Иден Филлпот - Рыжие братья
Она с испугом взглянула на него.
— Когда я говорила о Джузеппе Дориа, я имела в виду себя, а не дядю Бендиго или дядю Альберта. Дядя Бендиго, если он погиб, умер до того, как я согласилась выйти замуж за Дориа… до того, как он сделал мне предложение. Но не говорите дяде о моем горе. Я не хочу, чтобы он знал, что я несчастна.
— Вам нужно твердо решить, с кем идти, моя милая, — ответил Ганс. Иначе вы можете оказаться в опасном положении.
Дженни несколько секунд молчала.
— Вы что, думаете…
— Конечно. То, что вы сами сказали о ваших отношениях с мужем-итальянцем, наводит на ряд размышлений. Рассудите хорошенько. Нельзя сразу идти по двум дорогам. Джузеппе знает, что вы больше его не любите?
Она покачала головой.
— Я скрываю от него. Еще не время, чтобы он это знал. Он мстителен, и один Бог знает, какую месть он может придумать. Пока я не убежала от него, я вынуждена скрывать мои чувства.
— Вы думаете? Хорошо, тогда у меня к вам два вопроса. Что вы знаете о нем, что заставляет вас бежать от него и готовы ли вы довериться мне?
— Я мало о нем знаю. Он очень умен, несмотря на кажущееся легкомыслие. Мне кажется, он любит меня по-своему, потому что в присутствии третьих лиц избегает меня оскорблять и мучить. Но я думаю, что он знает, что богатство Редмэйнесов рано или поздно перейдет ко мне.
— И несмотря на это, оскорбляет вас и обращается с вами, как дьявол? Не очень умно.
— Мне самой это непонятно. Может быть, я преувеличиваю. Его жестокость очень утонченна. Итальянские мужья…
— Я хорошо знаю итальянских мужей. Мы поговорим об этом, когда вы решите быть со мной более откровенной. Во всяком случае, без причины вы не стали бы его ненавидеть. Может быть, эта причина имеет какое-нибудь отношение к интересующей нас тайне? Может быть, Дориа знает о Роберте Редмэйнесе больше, чем вы и я? И вы обнаружили, что он причастен к убийству вашего первого мужа? Вообще, может быть тысячи причин, чтобы ненавидеть Дориа. Но, прежде чем говорить мне об этом, хорошенько подумайте.
Дженни с любопытством взглянула на Питера Ганса.
— Вы удивительный человек, мистер Ганс.
— Пока оставим наш разговор. Помните, что я всегда к вашим услугам. Впрочем, я старый воробей, а Брендон молодой, молодость же всегда лучше понимает друг друга. Помните, что вы в нем имеете преданного и искреннего друга. Я не буду ревновать, если вы скажете ему больше, чем мне.
Дженни хотела что-то сказать, но пошевелила губами и промолчала. Через минуту она осторожно коснулась тяжелой, грубой руки американца и прошептала:
— Благослови вас Бог! Я была бы счастлива, если бы нашла в вас друга. Брендон был очень добр ко мне… очень, очень добр. Но вы лучше сумеете помочь дяде Альберту, чем он.
Они расстались, и Дженни ушла в дом. Американец удобно уселся в кресло, понюхал свисавшую над головой ветку цветов, взял щепотку табаку, чихнул с удовольствием и, вынув записную книжку, в течение получаса делал записи; затем поднялся и пошел отыскивать Альберта Редмэйнеса.
Старик встретил его радостным восклицанием:
— Подумать, что сегодня, наконец, вы познакомитесь с Поджи! Питер, дорогой мой, если вы не полюбите Вергилия, вы разобьете мое сердце.
— Альберт, — улыбаясь, отвесил Питер, — я люблю Поджи вот уже два года. Как я не могу любить тех, кого вы так любите? Кстати, вы очень любите вашу племянницу?
Редмэйнес ответил не сразу и медленно раздумывая произнес:
— Я люблю ее… потому что я люблю все, что прекрасно; да… я думаю, более прекрасной женщины я никогда не встречал. Черты ее лица похожи на Венеру Ботичелли… а я, вы знаете, глубоко восхищаюсь Ботичелли… Да, я люблю ее внешность, Питер. Что же касается внутреннего… я не очень уверен… Впрочем, это вполне понятно, потому что я ее мало знаю. Я оставил ее ребенком, а встретил взрослой женщиной. Несомненно, когда я узнаю ее больше, я ее больше полюблю, хотя, может быть, никогда хорошо не узнаю… нам мешает разница в возрасте. Кроме того, ей не до меня, конечно; у нее муж, которого она обожает.
— Вы не думаете, что она несчастна с этим мужем?
— О, нет. Дориа очень красив и привлекателен… это тип, который всегда нравится женщинам. Правда, насколько я слышал, англо-итальянские браки никогда не бывают счастливыми, но Дженни и Джузеппе, по-видимому, представляют собой исключение.
