню[29]. Но я запретил.
— Почему?
— Справку потому что навел. Прежде чем кого щипать, я сначала должен все разнюхать. А то неровен час, накличешь беду.
— И что узнал?
— Фамилия того оценщика — Афонасопуло. Так?
— Так.
— Вот. Отец его был полковник и личный ординарец генерал-губернатора Дрентельна. Который с лошади на параде упал и помер. Так?
— Верно.
— Оттого я и запретил. С такими благородиями шутки плохи. Полиция для них в лепешку расшибется, это не купца на грант взять или там другого богача.
— Кто может это подтвердить? Парнишка, что тебя охранял, может?
— Федос? Не, он не при делах, молодой пока. Караульщик, ети его в растуды! Проспал облаву.
— Тогда кто?
— А вот который справку наводил, он и подтвердит. Яшка Гицель зовут.
— Как его найти?
«Иван» пожал плечами:
— Каждый вечер он в «Венеции» сидит, распоряжениев ждет.
— А что он за человек?
— Яшка? Да жидок, возле моей персоны обретается. Сам-то я на правый берег не суюсь. А он вроде как на посылках: разнюхать что, сгоношить, достать. Наводчиком может, на цинке постоять, блатаков с Толкучего знает. Фикс с наховиркой в финаги умеет обернуть. Так он ветошный, но полезный человек[30]. Про оценщика Гицель узнавал согласно прямому моему приказу, мне же и докладывал. При ребятах. И как я их окоротил, слышал. Споймайте его, он подтвердит.
— Споймайте… Легко сказать. Сейчас в ресторации шаром покати, вся твоя банда разбежалась. Скажи, где их взять, мы у них и спросим. Будет тебе алиби.
— Амба мне будет за такие дела, а не алиби. Плесом бить[31] не приучен. Нашли чего «ивану» предлагать, ваше высокоблагородие…
Обида уголовного была даже смешна. Сыщик смирился:
— Черт с тобой. Сиди в каталажке, пока мы того Гицеля не отыщем.
— А переведите меня в тюремный замок, ваше высокоблагородие. Скучно здесь, поговорить не с кем.
— Это как местное начальство решит.
Сыщик вернул арестанта в камеру и поднялся в сыскное. Там его поджидал Желязовский.
— Ну, допросили атамана?
— Да, только что от него.
— Сознался?
— Что Афонасопуло убил? Нет, отрицает.
— Они все отрицают. Паспорт — веская улика, не отвертится. А когда мы в отобранных вещах разберемся, на долгосрочную каторгу хватит.
— Не уверен, — скептически сказал надворный советник. Но пристав объявил:
— Спиридон обещал, что будет каторга молодцу, значит, она будет.
Видимо, Асланов был для поляка высшим авторитетом.
— Где он, кстати? — поинтересовался Алексей Николаевич.
— Поехал опять в Никольскую слободу, бесстрашный человек. Караульщик молодой, Спиридон надавил на него, кулаки размял. Тот и раскис. Сдал притон, где шайка квартирует. Вот, жду его, может, еще добычи привезет… Давайте вместе ждать. Не желаете пока кофе или чаю? И вопрос у меня к вам есть, уж извините, шкурный. Не скажете, сколько в петербургской полиции сыскные получают? Мне для проекта нужно.
— Проекта новых штатов?
— Да. Мы хотим завести в отделении хоть трех-четырех полицейских чиновников…
За такими разговорами прошла четверть часа. Лыков собирался уже откланяться, когда появился Асланов. Он был, как всегда, энергичен и весел.
— Есть! — крикнул околоточный с порога.
— Много взял? — первым делом спросил Желязовский.
— На двух пролетках привез. До вечера разбирать будем. Так сходу не скажу, а завтра представлю реестр со своими соображениями: у кого что стырено. Сегодня мы без Алексея Николаича пожаловали, так собаки чуть не сожрали! Пришлось двух застрелить.
— Безшкурный сознается, когда вещи увидит?
— Куда ему деваться? Конфискат — главная улика. Парень, которого мы вчера сцапали, Федосом зовут, уже сознался. Мы в притоне еще одного схватили. Начну ему зубы пересчитывать — сразу запоет кочетом. А упрется, так у меня есть резиновая плеть… Каторга, каторга им всем! Как я и обещал.
— Ну иди, работай.
Лыков вышел вместе с околоточным и спросил его укоризненно:
— Что ж меня не дождались, Спиридон Федорович?
— Вы про допрос «ивана»? Начальство торопило. Полицмейстер в отпуск собирается, ему для доклада губернатору хорошие новости нужны. А так что ж… Лично я считаю убийство Афонасопуло раскрытым.
Лыков стоял и думал: говорить ему про Гицеля или нет? Но вместо этого спросил:
— Вы знаете Арешникова?
Что-то изменилось в лице надзирателя. Что это, любопытство? Нет, скорее настороженность.
— Арешникова? Якова Ильича?
— Да.
— Лично не знаком. А что вам от него нужно?
Надворный советник за рукав отвел татарина в сторону. Они присели на подоконник, и Лыков сказал доверительным голосом:
— Только между нами.
— Могила.
— Вы знаете, Спиридон Федорович, что мне поручено министром Витте собрать сведения о положении дел его зятя Меринга?
— Да, пристав рассказывал.
— Так вот, Меринг вчера уехал в столицу.
— Ага…
— Вот-вот. Ясно, что там он станет врать и изворачиваться. И гадить мне на голову.
— Само собой, — согласился Асланов.
— Мне нужны цифры и факты, которые докажут Витте мою правоту.
— Кажется, понимаю.
— Я принялся собирать такие факты. Меринг всем должен: банкам, подрядчикам, кирпичникам. Вот этот перечень долгов я и предъявлю министру. Надеюсь, солидный предприниматель не откажет мне в просьбе. Так вы могли бы рекомендовать меня этому человеку?
Асланов задумался. Или только сделал вид — надворному советнику все меньше нравилась его реакция.
— Мы, сыщики, никак с этими кругами не связаны… Нет, не сумею.
— Тогда хоть скажите, что знаете об Арешникове. Характер, манеры, чем мне его пронять, чтобы помог.
— Ну, кирпич у него лучший в городе. Обороты большие. Если кому и должен Меринг, то ему в первую очередь. А про характер сказать мне трудно. Арендатор Лаврского завода! Это же какое доверие человеку. Там кого попало не поставят. Такие вопросы решаются лично высокопреосвященнейшим Иоанникием, митрополитом Киевским и Галицким, священноархимандритом Лавры.
