Саша Калина - Лилит
— Здравствуйте, — поздоровалась я и спросила:
— А Владислав дома?
— Его нет.
— Жалко, — посочувствовала я сама себе. — Я уже второй раз приезжаю и не могу его застать, а ведь мы с ним вчера договаривались.
— Но днем он обычно бывает у себя в клинике.
— Да, я знаю. Но он мне сказал, что немного нездоров.
И мы договорились встретиться здесь.
— Да, он вчера, правда, не очень хорошо себя чувствовал.
Я замялась на секунду, словно хотела уходить, но потом спросила:
— Скажите, вас Галина зовут?
— Да, а что вы хотели?
Значит, все-таки о ней говорили тогда Владислав и Вадик, это та самая Галина, которая всего боится. Голос у нее был немного странный, нет, правильнее сказать, немного недоверчивый.
— Может быть, мне можно поговорить с вами?
— О чем?
— А мне нельзя пройти? — ненавязчиво спросила я разрешения.
Она несколько секунд подумала, потом приоткрыла дверь пошире, пропуская меня. Я вошла.
Все окна в доме, как и в прошлый раз, были плотно зашторены, на стене тускло светило симпатичное бра из желтых и зеленых стеклянных бусинок, на небольшой тумбочке рядом с дверью, в которую я вошла, стояла в подсвечнике зажженная свеча.
Женщина прикрыла за мной дверь, но не стала закрывать ее на замок.
— О чем вы хотели со мной поговорить? — снова спросила она.
— Об одном своем знакомом. — Мне придется ее обманывать, но только это такой обман, от которого ей хуже не будет.
— А почему со мной? — спросила она.
— Один мой знакомый очень болен, — начала я, — и мне посоветовали обратиться к Владиславу.
— Но Владислав не специалист по каким-то болезням.
— Понимаете, в чем дело, его болезнь, она как бы связана с нервами.
— У него нервное заболевание? — В голосе Галины промелькнул интерес. — А что с ним?
— Я вообще-то хотела с самим Владиславом посоветоваться, но если его нет, то… Понимаете, люди иногда начинают чувствовать дискомфорт из-за каких-то совершенно не понятных другим вещей. Этот мой знакомый, он считает, что должен изменить кое-что в своей внешности, в своем лице. Понимаете, о чем я говорю?
— Конечно, и я не вижу в этом ничего странного.
— Да нет, в том-то и дело, что у него это зашло слишком далеко, до навязчивости. Я не знаю, стоит ли говорить. Мы с вами не знакомы. Но мне кажется, вы поймете. Он даже пытался покончить с собой.
— Я понимаю, конечно, я прекрасно вас понимаю. Знаете, давайте пройдем в комнату, — предложила она, взяла с тумбочки подсвечник со свечой.
Мы прошли в комнату, где я видела Галину спящей. Здесь, как и в прошлый раз, уже не было никаких светильников, только свеча в подсвечнике на столе, вторую, которую Галина принесла с собой, она поставила рядом.
— Так почему же этот ваш знакомый не пойдет сам к врачу? Хотя понимаю, финансовые затруднения.
— Нет, дело как раз не в этом. Он слишком застенчив.
Он боится, что его не правильно поймут.
— Не понимаю, что здесь можно понять не правильно?
— Я тоже не понимала бы, тем более многие мужчины легко идут на это, актеры, бизнесмены, которым внешность мешает заниматься делами. Ну, скажем так, его лицо не внушает доверия.
— Конечно, такое может быть, хотя на самом деле человек может быть кристально честным.
— Да, вы правы, — согласилась я, правда, у меня было немного другое мнение, потому что я пока еще не встречала в бизнесе «кристально честных» людей. — И вот эта его болезнь, — продолжила я, — довела его до невероятных нервных расстройств, он стал всего бояться: больших площадей и замкнутых пространств, темноты и света, у него даже началась мания преследования. И все это из-за неудовлетворенности своей внешностью.
— Да, я понимаю. И вы хотите сами, без него, договориться с Владиславом?
— Да.
— А он, этот ваш знакомый, не пытался обращаться к психиатрам?
— Пытался, но разве это может помочь, если человек убедил себя в чем-то?
— Вы считаете, что дело только в убеждении?
— Не знаю. Но он еще вбил себе в голову, что даже прежде операции, он должен найти себе какого-то художника, который нарисует его внешность, определит, какой она должна быть.
— И он прав. — В голосе Галины появилась такая убежденность, что было удивительно, куда девалась ее неуверенность. — В художниках заложена великая сила, конечно, в том случае, если художник талантлив.
— Вы думаете?
— Я в этом убеждена.
— Но вот Вадик, я с ним разговаривала, он так не считает.
— Вадик? Вы с Вадиком знакомы?
— Да. На мой взгляд, он довольно приятный человек.
— Вадик, — произнесла Галина с болью и нежностью одновременно. — Этот мальчик, да он любую женщину может свести с ума.
Еще несколько дней назад я могла бы с этим поспорить, даже просто посмеяться над этим, но теперь…
Видимо, Галина что-то заметила в моем лице.
— Вы хорошо его знаете? — спросила она, и в ее голосе появилась настороженность.
— Так, немного. Они ведь с Владиславом друзья.
— Друзья! — Галина усмехнулась. — Они такие же друзья, как и вы с вашим приятелем.
— Вы имеете в виду Гену? — назвала я первое пришедшее мне в голову имя.
— Гена — это тот самый ваш приятель, который стесняется врачей?
— Да. А что вы хотели сказать тем, что Вадик такой же приятель Владиславу, как и мне мой Гена?
— Ничего. Впрочем, вы девушка интеллигентная и вы поймете.
— Надеюсь.
— Они любовники.
— Владислав и Вадик?!
— Да. Но самое смешное, — и она тихо засмеялась, — вам это тоже покажется смешным: я влюблена в Вадика, как девочка пятнадцатилетняя. И даже больше. А Владислав…
— Он ваш муж? — зачем-то спросила я.
— Муж? Нет. Мой муж погиб, он был большим человеком, очень авторитетным, я с ним познакомилась, когда работала в «Долее», слышали о таком клубе?
— Да, считается одним из лучших в Москве.
— Он и есть лучший. Я там работала с первых дней его открытия, тогда там стриптизершами работали только американки, впрочем, не только, и я там тоже работала, позже стали набирать неизвестно что, разных шестнадцатилетних девочек, а потом, как я слышала, и просто проституток с улицы, но первое время все было очень пристойно. — Лицо Галины стало мечтательным. — Это было лучшее время в моей жизни. Я могла заработать за одну ночь до десяти тысяч долларов. Но это мелочь по сравнению с тем, что у меня появилось, когда стала подругой, а потом и женой Николая.
Но он погиб. Он мне оставил наследство. А теперь его у меня хотят отобрать.
— Отобрать?
— Да. Сначала этим человеком была моя младшая сестра.
Хитрая и подлая, она начала с того, что сделала Николая своим любовником. Позже, когда мужа убили, она отобрала у меня и дочь, она всем говорила, что я сделала из нее наркоманку.
Подлее и глупее ничего нельзя придумать: Ольга — наркоманка! Ложь, она такая же наркоманка, как мы с вами. А Ирина отобрала у меня ее и стала всем говорить, что я во всем виновата.
— Вашу сестру зовут Ира?
— Звали. Я слышала, что она умерла. Но ее не только Ирой звали, сама она себя называла Мишель, под: таким именем на нее лучше клевали.
— Понятно. Но я хочу снова спросить о своем приятеле, о Гене, может, вы все-таки что-то посоветуете. Вы что-то говорили о художнике.
— О художнике? Да. Я знаю такого, который может помочь и вашему приятелю, и мне.
— Вам?! А вам в чем он может помочь?
— У нас с вами откровенный разговор, и поэтому я могу вам довериться, как вы доверились мне. Вы мне сказали о своем приятеле, я расскажу о себе. Тем более… — Она замолчала, видимо, решая, можно ли мне доверять, и решила, что можно. — Тем более что и вы, может быть, поможете мне. Пойдемте, я вам покажу кое-что. — Она поднялась с кровати, взяла свечу и направилась к двери.
Мы снова вышли в холл, потом подошли к лестнице, но Галина не стала подниматься на нее, а, наоборот, пошла в темноту, под уходящие вверх ступеньки. Я прошла за ней. Под пролетом лестницы, ведущей наверх, я увидела небольшую дверь. Галина вынула из кармана ключ, повозилась немного с замком. Она открыла дверь и осторожно стала спускаться куда-то вниз. Я пошла за ней, пожалев, что тоже не захватила с собой свечу, их все равно там две было, в комнате.
Мы спустились вниз по довольно крутой деревянной лестнице, и я увидела еще одну дверь. Галина, снова повозившись с замком, открыла и эту и, наклонившись, дверь была слишком низкая, прошла в какое-то помещение.
Я вошла следом за ней, осмотрелась, и мне стало нехорошо.
На одной из стен этого подвала я увидела две картины.
И рядам с каждой слабым голубым огоньком горела лампадка. И это еще ничего, но не по себе мне стало оттого, что одна из картин была Сережкина, та, которую я видела дома у Мишель. Нисколько не сомневаюсь, что и вторая была тоже его. И Галина это подтвердила.
— Обе эти картины одного художника, — сказала она, — у него божественный талант. Нет, для меня он выше Бога. Я поклоняюсь ему, и я боюсь его. Я его боюсь, потому что от него, от его воли и желаний зависит моя судьба и жизнь.