— Он отказался от мысли выкупить поместья, титул и вернуть прежний блеск своему роду? Брендон говорил об этой блажи.
— Совершенно отказался. Тем более, что кто-то, кажется, уже купил поместья и титул. Джузеппе был очень этим огорчен.
К завтраку вернулись Марк Брендон и его проводник, ходившие в горы. Им не удалось увидеть Роберта Редмэйнеса или обнаружить следы его присутствия.
— Неудача! — заявил Дориа Питеру. — Брендон нюхал и высматривал, как хорошая охотничья собака, но ничего не мог найти. А у вас как? Есть что-нибудь новое? Пришли вы к каким-нибудь выводам?
— Прежде, чем доложить вам о моем мнении, я хотел бы знать ваше, синьор Дориа, — любезно ответил Питер. — Я хотел бы поговорить с вами и узнать, что вы думаете о человеке в красном жилете.
— С удовольствием, с большим удовольствием, синьор Питер. Мне везло на него. В Англии я встречал его раза три — четыре, да и здесь, в Италии раз. Всегда он был один и тот же.
— И не похож на привидение?
— На привидение? О, нет! Дай Бог вам быть таким живым и здоровым, как он. Но как он жил и чем он жил все это время, — я совершенно не понимаю!
— Вы не боитесь за Альберта Редмэйнеса?
— Я не мог не бояться, — ответил Дориа. — Когда моя жена сообщила о появлении Роберта Редмэйнеса около виллы, я немедленно телеграфировал из Турина, чтобы старик принял меры предосторожности и ни в коем случае не соглашался на свидание с братом. Дядя Альберт сам очень испуган, но старается отгонять от себя опасения. Я не думал, что он такой беспечный человек. Ради Бога, синьор, берегите его. На вашем месте я расставил бы ловушку, заманил бы рыжего негодяя на виллу и схватил бы; только когда он будет в наших руках, мы можем быть спокойны.
— Правильно! Мы так и сделаем, Джузеппе. Брендон не с того конца взялся за дело. Но если теперь мы втроем ничего не сумеем сделать, это будет значить, что я составил ложное мнение о себе, о Брендоне и о вас.
Дориа рассмеялся.
— До сих пор была одна болтовня, а теперь мы возьмемся за дело.
Только после полудня Ганс и Брендон получили возможность наедине поговорить друг с другом. Пообещав вернуться к чаю, на который ждали Виргилия Поджи, сыщики отправились на берег озера Комо, и, гуляя, делились впечатлениями. Беседа была мучительна для Марка; он видел, что подозрения Ганса принимают неприятное для него направление, и чувствовал, что, по существу, идет суд над всей его деятельностью в этой загадочной, отвратительной и надоевшей ему истории. Но он не считал себя вправе уклониться от острых и болезненных вопросов, и сам сказал, отвечая Гансу:
— Я с ума схожу от того, как этот негодяи обращается с женой — я говорю о Дориа. Жемчужина отдана в руки грубой и жестокой свиньи. Никогда я не ждал от него ничего доброго, но ведь они женаты всего три месяца!
— Вы находите, что он плохо обращается с ней?
— Да, но они оба скрывают это. Она старается ничем не выказывать своего разочарования, но оно бросается в глаза. Ее огорчение и отвращение к мужу легко прочесть на ее лице, как бы она ни старалась улыбаться и быть веселой.
Ганс молчал, и Брендон продолжал:
— Вы обнаружили какой-нибудь просвет на деле?
— Нет, дело по-прежнему темно. Хотя одно для меня выяснилось, и это касается вас. Увидев Дженни вдовой, вы влюбились в нее. И любите ее до сих пор. А любить одного из главных участников дела это значит добровольно лишить себя возможности разобраться в деле.
Брендон смутился.
— Вы несправедливы ко мне, — наконец возразил он. — Мои чувства не имеют никакого отношения к делу, тем более, что она в этом деле никак не участница, а лишь жертва чужих злодеяний. И, несмотря на нечеловеческие страдания, которые она испытывала, она имела мужество взять себя в руки, побороть горе и помогать мне изо всех сил. Если я любил ее, то, повторяю, это не меняло моего отношения к делу.
— Но это меняло ваше отношение к ней. Я очень ценю ваши наблюдения, Марк, и собранный вами материал. Но, к сожалению, не могу принять ваших оценок, не проверив их предварительно собственными средствами. Ради Бога, не думайте, что я хочу обидеть вас. Помните только, что, по выработавшемуся у меня за многие годы обычаю, я никого не освобождаю от подозрений, пока дело не становится совершенно ясным и бесспорным.
— Некоторых вещей вам нельзя проверить, но я настаиваю на них. Я никогда не забуду, как искренне миссис Дориа была потрясена трагической смертью мужа и в каком невыразимо тяжелом состоянии она была первые месяцы! Она проявила необычайное для женщины мужество и самообладание. Постоянно она помнила о своих родных, которым грозила опасность. Подавив собственное горе…
