Михаил Серегин - Фейерверки смерти
Заказчиком была я.
Владимир медленно поднял на нее взгляд и по выражению ее бледного, застывшего лица и больших темных, с болезненными тенями, глаз мгновенно и беспощадно осознал, что она говорит совершенную правду. Да и незачем ей на себя наговаривать.
— Это правда, — сказала Саша. — Это было около месяца назад, когда я еще общалась с этим ублюдком и сидела на коксе. С отцом у меня тогда отношения были хуже некуда, денег он мне не давал, а расходы были большие, и хоть Мика и спонсировал, все равно… в общем, однажды я поругалась с папашей особенно крупно, и он в сердцах сказал, что я тварь и что он предпочел бы, чтобы я поскорее исчезла… ушла из его жизни или из жизни вообще. Вот. И тогда я… в этом самом "Скарабее"… под коксом… сказала Мике, что я ненавижу своего отца и хочу, чтобы он умер. Тогда у меня будет много денег и много свободы.
Владимир подумал, что Берг и так не особо стеснял свою дочь вмешательством в ее жизнь или обременял излишком показной отеческой любви.
— Я сказала, что была бы очень благодарна, если бы он с ним разобрался. Вот так. Я говорила еще что-то там, и он обещал сделать. Вот так… вот так я заказала собственного отца.
Саша обхватила голову и тупо качнулась вперед, словно ее кто-то легонько подтолкнул в спину. Потом заговорила снова:
— Прошло три недели, и вот… этот взрыв.
Я тогда совсем забыла про тот разговор, да и была я тогда, как это модно говорить, в состоянии аффекта, да еще приплющенная коксом. Я как узнала, так меня как током ударило: вспомнила.
Я поехала к Мике, он сидел тогда в "Лире", и сказала, что он ублюдок и что как он посмел. А он вынул из кармана диктофон и сказал, что он ждал меня и приготовил сюрприз. Маленькую пленочку с записью моего голоса… тот разговор, когда я говорила о том, что хочу убить папу. Вот так.
Свиридов сидел несколько ошарашенный этими откровениями Саши. Теперь становится понятно, почему ей предъявили обвинение в организации взрыва машины Мещерина: имея на руках такую пленку, можно сфабриковать вполне приличное вещественное доказательство, пусть даже откровенно притянутое за уши. Карусель — нарочно не придумаешь!
— Понятно, — коротко сказал Владимир.
— И я хочу, чтобы ты выполнил эту работу.
Или ты не тот, за кого я тебя принимаю, и теперь… высокоморально… презираешь меня за… все это?
В голосе Саши звучали презрение и почти ненависть, явно не заслуженные Свиридовым.
— А за кого ты меня принимаешь? — тихо спросил он.
Девушка вскинула голову.
— За человека, который может выполнить работу наемного убийцы, — твердо выговорила она.
— Скажи лучше: за наемного убийцу.
— Или так, — произнесла она. — Конечно, у меня нет никаких твердых оснований так говорить… но только… ты в самом деле этот… Робин?
Владимир молчал.
— Ведь правда, Володя?
Он улыбнулся и, откинув свесившуюся на лоб темную прядь, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал — и только склонил голову, подтверждая слова Александры.
***
Клуб "Скарабей" внешне ничем не отличался от прочих ночных клубов, имеющих место быть в городе. Такая же неоновая надпись на парадном входе, такая же претенциозная лестница к внушительным дверям, широкая, выложенная молочно-белым, с редкими серыми прожилками, мрамором. На входе стоял впечатляющих габаритов молодой человек с непроницаемым лицом и словно приклеенной вежливой полуулыбкой. Одетый в элегантный, идеально пригнанный по фигуре костюм, он внимательно окидывал взглядом немногочисленных посетителей, проверял клубную карту на соответствие, а потом галантно пропускал в клуб.
Примерно в одиннадцать часов вечера на пороге клуба мелькнула огромная фигура в черной ризе и с внушительным золотым крестом на богатырской груди, и отец Велимир, чуть пошатываясь от уже имевших место вечерних возлияний, предстал перед охранником во всей пастырской красе.
— Здрав буде, сын мой, — прогрохотал он. — Ты меня не припомнишь?"
Тот холодно посмотрел на Афанасия и сказал:
— Видел.
— А где ты меня видел?
— Да ты тут терся на открытии.
— Терся! Трется член о яйца, а я служил торжественный молебен. Это я к тому, что клубную карту дома оставил. Да я тут и так был без нее пару раз. Грехи за память уцепились и не отпускают.
— Э, поп, без карты нельзя.
— Во-первых, не поп, а батюшка, а во-вторых, пропусти, а не то позвоню шефу, и считай, ты уволен. Твоему шефу, естественно, мой уж больно далеко. На небесах.
— Вы знаете босса?
— А как же! Сына его крестил, при матушке его духовником состою, и вообще — Сергей Александрович человек душевный, не чета тебе. Не-е-е, твой сменщик был сговорчивее, потому и работает до сих пор.
И Фокин с угрожающим видом извлек из-под рясы мобильный телефон.
Охранник с сомнением посмотрел на него и махнул рукой:
— Проходи. Только давай двадцать баксов, если карту забыл.
Афанасий сунул коррупционеру две смятые зеленые бумажки и по длинному, прихотливо изгибающемуся и вычурно освещенному коридору, изрядно смахивающему на туннель, неспешно прошел в зал.
…Карапетяна Фокин увидел сразу. Тот сидел за столиком неподалеку от стойки и лениво разговаривал с какой-то полуголой девицей в липнущей к телу, сверкающей серебристой маечке с таким огромным вырезом, что, казалось бы, не самый маленький бюст собеседницы Мики сейчас из него вывалится. Рядом с девицей сидел педерастического вида мускулистый парень с волосами, выкрашенными в белый цвет, и с серьгами в обоих ушах.
Рядом со столиком, на высокой прозрачной тумбе, наполненной ярким, но очень мягким красноватым светом, полулежа извивалась совсем уж голая танцовщица в каком-то жалком подобии трусиков и в оплетающих ступни фосфоресцирующих босоножках на немыслимо длинном и остром каблуке.
— М-да, — сказал Фокин и направился к стойке бара, благо от нее было рукой подать до Карапетяна. — Кальвадоса плесни, сын мой, — сказал он бармену. — А то что-то от вечерней литургии глотка засохла.
— А-а, пресвятой отец, — без особого восторга протянул тот. — Когда вы были у нас в последний раз, на вас тут заявы кидали. Дескать, берегов не чует.
— А кто чует берега? Кто? Вот он, что ли? — и Фокин показал на здоровенного детину, стоявшего у стрип-шеста, лапающего танцующую вокруг этого шеста девушку и время от времени засовывающего ей в трусики купюры. — Или, может, он? — Палец отца Велимира завис в направлении Микаэла, который только что высыпал на карманное зеркало горстку белого порошка и умело разделил его на три "дорожки". — Так что не гневи бога и плесни-ка мне яблочного пойла. Кальвадоса то бишь.
Через несколько минут, выпив заказанный кальвадос, отец Велимир почувствовал непреодолимое желание посетить заведение с буквой G, где освобождаются от избытков съеденного и выпитого. G — это не русская Г, что, в принципе, вполне подходит и к профилю заведения, и к характеристике большей части тех, кто посещал его в клубе "Скарабей", а просто-напросто "gentlemen" — "мужчины".
Войдя туда, отец Велимир прочно заперся в просторной кабинке, задрал рясу и вынул из-под нее мобильный телефон.
— Владимир, он здесь, — негромко проговорил Афанасий. — Сидит с девкой и каким-то перекачанным педерастом и дергает коксюшные "дорожки". Судя по базару, скоро намылится сваливать. В общем, так: одет он в светлый пиджак поверх оранжевой толстовки с вырезом. В общем, не хватает только мишени на животе, чтобы его хорошо заметить.
— Ты что, уже с ним затусовался?
— Нет, пока только с телкой, которую он тут высматривал. Мрачный он что-то. Верно, чувствует себя не совсем в своей тарелке. Да, кстати, чуть на забыл самое главное. Приехал он на темно-синем джипе "Форд". Найдешь, я думаю. Тут, конечно, машин десятка три стоит на стоянке, но фордовских джипарусов, думаю, двух штук не наберется. Ладно… если что, звоню.
— Давай. А про "Форд" — это ты хорошо сказал. Я его вычислил через Сашу, но все равно сомневался.
Фокин вернулся в зал и сел за соседний с Микаэлом столик и налил ухмылявшейся девице, которая незадолго до того танцевала стриптиз, полный бокал шампанского.
— Э-э, отче, — кокетливо протянула та, — твоими молитвами да и в ад загреметь можно.
Что столько наливаешь? А ты можешь снять свою эту… накидку, как она там называется? А… риза.
У тебя там под ней что-нибудь есть… или так… голяком?
— Не бубни, пей давай, — сказал Фокин и ухмыльнулся, а потом снял ризу и свернул ее в небольшой тугой клубок. — Че сидишь, как статуя Марии Магдалены?
— Кого-о?
— Да была одна… твоего же профиля, только библейская. — Фокин покосился на Карапетяна, который что-то напряженно говорил крашеному парню, и произнес:
— В школе недоучилась, что ли? Это есть такой тупой анекдот: сидят сын и отец за столом, сын и говорит:
